— Это барон Дюпен с женой. Большой любитель скачек и покровитель моего главного соперника. Человек очень азартный…

— Алчный и самоуверенный, — закончила Ида, поспешно отворачиваясь. Ей совершенно не хотелось, что бы барон ее заметил. Точно так же ей не хотелось, что бы ее заметили Бонны или маркиза де Лондор, которая с Жозефиной была тут же, но на другой стороне холла. К счастью, то что она находилась над головами всех присутствующих избавляло её от возможности быть замеченной. Впрочем, здесь все были так поглощены собственными персонами и сплетнями, которыми высший столичный свет изобиловал до невозможности, что даже если бы она прошлась через весь холл под руку с Дюраном, на это никто не обратил бы внимания. Здесь уже свыклись с его репутацией, а Иду мало кто помнил.

— Ты только посмотри, кто к нам направляется. Сам император и императрица, — прошептал Эдмон, указывая глазами в сторону приближающейся правящей четы. Ида поспешно приняла выражение крайнего смирения и покорности, и, как только монарх подошел к ним, опустилась в глубоком реверансе.

Император был, как всегда, в военном мундире, императрица блистала вечерним платьем и драгоценностями. Сзади остановилось с десяток придворных дам и государственных мужей разной величины. Средняя виконтесса Воле украдкой поглядела на императрицу, отмечая, в который раз, что не так уж она красива, как говорят.

— Герцог де Дюран, приятно видеть вас здесь и знать, что искусство вам тоже не чуждо, — император благосклонно улыбнулся.

— Встреча с вами всегда честь, ваше величество, — Эдмон низко поклонился со всей церемониальной придворной вежливостью.

— Герцог, не представите ли нам вашу очаровательную спутницу? — поинтересовался Наполеон, кивнув на Иду, которая всё ещё стояла, склонив голову.

— С удовольствием, ваше величество, — кивнул Эдмон. — Виконтесса Ида де Воле-Берг.

Получив, наконец, возможность выпрямиться, Ида решительно подняла голову и сразу же встретилась с взглядом императрицы, которая придирчиво её рассматривала.

— Столь милая девушка должна бы находиться при дворе, господин герцог, — император небрежно улыбнулся.

— Я была представлена при дворе, ваше величество, — спокойно ответила Ида, которая не терпела когда ее обсуждали в ее же присутствии и не приглашали принять участия. Да, она провела несколько сезонов, поражая светских аристократов своим обаянием и образом мыслей. Ей даже делали предложения несколько графов и баронов, но она из тщеславия, а больше из убеждения, что обязательно должна отдать себя тому, кого полюбит, отказала им.

— Вот как? — император приподнял бровь. — Жаль, что мой двор потерял такое украшение, как вы.

— В вашей сокровищнице много куда более ценных драгоценностей, — ответила Ида, мучительно раздумывая над тем, можно ли счесть её слова дерзостью.

— Виконтесса, вы же, кажется, сестра маркизы де Лондор, не так ли?— поинтересовалась императрица Евгения, гордо подняв голову, увенчанную диадемой.

— Да, ваше величество, — ответила Ида и, неожиданно для самой себя, добавила, — но я предпочла бы, что бы меня знали в качестве виконтессы Иды де Воле-Берг, а не в качестве сестры маркизы Жюли де Лондор.

Стоявшие чуть поодаль придворные зашептались, кто с одобрением, кто с возмущением, а императрица резко побледнела и недоуменно взглянула на императора, который слегка усмехнувшись, обратился к Дюрану:

— Она лучшее, что у вас когда-либо было, герцог.

— Благодарю, весьма польщен, — с поклоном ответил Эдмон, наблюдая за тем, как император и императрица чинно разворачиваются и направляются к своей ложе. Ида снова присела в легком реверансе, прикусив губы. Лучшее, что когда-либо было. Да, сначала её сравнили с сестрой, а потом с вещью и что из этого было более унизительно она не знала.

— Теперь я понимаю, почему ты не бываешь в обществе, — произнес Дюран, когда Ида взяла его под руку. — С твоей дерзостью это противопоказано.

— Тебе это не мешает, — холодно ответила Ида.

— Дерзость и сарказм — это разные вещи, дорогая моя, — спокойно парировал Эдмон.

— Никакой разницы, — пожала плечами виконтесса. — Просто второе выглядит благороднее.

Эдмон осуждающе покачал головой, но в душе был вынужден признать, что всё же горд этой сумасбродной выходкой возлюбленной.

***

Время близилось к полуночи, на улице, как обычно в Париже, попадались нетрезвые и, в большинстве случаев, молодые гуляки, но, в целом, прохожие были редки. Вокруг фонарей сгущалась темная, непроглядная ночь. Здесь, вдали от оживленных светской жизнью и сезоном скачек улиц, всё было спокойно. Эдмон и Ида, старательно подбиравшая подол роскошного платья, медленно двигались от одного освещенного пятна к другому. После окончания почти четырех часовой оперы, совершенно устав от музыки и великолепного голоса Патти, Эдмон решил, что будет лучше если они дойдут до дома пешком, чтобы немного развеяться и прийти в себя, потому что в пятом акте Ида безнадежно засыпала. Кучер, пустив лошадь шагом, направил экипаж следом за хозяином, на случай, если тому всё же вздумается добраться до дома так, как полагало герцогу.

— Мне нравиться пустынное одиночество этих улиц, — сказала виконтесса Воле, так, словно продолжала только, что прерванный разговор, хотя они уже давно шли молча. — В одиночестве, истинном одиночестве, есть свое очарование.

— Ты знаешь, что такое одиночество?— спросил Эдмон и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Это когда вокруг тебя множество людей, которые тебя понимают, любят и поддерживают, возможно, даже уважают, но…

— Но ни с кем ты не близок настолько, чтобы вы доверяли друг другу самое сокровенное, — закончила Ида, печально глядя под ноги.

— Вот это и есть истинное одиночество. Иллюзия полной причастности при полной отчужденности, — пояснил свою мысль Дюран и тоже углубился в разглядывание парижской мостовой, внезапно подумав о том, что за все века своего существования эти камни видели столько трагедий достойных пера драматурга, что то, что сейчас происходит в его душе для них лишь жалкая комедия. Впрочем, оглядываясь вокруг, он думал, что всё безнадежно устарело и обветшало, и лишь негромко постукивавшая каблуками чуть позади него Ида была чем-то свежим в этой паутине.

— Знаешь… — Дюран помедлил, чувствуя, как она прислушивается к нему. — Не бывает ли у тебя ощущения, что твоя жизнь вся состоит из одних только воспоминаний и тебе не остается ничего кроме того, что бы перебирать эти воспоминания, создавать иллюзию того, что эти времена еще не прошли, что ты можешь вернуться и изменить там что-то и тогда возможно вся твоя жизнь пойдет по-другому?

— Не живу ли я прошлым? — спокойно переспросила Ида, несколько удивленная этим необычным вопросом. Эдмон еле заметно кивнул. - Нет, не живу. Мне некогда думать о проблемах прошлого в то время, когда у меня много препятствий в настоящем. Быть может, когда-нибудь, я оглянусь на всю свою жизнь и, поняв, что я ни на дюйм не приблизилась к своей цели, я буду вспоминать каждый камень моего пути. Быть может тогда, но не раньше.

— И это будет явный закат твоей жизни, — печально усмехнулся Дюран и, тем же грустно-шутливым тоном, продолжил, — Иногда мне кажется, что мне не двадцать пять, а уже далеко за семьдесят, до такой степени я устал от настоящего, не хочу и не вижу будущего, и с таким азартом я разгребаю свое прошлое.

Ида остановилась и Эдмон, тоже остановившись, обернулся на нее.

— Нельзя всю жизнь перебирать воспоминания.

— Можно, Ида. Именно этим будет заниматься твоя сестра до самой своей смерти. Сидеть и перебирать воспоминания, — спокойно повел плечами герцог.

— Но ведь для Жюли жизнь уже, можно сказать, кончилась, — не хотела сдаваться виконтесса Воле.

— А для меня разве нет? — холодно спросил Эдмон, продолжая неторопливо измерять шагами мостовую. — Мне двадцать пять, я уже не мальчик, к сожалению, хоть и весьма сомнительному. Я устал от женщин и гулянок, но не стремлюсь к семейному очагу. Я перестал быть юношей, Ида, но и мужчиной не стал. Разве ты сама находишь успокоение в светских приемах и балах? Или может, ты находишь его в кресле у камина с книгой, чашкой чая, вышивкой или чем ещё занимаются женщины?