— Хотя Линка можно понять, — пожал он плечами и тут же задумчиво вздохнул, — но и Тики понять я в силах, так что, — мужчина шкодливо подмигнул набравшему в рот воды Мане, — пусть сами разбираются.

Мана прикусил губу и выдохнул.

Наверное, им стоило поговорить об этом и во всем разобраться. Просто потому что… потому что мужчина не мог без одобрения отца! Без его мнения на тот или иной счет!

Почему родитель ничего не говорит? Почему не выразит свою позицию? Он ведь имеет полное право на выговор, ведь Мана и Неа одним махом, можно сказать, пресекли две ветви продолжения рода! Не главной, конечно… Потому что были еще Шерил, Тики и Вайзли. Но все же! К тому же, Вайзли, как видно, отметается тоже — в силу того, как смотрел на Лави в день, когда познакомился с Аланой и узнал правду.

Но хотелось бы все же знать, что отец обо всем этом думает!

— Пап, послушай, — мужчина облизнул губы и решительно выпрямился. — Давай-ка поговорим. Это… очень важно.

Адам удивленно вздернул брови и подался вперед.

— Конечно, Мана, — он ласково улыбнулся и кивком побудил мужчину облегченно вздохнуть. Что ж, это уже начало. К тому же… отец ведь не может не знать, о чем он хочет поговорить, верно? — Так что беспокоит тебя больше всего?

— Я… — Мана в волнении хрустнул костяшками пальцев и глухо выдал: — Я хотел поговорить о нас с Неа.

Адам понятливо кивнул, но явно не стремился теперь облегчить ему участь, как делал это обычно — он молчал, ожидая продолжения и не помогая какими-либо наводящими взглядами или вопросами.

Мана глубоко вздохнул, прикрыв глаза и чувствуя, как внутри всё дрожит в страхе: что ему сказать? Что ему следует сказать? И следует ли ему сразу же извиниться? Или лучше просто окольными путями кружить вокруг главной темы? Что хочет услышать отец? И что сам хочет сказать Мана?

Уолкер закусил губу, всматриваясь в мягкие черты Адама, в его щетину, каждый раз превращающую мужчину из императора в пьяницу, в его золотистые, уже выцветающие глаза, в острую линию губ, в очертания мощного подбородка и челюсти, и запальчиво выдохнул, слишком устав бояться всего на свете:

— Я люблю его.

— И я очень рад этому, — взгляд отца так и остался мягким и спокойным, и Мана неосознанно до боли сжал в кулаки руки, совершенно не представляя, как продолжить и что сказать дальше.

— И он… — щеки загорелись просто нещадно, но сказать это было надо, очень надо, — он тоже любит меня… Так что…

— И этому я тоже рад, — спокойствию отца могли позавидовать и храмовые монахи, которые всю жизнь готовились увидеть духов, так и не приходившим к ним. Уж точно не приходившим последние несколько десятков лет.

— И ты… — Мана зажмурился — но тут же распахнул глаза. — Ты не… не против этого? Ведь род и наследие, это же… ну…

Адам расхохотался — ласково, басовито и с теплой искоркой — и потянул мужчину на себя, на какую-то секунду как будто даже обнимая его со своей прежней медвежьей силой — с той самой мощью, с которой стискивал в далеком детстве в своих объятьях маленького Ману; у того от таких приветствий болели кости и слезы наворачивались на глаза.

— Ну что ты такое мелешь, дурачок? — смех облетел покои, отталкиваясь от стен, и вернулся назад. Мана ощутил себя прижатым к отцовой груди и поспешно отстранился, не давая себе воли заканючить и разреветься.

Запах болезни так и витал здесь, хоть отец и держал себя молодцом, и почему-то мужчине казалось, именно это и есть его дар — ощущать запах смерти в воздухе. С отцом запах этот был иной раз так силен, что Мана не мог сдерживать свои порывы, а иногда… ему казалось, это просто его сводящее с ума беспокойство.

Интересно, а что ощущала Алана, видя, как человеческая душа увядает и рыхлеет? Как и человек вслед за своей душой растворяется?

Мана вот ощущал себя так, что хотелось разрыдаться от безысходности.

А потому — этот запах был лишь последствием чрезмерного беспокойства. Он просто немного устал, переутомился, ему нужно было бы сейчас улечься в кровать, устроиться под боком у Неа и заснуть, чтобы набраться сил для завтрашнего дня.

— Прости меня, пожалуйста, — неуверенно забормотал Мана, всё же не справляясь с собой и насморочно шмыгая носом.

Адам принял своих сыновей-идиотов. Таких странных сыновей, отношения которых выходили далеко за рамки братьев и даже близнецов. Он не был против, он не ругался, он не злился — он просто согласился. Словно и так уже давным-давно знал, что именно ко всему этому попытки Неа сломать себе руки и заболеть лихорадкой, чтобы его уложили в спальню к Мане, куда никого не пускали, и приведут.

Адам как-то умилённо вздохнул, широко улыбаясь, и, покачав головой, всё же прижал всхлипнувшего мужчину к себе. И сколько он вообще ещё будет разводить сопли из-за всяких пустяков, скажите на милость? Ведь давно уже за двадцать перевалило, а всё равно иной раз чувствовал себя сущим мальчишкой, которому выбили зуб.

— За что мне тебя прощать? — отец усмехнулся щелкнул его по носу. — Ты же мой сын, дурак. И Неа — сын мне. Ну любите вы друг друга, разве я вправе мешать вам?

— Но ты разве не… не хотел, чтобы у каждого из нас была семья и… — Мана снова захрустел пальцами и впился взглядом в лицо родителя в ожидании ответа.

Каким будет этот ответ? Что Адам думает на этот счет? Почему он никак не пресек ничего? Мыслей Маны, поползновений Неа…

— Вы мои дети, Мана, — однако снова спокойно произнес отец и ласково и совершенно не фальшиво улыбнулся. — И в первую очередь вы — семья друг другу, а потом уже кому-то еще. Вы ведь единое целое, — здесь он мечтательно прикрыл глаза, — как мы с Майтрой. Вот только у нас с Майтрой другие чувства и мысли были, понимаешь? Мы нашли свои судьбы порознь, а ваша судьба — быть целым, и если так, я не хочу и не буду мешать этому, ведь главное — это…

— …то, что мы счастливы и здоровы, да? — мужчина растерянно взъерошил себе половы пятерней и наконец ответил на улыбку без принуждения.

— Да, это так, — Адам покровительственно кивнул — и вдруг шкодливо подмигнул ему, совсем как мальчишка, а не почтенный император великой Поднебесной. — Да и потом — неужели ты думаешь, я не знал, по какой такой причине Неа всегда заваливается именно в твою комнату и спать, и болеть, и даже ужинать?

Мана подавился воздухом, чувствуя, как нещадно заливается краской чуть ли не по самые плечи, и протестующе замычал, бешено отскакивая от отца и дико смотря на него.

— Т-ты, т-ты!.. — залепетал он, не в силах ухватить за хвост ни одно из слов, проносящихся в голове и разбегающихся во все стороны. — Как тебе не стыдно! — в итоге обескураженно воскликнул мужчина, всплескивая руками и дрожа всем телом от смущения.

Адам, однако, лишь вздохнул с таким видом, словно все-все-все ему было известно (хотя что это за «все» такое?!), и понимающе покачал головой.

— Это как вам не стыдно, — спокойно протянул он с таким видом, словно… словно… словно издевался над ним! Хотя почему это «словно»? Явно же именно это сейчас и происходило! Мана в отчаянии закрыл алое лицо ладонями, надеясь хоть так закрыться от лукавого взгляда отца, но тот вдруг прыснул: — Хотя я понимаю, — со знанием дела пропел он, и Мана еле удержался от того, чтобы сжаться в комочек и спрятаться под кроватью. — Молодость, Неа, все дела…

— Хватит! — пискнул мужчина в итоге, заставляя Адама всё же рассмеяться и похлопать его по плечу.

— Если серьезно, — старик поиграл бровями и ухмыльнулся, — то делайте что вздумается, мне без разницы. Здоровы — здоровы, рады — рады, а чем вы там занимаетесь — это ваше дело.

Мана поспешно закивал и прикусил губу, борясь со своим смущением. Прав был Неа — отцу они в любом виде будут милы, а он сам — дурак просто мнительный, который привык, что его холят и лелеют и все ему разжевывают. Тики вон за собой целую чету сирен приволок — а родителю только того и надо, сидит и ручки сложил, радуется.

— С-спасибо, пап, — румянец даже не думал сходить, и Мана побольнее прикусил губу. — Я… просто…