– Если ты думаешь, что сможешь избежать этого – ты заблуждаешься. У меня история болезни на столе, и я знаю, что у тебя ничего серьезного, так что, не ломай комедию, – Вера Васильевна говорит странно, резко и надменно. Она совсем не похожа на врача, который помогает душам.

Меня бросает в пот. Вытираю пальцами крылья носа. Заношу руку, чтобы просушить лоб, но вспоминаю о порезе и оставляю затею.

– Вика, ты любишь Марка? – настойчивей спрашивает психотерапевт.

Я решаю, что кивка будет достаточно. Так не хочется слышать собственное вранье.

Женщина улыбается:

– Хорошо. Расскажи самое яркое впечатление, связанное с мужем.

Дыхание все еще затруднено, я хриплю, немного откашливаюсь и понимаю, что мне нечего сказать. Придумать? Но это же выяснится. Это будет потом. Как я хочу домой! Там все станет ясно. Есть родители, которые подтвердят эту путаницу, братья, сестры, друзья… Стопорюсь на последнем. У меня нет друзей: только коллеги, партнеры и конкуренты. Я не подпускаю к себе чужаков. Есть еще он. Но его просить о помощи я не буду.

– Мы ходили в кино, – начинаю я.

Женщина кивает, улыбается одними губами.

– На какое?

– Не помню название, плаксивая романтическая комедия, – в душе я заливаюсь истерическим смехом, даже ресницы подрагивают, но я сдерживаюсь, чтобы не захохотать вслух.

Вера Васильевна щурится. Внимательно смотрит мне в глаза, затем снова кивает. Она ждет, молча. Значит, мне нужно еще что-то говорить. Ладно, сочиняю дальше:

– Мы ели попкорн, пили колу, а потом гуляли по Набережной.

– А почему тебе этот день запомнился?

– Марк сделал мне предложение, – тихо говорю я, и сама сжимаюсь от этой лжи. Доктор, видимо, воспринимает это, как смущение. Она уводит взгляд и быстро что-то пишет в тетрадь.

– Вика, сейчас будет трудный вопрос.

Я нервно сглатываю. Наверняка, спросит о личной жизни или что-то подобное. Что тут трудного? Если первая ложь прошла, пройдет и вторая.

– Давайте, – уже бодрее отвечаю я.

Ребра, не переставая, ноют. Малейшее движение и меня пронизывает невидимой стрелой боли. Что-то я нарушила, когда прыгнула на лестнице. Вот дура! Не хватает еще самой же затянуть выздоровление.

– Куда вы ехали, перед тем как случилась авария?

Задерживаю дыхание.

Кто-то кричит над ухом, чья-то рука скользит по лицу и разрезает мою щеку кольцом. Я падаю. Сверху сыплются сумки, пакеты, ошметки разноцветных тканей, пропитанных кровью, обломки синих сидений. Один из них врезается в ребро, и я затихаю.

– Тяжелые воспоминания, но придется, – мягко говорит Вера Васильевна.

Смотрю на нее стеклянными глазами и чувствую, как по щеке катятся слезы.

– Разве это поможет тем, кто погиб? – зло выдавливаю я.

– Поможет разобраться в причинах.

– Каких причинах? Я при чем?! – вскрикиваю, и тут же забиваюсь в угол дивана от ее гневного взгляда.

– Может и не при чем, но ответить нужно.

– Кому?

– Тебе, прежде всего, – уже ласковей отвечает она.

Щупаю рукой обсохшие губы. Жутко хочется пить.

Женщина встает и бесшумной походкой подходит ближе. Садится рядом, прикладывая руку мне на плечо.

Я чуть отстраняюсь: не люблю прикосновения чужих людей.

– Ты рада, что Марк выжил?

Меня это задевает. Я максимально отодвигаюсь.

– Что вы говорите? Конечно!

И здесь меня скручивает от ослепительной боли. Я сжимаю беспомощно живот, но это не помогает. Из глотки вырывается стон.

– Вика? – Вера Васильевна склоняется и смотрит на меня. Свет больно режет сетчатку. Женщина отодвигает мою руку, и я вижу, как яркое алое пятно расплывается по футболке.

В каморке полумрак. Приоткрываю тяжелые веки и вижу обеспокоенное лицо Марины, а поодаль – Бенедикта Егоровича. Они говорят приглушенно, почти шепотом. Я не могу разобрать смысл.

– Давай, и начнем…

– Хорошо, – отвечает девушка и прокалывает мне кожу на внутренней стороне локтя, после чего я медленно уплываю в морок сна.

С глубоким вдохом выскакиваю из объятий Морфея. Будоражит назойливое ощущение, будто на меня смотрят.

Не моя палата – совсем другая. Широкая и чистая. Отмечаю красивый узор на паркете и персиковые шторы с ламбрекенами. Освещение в комнате от небольшого бра на противоположной стене.

– Вика… – кто-то шепчет в стороне. Нервно вздрагиваю и поворачиваю голову.

На меня смотрит синеглазый черноволосый мужчина. Ковыряюсь в памяти кто это может быть, и меня, словно кнутом, встегивает воспоминание – Марк.

Он какой-то другой, не такой как тот. Совсем другой, будто обновленный.

Сколько я пролежала в отключке? Почему нахожусь здесь?

Кровати стоят рядом. Нас разделяет провал шириной в локоть. Лицо мужа сухопарое и светлое: никаких бинтов и пластырей, ни одной гематомы. Несколько ссадин и царапин на подбородке и три скобы возле нижней губы.

– Сможешь подойти? – шепчет он. Голос кажется немного охрипшим.

Я замираю. Натягиваю повыше одеяло. По ощущениям я в тонкой ночной сорочке, считай, почти голая. Что я здесь делаю?! Где моя норка?

Марк ждет.

В больнице тишина. Закрытые шторы и светильник говорят о том, что сейчас либо поздний вечер, либо ночь.

– Медная моя, иди ко мне, – настаивает мужчина.

От его слов сковывает сильней. Надо отсюда как-то выбраться, и желательно – без шума.

Я не смотрю ему в глаза. Вцепившись онемевшими пальцами в края одеяла, направляюсь к двери. Посередине комнаты запутываюсь в ткани.

– Вика? Что случилось? Куда ты? – бормочет Марк вслед.

Не буду отвечать. Не буду!

Скрипит кровать: Марк приподнимается. Слышу его шумное дыхание.

Дверь распахивается, и вперед выступает Лиза.

– О, рыжая проснулась! – она сгребает меня своими лапищами и разворачивает назад. Я чуть ли не волочусь по полу. – Тебе что, приспичило?

Киваю, еще киваю и еще, чтобы понятней было. Это невозможно! Поселили меня с чужим мужиком! Как я должна на это реагировать?

– У вас тут все удобства в палате. В коридор можно не бегать, – девушка выталкивает меня в середину комнаты.

– Я не могу здесь лежать!

– Почему это? – удивляется медсестра. Ее длинные ресницы пляшут, как веера.

– Не могу, – выдавливаю, понимая, что если скажу, что не помню – полечу сразу в отделение совсем по другому адресу. Что мне стоит помолчать?

Оборачиваюсь и смотрю на Марка: он следит за мной приторным взглядом, таким ласковым и нежным… аж тошно. Другая мечтала бы об этом, а я горю. Не хочу! Верните мою жизнь!

– Здесь матрац жесткий. Я не могу спать, ребра ломит, – мелю все подряд. – Можно мне назад, в ту палату?

– Двинулась? Это подсобка была, – Лиза скидывает с меня одеяло и толкает в сторону душевой. Я прикрываюсь руками: ночнушка слишком прозрачная.

Марк, глаза его синие, вылупился и смотрит, как зачарованный.

– Давай бегом, пока я добрая, – смеется медсестра. – Когда выйдешь, поможешь мужу. Я думаю, что вы тут сами разберетесь. Все, спокойных вам снов, счастливчики, и не буяньте! – она грозит пальцем и, кокетливо виляя задом, исчезает за дверью.

Я застываю. Марк довольно улыбается и манит рукой.

– Вика, ну, что ты как не своя? Иди ко мне!

Отступаю машинально.

– Я…

– Ну, хватит! Я знаю, что ты в шоке, но уже все хорошо. Иди сюда, медная, – он тяжело приподнимается и скидывает ноги с кровати. Он же после операции!

– Как-то быстро ты оправился, – бормочу, отступая. Спина упирается в холодную стену.

Марк едва заметно стреляет взглядом. Затем выдыхает и, все же, встает.

– Да ничего серьезного. Пару ребер сложили и зашили порез на плече.

Только сейчас замечаю похожую перемотку, как у меня, под его футболкой. Она слегка выпирает через трикотаж, бинты захватывают большую часть левого плеча.

Задерживаю дыхание. Он чужой мужчина. Я его не знаю, знать не хочу, и не желаю, чтобы он подходил.