— Я сказал ко мне, Арэ, — из темноты вышел Эдмон, резкий голос которого Ида сначала не узнала. Собака послушно замолкла и отступила назад, опуская голову и глядя на хозяина немного виноватым взглядом.

— Я уже начал думать, что ты заблудилась в лесу, — проговорил Эдмон, подходя к Иде.

— С каких пор ваше обращение ко мне стало столь фамильярным, господин герцог? — язвительно поинтересовалась Ида.

— Другой уровень близости требует другого общения. Конечно, не на людях, но всё же, — спокойно и невозмутимо ответил Дюран, любезно подавая девушке руку. — Ты привыкнешь со временем.

— Не хотела бы привыкать к подобному положению, — негромко, произнесла Ида, опираясь на предложенную руку и медленным, прогулочным шагом следуя к дому.

— Многие бы женщины поспорили с тобой, находя в нём массу положительных сторон, — пожал плечами Эдмон.

— Не думаю, что хотя бы одна из моих предшественниц согласилась бы с этим, — виконтесса Воле старательно избегала личных обращений.

— Это было несколько другое, — неопределенно взмахнул рукой герцог Дюран, поднимаясь по ступенькам. — Когда-нибудь я объясню тебе разницу.

— Однажды вы уже пообещали рассказать мне историю своей жизни, — приподняла брови Ида.

— Ты, — спокойно поправил Эдмон, открывая одну створку парадных дверей и пропуская даму вперёд. — Если тебе интересны драмы, в которых герои лишены даже намёка на героизм, я с радостью исполню своё обещание.

— Мне интересно, как преподнесёт свою жизнь человек и тщеславный, и самокритичный одновременно, — бросила через плечо Ида, проходя через тёмный холл к лестнице. Помещение озарял лишь лунный свет, проникавший в широкие, высокие окна, но его было недостаточно для того, чтобы темнота отступила. Иде казалось, что вся эта чёрная масса, скопившаяся в углах и на лестнице, наваливается на неё, словно горная лавина на одинокого путника. Впереди, на ступенях, светлым пятном, словно маяк, выделялась Арэ.

— Можешь не бояться, — услышала она позади голос Эдмона, — мы единственные люди в «Терре Нуаре».

Ида обернулась на него и недоверчиво подняла брови.

— Кроме нас здесь только свора моих охотничьих собак. Призраков я ещё не встречал, — пояснил он и, проходя мимо девушки, добавил, — Но это не значит, что их здесь нет.

-Ты смеешься надо мной!— наигранно обиженно воскликнула Ида, но все же поспешила выскочить с темной лестницы в коридор второго этажа.

Коридор был освещён за счёт высоких окон, которые шли по правой стороне. Стены были отделаны резными деревянными панелями, выкрашенными в белый цвет и украшенными тонкой, не бросавшейся в глаза, позолотой. На окнах висели шторы из какой-то легкой, похожей на шёлк, ткани цвета шампанского. На полу, по центру, растянулась ковровая дорожка в светлых тонах с замысловатым восточным рисунком. От этого обилия светлых цветов в коридоре было светло и без свечей, хотя их пламя добавляло изысканности позолоте. Ровно в середине коридора, у левой стены, находился большой камин, назначением которого, очевидно, было отапливание всего пространства этого помещения. По обе стороны от него висели два больших портрета в золоченых рамах. Толи место, толи размер отличали их от всех прочих, висевших в коридоре, и Ида невольно остановилась, желая получше разглядеть их.

На первом был изображен мужчина, не молодой, одетый во фрак тёмно-синего цвета, с чёрными вьющимися волосами, тронутых сединой на висках. Его тёмные глаза сурово смотрели из-под нависших бровей, да и весь вид его выражал твёрдость и непоколебимость. Вторая картина являла собой портрет молодой девушки, почти девочки. Её серые глаза были полны невыразимой боли и тоски. Изящные руки с тонкими пальцами и запястьями покоились на коленях, слегка сминая лёгкую, светлую ткань платья. На голове, в обрамлении кудрей неповторимого каштанового цвета, отливавшего золотом и медью одновременно, лежала диадема, словно давившая на девушку своей тяжестью. И если мужчина напоминал скалу, которую веками трепали суровые ветра и морские волны, то девушка напоминала легкий предрассветный туман в тот момент, когда он уже покидает землю.

— Это мои отец и мать, — Ида обернулась и увидела Эдмона, который стоял, тоже устремив взгляд на портреты.

— А вот на этом портрете, — он кивнул на овальную раму, висевшую над камином и которую Ида сразу не обратила внимания, — я, когда мне было года три-четыре. Раньше этот портрет висел в моём парижском доме, но я подумал, что ему самое место здесь.

Средняя Воле посмотрела на портрет мальчика. Вокруг бледного личика беспорядочно лежали каштановые локоны, губы плотно, почти обиженно, сжаты. В серых глазах читалось недоверие.

— Ты был серьёзным ребенком, — негромко сказала Ида, отворачиваясь от картин.

— Поводов для радости в моей жизни было мало, — пожал плечами Эдмон и окинул взглядом пустой коридор. Арэ уже мчалась обратно, навстречу хозяину, но почему-то пробежала мимо него и принялась кружить около Иды.

— Кажется, теперь ты ей понравилась, — заметил Эдмон и, видя, что девушка немного сторониться собаки, добавил, — Не бойся, она не укусит. Мой друг — её друг. Да и в людях она разбирается получше нас.

— Не думаю, что возможно делать это лучше вас, — Ида потрепала лохматую голову собаки и снова направилась вслед за её хозяином.

— Тебя, — спокойно поправил Эдмон и добавил, — Ты льстишь мне.

— Не больше, чем ты себе сам, — губы виконтессы Воле тронула слегка холодная улыбка.

— Весьма тонко, — усмехнулся Дюран. Эта женщина подходила ему самому и этому дому, как никто другой, но он из гордости и тщеславия предпочитал ждать белый флаг от города, который не намерен был сдаваться. Впрочем, о мотивах и последствиях своих действий он предпочитал не думать.

Эдмон толкнул одну из дверей, находившуюся в конце коридора, и глазам девушки предстала большая прямоугольная комната, выходившая тремя окнами на фасад дома. Плотные портьеры из кремового бархата, с темной бахромой на сложных, драпированных ламбрекенах, были задернуты и, наверное, даже в самый солнечный день не пропустили бы света. Стены были обиты бледно-желтым шелком со сложным тканым рисунком восемнадцатого века. Весь пол покрывал темный ковёр с длинным ворсом, в котором ноги утопали почти по щиколотку. Возле крайнего окна стоял круглый столик с мраморной столешницей, которую поддерживала ножка, украшенная замысловатым узором. Возле стола стояли два кресла с изогнутыми золотыми ножками и обитые тем же шелком, что и стены. По потолку шел лепной карниз, обозначая место, где был, теперь уже заштукатуренный, плафон. У стены в одном конце комнаты стоял комод, выдержанный в стиле кресел, над которым висела картина с видом скалистых гор в достаточно строгой, немного не соответствовавшей всей комнате, раме. На комоде стояли два бронзовых подсвечника, украшенных маленькими скульптурками Венер или Диан. Рядом с подсвечниками, тоже немного не вписываясь в интерьер, красовалась ваза с букетом алых диких роз. У противоположной стены находилась большая кровать из белого дерева, украшенная позолотой. Над кроватью был роскошный балдахин всё из того же шелка, который, казалось, просто затмевал собой все остальные цвета и ткани в комнате. По обеим сторонам кровати стояли два полукруглых столика на гнутых ножках, тоже украшенные позолотой. Точно напротив кровати находился миниатюрный камин из светлого мрамора с красивым, обтянутым шелком и вышитым экраном, на полке которого красовались позолоченные часы с амурами. И, наконец, завершала всё это изящная банкетка в ногах кровати.

— Впечатляет? — спросил Эдмон, небрежно бросая на кресло свой плащ, и, не дождавшись ответа, продолжил, — Раньше это была комната моей матери. Теперь здесь самонадеянно поселился я.

— Почему самонадеянно? — поинтересовалась Ида исключительно для того, чтобы не создавать ненужных пауз.

— Отец очень берег всё, что с ней было связано и, наверное, если бы мы жили здесь, никому бы не позволял заходить сюда, — ответил Дюран.— Тем более мне. Не знаю, насколько сильно он не любил меня на самом деле, но я ненавидел его всем сердцем.