Смерть отца заставила Иду снова совершить ночное путешествие. Тогда она зашла на темную кухню и, отыскав в шкафу бутылку «Бордо», просидела до утра, вспоминая все, что когда-либо говорил ей отец. С тех пор ночные походы Иды на кухню стали почти обычным делом и совершались раз в неделю. Признавать позорную, пусть и еще не сильную, зависимость от глотка вина не хотелось, но приходилось. Впрочем, об этой ее непростительной слабости наверняка знал лишь один человек, который навряд ли бы стал рассказывать об этом кому бы то ни было. Он лишь тактично и на первый взгляд незаметно боролся с этой зависимостью, оставляя в шкафчике на кухне лишь слабые столовые вина, которые Ида терпеть не могла. Но сегодня ей было почти все равно, что в ее бокале. Она надеялась лишь на то, что алкоголь успокоит её и наконец-то вызовет сон, прогнав из головы образ нового соседа, который решительно не хотел покидать мысли средней виконтессы. Новое увлечение отнимало слишком много времени, отвлекало от дел и теперь даже ночью мешало спать. Да и в конце концов, разве может она полюбить его так быстро и проиграть, не сделав и двух ходов? Гордость, уязвленная подобной мыслью, говорила, что проиграть невозможно, особенно девушке, которая привыкла выигрывать.
Допив вино, Ида взглянула на бутылку, поморщившись, убрала ее обратно и заперла шкафчик, все так же неслышно повернув ключ. Быстро вытерев бокал лежавшей рядом салфеткой, она поставила его к остальным и двинулась в обратный путь. Может быть, теперь ей удастся хотя бы уснуть.
========== Глава 6 ==========
***
Церковь представляла собой старинную готическую постройку, достаточно типичную в такой местности. Никаких лишних украшений, только башня с колокольней и старое, слегка потемневшее от времени витражное окно-роза. Около церкви хаотично раскинулось кладбище, негласно разделенное между простыми смертными и знатью. С трех сторон оно было обнесено невысокой каменной оградой, а с четвертой — ограниченно скорбного вида рощей. В это несколько туманное и серое утро пейзаж выглядел куда более удручающе, чем обычно. Из низко нависших облаков грозился вот-вот пойти мелкий и холодный осенний дождь. В таком мрачном окружении, рядом с Жюли и Моник, которые были одеты в темные и строгие наряды, Ида в своем синем платье чувствовала себя несколько неуютно, осознавая, что является единственным ярким пятном, за которое невольно зацепится взгляд любого. Вряд ли истинной католичке подобает так выглядеть в церкви, но менять что-либо уже поздно. К тому же, в этом цвете, оттеняющем ее голубые глаза, она была великолепна.
Благодаря отсутствующему у маркизы Лондор чувству времени сестры, как всегда, опоздали. К счастью, не намного, но большинство прихожан уже собралось. Моник зашла первой и постаралась, по своему обыкновению, незаметно пробежать, подобрав платье и усевшись на скамью, сразу уткнуться в молитвенник и сжать в руке четки. Добродетель во плоти, как одобряюще говорили про нее суровые блюстительницы нравственности. Жюли прошла и села рядом с ней, держась с достоинством богатой молодой замужней дамы, и с чувством превосходства, легким кивком головы, поздоровалась со всеми знакомыми. Подобное поведение казалось вежливым, а потому хоть и осуждалось все теми же непреклонными дамами, но очень осторожно. Ида, как обычно, постаралась привлечь к себе всеобщее внимание, медленно пройдя по проходу, шурша платьем и обворожительно улыбаясь всем подряд, правда, с одной единственной целью: отыскать глазами Эдмона. И ничьё мнение, даже самой авторитетной женщины, не могло бы ее заставить вести себя иначе.
Герцог Дюран нашелся быстро. Он устроился через проход, точно напротив той скамьи, где расположились сестры. Иду он окинул равнодушным взглядом, на мгновение обернувшись через плечо, и среднюю виконтессу Воле это сильно задело, хотя она и понимала, что этот взгляд — лишь очередной ход в игре. Впрочем, она и сама оглядела его достаточно беспристрастно. Он был в светло-сером, и этот цвет так же хорошо оттенял его стальные глаза, как синий — её. Нельзя было сказать, что Дюран следовал моде в каждой детали своего гардероба, но его одежда отличалась определенной строгостью, что куда больше шло к его лицу и, кажется, натуре. Сделав все эти выводы за короткое мгновение, Ида уселась на свое место, стараясь не выглядеть чересчур беспечно.
Эдмон отвернулся и улыбнулся, перелистывая странички своего старого молитвенника. Он был уверен: она придет, хотя и догадывался, что обычно эта девушка посещает церковь от случая к случаю. Появился священник, и Эдмон посмотрел на него так же равнодушно, как и на Иду. Смотреть по-другому он просто не умел. Украдкой взглянув через проход на своего оппонента, Дюран мысленно усмехнулся. Она желает произвести на него впечатление добропорядочной и тихой добродетели? Что ж, пустая трата времени, да и использовать для достижения своих целей дом божий было как-то неэтично. Впрочем, тут герцог Дюран усмехнулся снова: он и сам пришёл сюда не молиться, а ещё раз взглянуть на неё и, конечно же, приступить к очередному этапу боевых действий. Плана у него не было, он всегда предпочитал действовать исключительно по обстоятельствам, так как план требовал выполнения определенных условий, которые вторая сторона обычно упорно не желала выполнять. К тому же, не имея плана нельзя было провалить его, что тоже было немаловажно. Но все же завоевание сердца виконтессы Воле-Берг требовало определенной стратегии, так как — Эдмон это прекрасно понимал — она не растает, как другие девушки, ни после пары комплиментов, ни даже после двух десятков.
Таким образом и Иде, и Эдмону почти одновременно пришла в голову мысль вести себя как можно холоднее и таким образом получить желаемую награду за свое актерское мастерство. Оба делали вид ревностных католиков, хотя пришли в церковь лишь для того, чтобы полюбоваться друг другом и, возможно, перекинуться парой язвительных фраз. Оба украдкой следили друг за другом, но, заметив даже незначительное движение головой, сразу опускали глаза в молитвенник.
***
Месса была окончена, и прихожане медленно покидали церковь. Моник о чем-то беседовала со священником. Жюли стояла рядом и слушала, смиренно опустив голову и сцепив на животе руки. Ида, дождавшись, когда помещение немного опустеет, не торопясь подошла к статуе Мадонны и, вглядевшись в нежные, почти детские черты лица статуи, одними губами прошептала:
— Пожалуйста, пусть он будет моим. Я бы хотела любить его и знать, какова его любовь.
Это была наивная детская привычка, старательно вбитая в голову матерью. Она говорила, что стоит только попросить и самые заветные желания будут исполнены, разумеется, если их сочтут в достаточной степени приличными и исполнение не принесет никому вреда. Ида так сроднилась с этой мыслью, что даже не задумывалась над тем, сбываются желания или нет. Она просто привыкла просить и после жить в ожидании того, что желание сбудется. Ида никогда не была ярой католичкой, она верила скорее по привычке или же для того, чтобы найти отдушину в своей, как ей казалось, безрадостной жизни. Вся её вера, как впрочем и большинство добродетелей, умерли вместе с матерью. Чрезмерный реализм со склонностью к мрачному фатализму не оставляли в её сердце места для веры в чудеса. Просто всё, что говорила мать, для виконтессы Воле до сих пор было правдой, безоговорочно, безапелляционно, априори. Мать никогда не лгала, она всегда говорила, как под присягой на суде — только правду и ничего, кроме правды. К сожалению, сама Ида так и не смогла этому научиться.
Ида была любимой дочерью, и мать старалась сделать её не только своей копией, но и такой, какой не была сама. На осуществление этого плана баронесса фон Берг бросила все свои силы. Жюли не подошла на эту роль лишь потому, что не была похожа на мать внешне, а Моник была вообще нежеланным ребенком и для матери, и для отца: семье было достаточно двух наследниц, одна из которых была лишь запасным вариантом на случай смерти основной.
И мать, и отец, сделав среднюю дочь смыслом своей жизни, постарались научить её всему, что было необходимо знать женщине в обществе, а виконт де Воле даже попытался воплотить в любимой дочери свою мечту о наследнике, научив её неплохо ездить верхом (от привычки сидеть в седле по-мужски Ида так никогда и не смогла избавиться). Ей разрешалось почти всё, и в результате из неё выросла избалованная эгоистка, чего, разумеется, виконтесса Воле не хотела за собой признавать.
