Чуть ближе к началу совещания стали собираться остальные зрители, коих оказалось даже больше, чем предполагали Ида и Клод. Вновь прибывшие неторопливо прохаживались взад вперед, переговаривались и свысока оглядывали тех, кто выглядел чуть проще и скромнее. Вся эта толпа, впрочем, выглядела такой разномастной, что создавалось впечатление, что предстоящий суд сделал то, что мог мало, кто до этого — заставил явиться на Сите весь Париж в едином порыве.

— Они ведут себя так, словно и в самом деле приехали в театр, — прошептал Клод, исподлобья оглядывая холл Дворца правосудия. — Неужели они не могут хотя бы создать вид судебного заседания?

— Из этого процесса сделали представление, Клод. Смирись, — проговорила Ида.

— Ты только взгляни, как они смотрят в нашу сторону, — добавила Моник и гордо вздернула подбородок в ответ на через чур пристальный взгляд одного из будущих зрителей.

— Я знал, что это будет, но что бы настолько… — не унимался Клод. — О каком правосудии может идти речь, когда из процессов делают ярмарочные балаганы.

— Ты драматизируешь, брат, — как можно более беспечно усмехнулся Жером, хотя по нему было видно, что он держится из последних сил.

— Я согласна с Клодом. Они словно собрались не в зале суда, а где-то в гостиной. Сбежались, как гиены на падаль, — вступилась Ида.

— Я бы на вашем месте подумал о том, что вы будете делать, когда весь этот фарс закончится, — усмехнулся Жером.

— Моя любезная кузина может ударить меня прямо сейчас, но я напьюсь до бесчувствия, — негромко прошептал Клод, вызвав у вышеупомянутой кузины гневный взгляд.

— В этот раз, учитывая обстоятельства, я, так и быть, прощу тебе подобную выходку, — бросила она. — Надейся, что ты будешь делать это со своим другом.

— Вы так уверены в положительном исходе? — нервно передернулась Моник.

— Я уверена только в том, что так или иначе это закончится, — с неудовольствием пожала плечами Ида.

— Я не надеюсь на благополучный исход, — отозвался Клод. — Если не надеяться, то радость будет куда сильнее, а разочарование куда слабее. Помогает сохранить некоторое спокойствие.

Ида тяжело вздохнула. От Клода сегодня требовалась вся его выдержка. Виконтесса Воле, в отличие от общества, знала, что ее кузен может быть куда более хладнокровным, чем принято было думать. И сейчас, глядя на него, она думала только об одном: знает ли он, что должен защищать виновного? И если знает, то скольких мучительных усилий ему стоило переступить через свою никогда смолкающую совесть?

Ещё раз обведя холл взглядом, она заметила тонкую женскую фигурку в ярко-красном, через чур вычурном и откровенном платье. Алин все же пришла. Значит, можно было надеяться на успех.

— Через пять минут откроют зал, — сдавленно сообщил Жером, убирая часы. Моник негромко охнула и, побледнев, вытянулась настолько прямо, насколько могла. Клод же напротив, словно отбросил все переживания и принял самый решительный вид, какой только имел.

— Мы просто должны пережить это, — сказал он, поправляя перчатки и стряхивая с сюртука несуществующие пылинки.

========== Глава 40 ==========

Зал суда был переполнен. Мужчины пришли по тем же причинам, по каким обычно посещают суды, а женщины лишь потому, что обвиняемым нынче был один из самых красивых, обаятельных и притягательных молодых людей, имеющий притом весьма дурную славу. Клод чувствовал себя неуютно: то и дело какой-нибудь зритель кивал на него своему другу или одна инфантильная дама указывала на него другой и все они повторяли одну и туже фразу: «Посмотри, вон там его лучший друг». В любой другой момент Клод был бы рад, что его с таким воодушевлением обсуждает столько людей, но не сегодня.

Время тянулось мучительно долго. Достав часы, Клод с некоторым облегчением увидел, что до начала заседания оставалось каких-то пятнадцать минут. Пятнадцать минут, за которыми последуют бесконечные мгновения ада ожидания и потом, в одну секунду, все завершится приговором. Клод убрал часы обратно в карман жилета и, обернувшись, тоскливым взглядом окинул зал. Здесь были все. Безутешная Элен Шенье с мужем и сыном, который бросал мимолетные, страстные взгляды на сидевшую рядом Иду, бледная Моник, Жозефина и маркиза де Лондор, половина округи и просто голодные до зрелищ зеваки. У входа Клод заметил фигурку Алин Ферье и, слегка кивнув ей, отвернулся и бессмысленно уставился в пространство перед собой.

Пятнадцать минут и все будет решено. Сердце виконтессы Воле отчаянно колотилось. Либо её авантюра увенчается успехом, либо тот единственный, кого она любила, поднимется на эшафот на центральной площади Парижа и весь город, все это сборище жадных стервятников будет смотреть за тем, как нож гильотины упадет вниз.

Пятнадцать минут и все будет решено. Жозефина с замиранием сердца ждала, когда все это кончится. Полубессмысленным взглядом она оглядывала зал и даже сама не заметила, как в какой-то миг остановила его на Клоде. Он был серьезен и мрачен, от всегдашней улыбки не осталось и тени. Из-за этого можно было подумать, что постарел лет на пять. Он был причесан не менее тщательно, чем обычно, галстук был завязан с такой же тщательностью, как и всегда. Он не снимал легкого пальто, как будто в душном помещении было холодно и это выдавало его напряжение. В какой-то момент он обернулся и они встретились глазами, но он тут же отвел их. «Я стала слишком много думать о нем» с ужасом подумала Жозефина и поспешно отвернулась. Она здесь ради своей единственной любви. Ради герцога де Дюрана.

— Давайте уйдем отсюда. Я не желаю видеть всего этого, — Моник нервно поежилась и огляделась.

— Мы должны остаться, — сухо ответил Клод.

— На самом деле мало приятного в наблюдении за тем, как твоему другу пытаются вменить в вину убийство, которого он не совершал, — произнес Жером.

— Он и мой друг, — Клод продолжал глядеть прямо перед собой. — И не нам судить о его невиновности.

— А кому? Этому суду? Или любому другому? Может быть, Богу, Клод? — со злостью воскликнул Жером, и в его голосе явно проступило бессильно отчаянье.

— Жером, всем нам трудно. Нам с Клодом ещё предстоит клясться на Библии и говорить правду и только правду, — сказала Ида, спокойно обмахиваясь веером, однако в её груди все горело и трепетало. Клод снова достал часы.

— Десять минут, — изрек он тоном мученика и провел рукой по лбу.

— Нам пора идти к остальным свидетелям, — напомнила Ида, быстро поднимаясь.

— Ох, черт бы побрал все это, — простонал Клод и, тоже поднявшись со своего места, направился с Идой к выходу.

— Свидетели защиты, подумать только, — прошептала Моник, оглядываясь по сторонам.

— Я даже представить не могу, что Ида может сказать в защиту человека, которого ненавидит, — усмехнулся Жером.

— Может быть, ей просто хочется поучаствовать в действе. Ты же знаешь её любовь к зрелищам, — пожала плечами младшая виконтесса Воле.

— К зрелищам, дорогая Моник, но не к участию в них.

Прошло ещё несколько мгновений, которые можно было приравнять к вечности, прежде чем резкий голос пристава ворвался в гул, царящий в зале, давно ожидаемой фразой:

— Всем встать, суд идет!

Тут же повисла тишина, послышался шорох юбок и скрежет отодвигаемых стульев. Суд прошествовал молча, и гордо занял свои позиции. Судья был толстый пожилой мужчина с красным лицом, как и положено в парике и мантии. Прокурор был примерно того же возраста, но худой, бледный и как будто высохший. В обществе он был известен как крайне религиозный и моральный человек. Адвокатом был низенький и лысоватый мужчина в очках, невероятно суетившийся и стрелявший маленькими глазками во всех направлениях. Присяжные, все как один, словно в противовес подсудимому, были выбраны из парижских буржуа. Заняв свои места, члены суда почему-то медлили, и зрители продолжали молчать, томясь в тягостном ожидании.

— Приведите обвиняемого, — наконец изрек судья, и все зрители синхронно повернулись к дверям. Эдмон вошел в зал в сопровождении четырех приставов, вооруженных так, словно он был военным преступником. Один шел впереди, другой сзади, двое — обе стороны от подсудимого. Сейчас герцог де Дюран являл собой зрелище весьма интересное хотя бы потому, что выглядел так, словно его вели на коронацию, а не на скамью подсудимых. Ему не хотелось смотреть по сторонам, он и так знал, что здесь сейчас по его душу собралась половина Парижа. В голове, которую он по привычке продолжал держать гордо поднятой, была странная пустота, как будто он уже стоял на эшафоте. Все это только придавало его образу надменности.