Малыш на руках Преданного снова завозился, и Холмс плавно качнул дитя, даря успокоение и чувство защиты. Свет его глаз потеплел.
— Но это был ты. И ты снова пришёл на помощь. Ты расставил всё на свои места, Джон. Ты приказал бороться и искать себя. Ты велел не сдаваться. Ты показывал, как надо поступать, своим личным примером, не лицедействуя и не лукавя. Им легко было следовать, твоим приказам, сладко. И, одновременно, тяжело — это заставляло идти наперекор вбитым за двадцать лет рабским инстинктам, давать им отпор, искать выход из внутренней тюрьмы, ломать её стены, преодолевать себя самого. А ещё я не мог оскорбить тебя. Ни за что. Когда ты позвал меня, там, в палатке на строительстве форта, я был в смятении. Я желал тебя, я готов был повиноваться — чувство полного согласия собственных побуждений и воли Хозяина было таким захватывающим! Но ты заставил смотреть на это иначе. Вместе не потому, что приказ, не потому, что Связь зовёт к сближению, но потому что — любовь? Не стремление выполнить повеление Господина, не удовлетворение желания Хозяина поддаться натяжению связующей нити, а порыв отдаваться и брать, потому что он твой, а ты его во веки веков, и только так — правильно… — от сдерживаемого волнения голос Шерлока окрасился лёгкой хрипотцой. — И ещё в тот момент я вспомнил, зачем был прислан к тебе. Заставить себя полюбить. И понял, что сделал это. Мне стало так страшно, Джон… Страшно осознать, что я всё же выполнил приказ Магнуссена, исполнил всё, что было велено этим извращенцем, страшно от того, что я не смог совладать с ситуацией, не смог поступить как надо, защищая тебя, и теперь нам обоим придётся за это заплатить. Прости, что сбежал тогда. Это был шок. Когда же он прошёл… — Преданный перешёл на едва слышный шёпот: — Когда я почувствовал, что сам люблю, что Связь здесь уже ни при чём… Как же я ревновал…
Часы на каминной полке мелодичным тихим перезвоном пробили половину седьмого, будто пытаясь выдернуть собеседников с перевёрнутых страниц горького прошлого в настоящее спокойного и мирного вечера, в который раз напоминая о том, что время может быть не только тягостной пыткой, но и добрым врачевателем, смягчающим скорбь, утоляющим печали, сглаживающим острые углы. Какой бы ни была боль, какой бы несправедливостью ни казалось происходящее в момент своего вершения, именно время расставляет всё по своим местам, дай только ему течь — медленно и плавно, являя на свет противоречия и сокрытые подводные камни, обнажая правду и отворяя завесу недопонимания.
Джон задумчиво потёр переносицу, осмысляя последнее признание возлюбленного и уносясь мыслью к давно мучившему вопросу:
— Шерлок, но ты ведь понял, что я не спал с Мэри до свадьбы? Сначала мне думалось, что это не очевидно, и сей факт удастся оставить моим личным делом, но сейчас понимаю — ты совершенно точно увидел!
Холмс понурил голову.
— Я увидел. На помолвке.
— И вычислил, что ребёнок не может быть моим… Поэтому ты и сказал просто о сроках свадьбы, чтобы я сам догадался?..
— Я не мог сказать прямо, — согласился Преданный. — Не в тот момент. Но надеялся, что ты запомнишь и потом сделаешь вывод.
Джон поморщился.
— Я и сделал. Это стало… потрясением. Прости за моё поведение тогда…
Шерлок прошептал едва слышно:
— Я кичился своей дедукцией, но на деле — не ты, а я был слепцом… До самого конца для меня оставалось загадкой — почему ты не расторг помолвку? Это мучило. Безумно. — Фраза не требовала ответа, но Джон осторожно кивнул, подтверждая недавно пришедшее к другу печальное прозрение:
— Я не мог. Я слишком быстро сложил два плюс два, сопоставив факты. Это ведь был твой ребёнок, а ты… Я ощущал его… абсолютно своим.
Преданный рассеянно качнул спутанной шевелюрой:
— Наверное, сработала Связь…
— Шерлок… Ты идиот, — Джон невольно хмыкнул. Затем, помолчав, вздохнул: — Если бы ты знал, как я боялся, что ты тоже догадаешься о своём отцовстве, что, продолжая разбираться в этом деле, вспомнишь…
— Но ты же запретил мне это делать — разве нет? — удивлённо воззрился на бывшего Хозяина Преданный. — Я не мог нарушить приказ. Настойчивое ослушание привело бы к повреждению мозга вследствие повторяющихся болевых приступов…
На этот раз чувство вины лёгким румянцем проступило на лице Его Величества, но Холмс, оставив сожаления монарха без внимания, взволнованно прикрыл веки:
— Я готовил организацию свадебной церемонии и с ума сходил от мысли, что ты… с твоими принципами… теперь уж точно никогда не будешь со мной, что я действительно был полным дураком, прозрев слишком поздно… для всего.
Ожившие в памяти собственные попытки растормошить Преданного в те нелёгкие дни, сцены венчания с присутствующим в них его бледным и отрешённым ликом, лепестки роз на изысканно убранном ложе и неуловимый аромат недавнего присутствия Шерлока в подготовленной к брачной ночи спальне разлились в животе Его Величества жаркой волной. Он потянулся к отставленному бренди и, пригубив янтарную жидкость, выдал слегка разочарованное откровение:
— Я не чувствовал этого. Я мечтал о твоей ревности, но не видел её…
Его Высочество, словно на мгновение черпнув сил от сокрытого источника жизни, чуть самодовольно усмехнулся:
— Ты и не должен был. Я бы ни за что тебе не позволил. — И тут же вновь помрачнел: — Но одно из самых главных и горьких моих прозрений наступило позже, на первом суде. Связь с князем, старая постылая Связь, от которой я пытался избавиться с таким усердием и риском для жизни — всё ещё существовала. Несмотря на сошедшую метку — я до сих пор не разобрался, что за химические процессы в моём теле спровоцировали это чудо, — вопреки долговременному отсутствию её призыва, невзирая на то, что сия тонкая и слабая дрянь едва ли могла тягаться с тем мощным канатом, что протянулся между нами — она была жива. И по-прежнему держала меня, подобно липкой паутине, вполне успешно призывая к повиновению. Я приложил все усилия, чтобы не обнаружить этого перед Чарльзом, и ничего не сказал тогда тебе, предполагая, что раз метка исчезла, а Связь так истончилась, то, возможно, пройдёт немного времени — и она сама уйдёт следом за постыдным клеймом Магнуссена…
Шерлок закрыл глаза в отчаянии от нахлынувших воспоминаний.
— Я так этого хотел, так на это рассчитывал… и снова просчитался. По всем пунктам. Ну, да ты знаешь…
— Одно из главных прозрений… О Чарльзе? — Джон озабоченно нахмурился. — Значит, было и другое. Как минимум.
— Ну, ещё бы… — Холмс понурился ещё больше. — Я ведь на самом деле почти до самого конца считал, что Магнуссен отвёл мне роль манипулятора тобой и твоими планами, и был на сей счёт до определённого момента вполне оптимистичен, поскольку уж точно не собирался этого делать. Но в конце концов, всё оказалось гораздо прозаичнее, а я проявил себя ещё большим идиотом: то, что изначально лежало на поверхности — раб, одним своим существованием подле бросающий тень на твою репутацию, не говоря уже о конфликте между долгом монарха и личной привязанностью — и являлось единственной целью. Какой смысл в тайных глубинных замыслах, если живой рычаг для манипулирования хорош и без своего прямого согласия? Рычаг, при использовании которого ни один из членов Совета не встал бы на защиту короля, имеющего двойные стандарты. Рычаг, который не выглядел таковым; раб, похищение или же законное изъятие которого не вызвало бы возмущённого протеста окружающих, а лишь новые недоумённые вопросы к тебе… Я был глупцом, уверенным в своей значимости, когда смыслом плана стало как раз её публично неоспоримое отсутствие… — Шерлок обречённо вздохнул. — Всё это, все мои просчёты, вся моя заносчивость и самоуверенность привели к тому, к чему привели, и я не в силах ничего изменить, как бы этого ни желал… Мне остаётся лишь надеяться, что когда-нибудь ты сможешь простить меня…
Джон снова решительно отодвинул бренди в сторону, поднялся со своего места и бесшумно, чтобы не разбудить сына, приблизился к тоскливо замершему Преданному. Дотронулся до поникшего плеча:
