-А эти вылизанные бритые министерские крысы? Которые солдата видели только издалека? - рассмеялся все знающий штабной генерал:

-Два столичных сноба, которые приехали сюда, что бы по личному распоряжению нашего министра со складов в Моздоке в Армению передать тысячу тон боеприпасов. На самом деле все, что я тебе сейчас говорю, это большая тайна, которой я с тобой как со старым другом делюсь! Эта секретная операция проводится с ведома нашего любимого президента. Так сказать, "во исполнение решения Правительства Российской Федерации". Да наши "руководители" и "палковводдцы" в отличие от нас они очень преуспевают в бизнесе! Не то, что твой Рохлин. Туда же ушли недавно 50 новых танков Т-72, которые бы не помешали в Грозном. А реально Вова, это элементарная торговля оружием. В нашей стране много ничейного добра, которое можно куда-либо продать и списать его на войну, - все предельно просто мой друг!-

Орловский сказал товарищу на прощание:

-А ты знаешь, что во время путча в августе 1991 года, тогда еще вполне себе обычные граждане СССР, ну а теперь известные всем полевые генералы Дудаева - Шамиль Басаев и Муса Закиев защищали вместе с Ельциным Белый Дом. Ну конечно, Ельцин их не знал тогда, и знать их не мог. Откуда ему знать было, кто они тогда были? Никто. Там было много разного известного народу среди героев - известные политики, ученые, артисты и писатели, - знаменитые деятели культуры. А среди них в толпе как все другие - стояли будущие полевые командиры, плечом к плечу, с нашими демократами, те самые которые спустя всего четыре гола, четыре Вова! Будут сражаться против этой же демократической ельцинской России, которую сами и отстаивали там, на баррикадах, у Белого дома в Москве. Так, где здесь та линия фронта, кто здесь друг и враг, и самое главное я не пойму где мы-то с тобой? Где ты, где я? Где мы на этой войне стоим, где держим оборону, на какой такой мы стороне? Кто наш друг? Кто враг? И думаю, мы все на той войне, что у нас уже с 1991 года идет, и идет необъявленно? Не менее страшной войне, что идет в Чечне, но войной, то ее никто и не называет! И эта наша сегодняшняя война по своей сути лишь продолжение той, начавшейся с распада Союза! -

Что мог сказать ему Родионов? Только одно - на этой и, да и на той войне на Северном Кавказе, уже много жертв и одна из них, это самый дорогой для него в мире человек - его сын. Но он промолчал, вздохнул, и попращавшийсь с другом пошел на посадку.

Когда транспортный борт полковника, вылетевший из Моздока, мягко приземлился на Чкаловском аэродроме уже, вечерело. Родионов прошел в зал ожидания, который был к его удивлению, был заполнен людьми. Там были и рыдающие женщины в черных траурных платках, и мужчины со скорбными перекошенными горем лицами, и дремлющие пьяные командировочные, возле сложенных в кучу сумок с вещами.

От дежурного офицера он узнал, что ближе к вечеру обычно прибывают транспортные самолеты с телами погибших и все гражданские в основном это приехавшие их забрать родственники. И тот доверительно сообщил ему, что назад этими бортами экономя топливо, перевозят, отправляемых в Моздок по замене военнослужащих. Такой вот бартер со смертью, обмен мертвых на живых, так представлялось ему это. Доставкой нового топлива в огненную печь войны.

Полковник вышел на улицу, ему был нужен морг. Тело сына уже было там, так ему сообщили еще в Моздоке, и ждать новый борт ему было не нужно.

Ожидающие отправки, офицеры стояли на морозе, спрятавшись за еловой посадкой, и пили из горла водку, закусывали домашними продуктами, нервно курили. Дежурный долго объяснял Родионову, как можно найти морг и все что все, что он понял, что к зданию нужно идти мимо этих елей. Так как больше никого не было видно, то полковник все же подошел к толпе офицеров.

-Мужики, а где здесь морг? - спросил он.

Его хмуро оглядели, он был в грязном потертом бушлате, камуфляже, небрит, с большой сумкой через плечо, вроде бы и полковник, но кто и откуда? Мимо прошли два выбритых генерала в лакированных блестящих туфлях, от них повеяло дорогим одеколоном. И они сделали вид, что не видят всю эту разнузданную толпу полную презрительного глумливого равнодушия к их погонам и званиям. А эти офицеры даже не прятали и не стеснялись своего откровенного пьянства, как и формы уже потерявшей все знаки различия.

-Морг там вон!- один из толпы указал на одиноко стоящий ангар чуть дальше в стороне от основного комплекса аэродромных зданий:

-А ты кого полковник там ищешь, что друга или бойца может твоего убили?-

Родионов внутренне сжался и выдавил из себя тихо уже пережитое им горе:

-Нет, сын в Чечне погиб вот, тело хочу забрать,-

-Сын? Единственный? Офицер?- стали спрашивать офицеры, и затихли, разом замолчали как громом пораженные этим чужим страшным горем. И сделались сразу другими людьми, все так понимающими сопереживающими, знающими не понаслышке цену чужого горя:

-Слушайте, товарищ полковник, вы это, может вы того, выпьете с нами немного, а своей компанией вроде, а вас вот как-то и не позвали!-

Он как то так просто подошел к ним, встал рядом, как один из них таких разных молодых и уже совсем зрелых и одинаковых. Один из них крепкий полный офицер с красным лицом протянул ему початую наполовину уже бутылку.

Родионов выпил прямо из горла как пили и они, опрокинув на себя небо, несколькими жадными глотками не морщась и не чувствуя никакого отвращения. Водка была как вода, почти не жгла горло. А ему тут же сунули хрустящий маринованный огурец, и он с удовольствием закусил им. Офицеры выпили тоже, в стыдливом молчании как по команде сняли свои шапки, ощущая свою причастность с горю незнакомого, но близкого им человека. Отдав должную почесть павшему, они тяжело вздыхали, сочувствуя отцу, потерявшему на этой нелепой войне сына. Каждый из них казалось, мысленно примерял эту смерть к самому себе, и от этого им становилось неуютно и страшно.

А ведь их всех трезвых или пьяных таких всяких, разных, но переодетых судьбой в одинаковую камуфлированную форму, скоро унесет в своем холодном чреве транспортный самолет туда, где война сеет разрушения и смерть. И может быть уже кто-то из них, а не этот всем им незнакомый парень, вернется не домой, а в этот ставший моргом ангар. И тогда не этот одинокий убитый горем своей утраты полковник, и не чьи-то, а именно их собственные родственники точно такие же раздавленные горем придут сюда на этот аэродром в морг, что бы забрать себе уже теперь их искалеченные тела, только лишь для того что бы их похоронить. И зачем же им убитым, будут потом нужны все воинские почести и слезы, если их уже не будет на этом свете, на этой земле, как больше уже нет этого молодого еще вчера полно жизни и планов парня. И они не будут больше уже никогда, жадно пить из горла бутылки как сейчас пьют они эту мерзкую водку, и, пьянея смеяться, как смеются они сегодня над шутками, сладко затягиваясь сигаретой, и думать, что все еще будет хорошо! Их просто закопают и забудут, только вокруг будет кипеть жизнь, будут точно так же как и сейчас расти к небу деревья, лето будет менять весну, и этот мир даже не заметит их смерти. Не заметит того что их больше нет. Их имена, вычеркнут кадровики из списков части, друзья будут изредка вспоминать, собираясь, раз в год пока им все это в конец не надоест и уставшие от будничной суеты поглощенные проблемами они в конце концов бросят это делать, и жизнь возьмет свое. И только убитые горем родители быстро сгинут в могилу следом за своими раньше времени ушедшими в небытие детьми. А единственный вопрос для чего все это, почему так, и останется для всех просто повисшим в воздухе вопросом, на который ни у кого не было и не будет никакого честного ответа. И другие будут стоять здесь на том самом месте точно также пить водку, ругаться и курить, ожидая, когда прилетит такой же или точно тот самый транспортный самолет, с рейсом Моздок.

И отвратительный алкоголь сделал свое, вырвав людей из когтей охватившего их оцепления, и под действием его они ожили, разговорились, и с добродушным любопытством окружили полковника со всех сторон.