Женечка, Солнце моё! Без тебя не только не был бы написан “Преданный” – моя жизнь утратила бы одну из своих лучших граней. Ты великолепна! Оставайся такой всегда!
Рассвет едва наступил, а взбудораженный ночными событиями королевский двор Эдинбурга уже гудел, будто растревоженный улей. Во всём дворце, должно быть, не осталось ни одного человека, не извещённого о произошедшем, и теперь, взволнованные и обеспокоенные, придворные сновали по коридорам, пытаясь выведать друг у друга как можно больше подробностей, но, за недостатком сведений, лишь множа самые невероятные предположения и слухи. Впрочем, даже если бы эта бурлящая суета могла преодолеть надёжный защитный барьер, выстроенный вокруг покоев английского принца верным и многоопытным капитаном Лестрейдом, шотландский монарх вряд ли был сейчас в состоянии обратить внимание на захватившее его подданных смятение. Всё существо Ватсона, все оставшиеся в его распоряжении душевные и телесные силы ныне были посвящены единственной цели, значимость коей представлялась королю не просто насущной, а жизненно важной в самом буквальном смысле — вытащить возлюбленного из гибельно-беспросветной тьмы отчаяния, в которую того загоняло беспощадное осознание восставших из небытия воспоминаний и порождённых ими прозрений.
Отдав сына под заслуживающую всяческого доверия опеку то горестно охающей, то счастливо причитающей над малышом Марты Хадсон, явившейся на место недавней трагедии по зову предусмотрительного командира лейб-гвардии, Джон занял свой прежний пост у постели вновь уложенного на высокие подушки и вконец ослабевшего Преданного, с доведённой до инстинкта заботливостью сжимая в руках его узкую холодную ладонь. Он не мог отчётливо вспомнить — когда именно их с Шерлоком оставили в опочивальне одних, но был безмерно благодарен и Грегу, и Майкрофту за проявленные такт и понимание. Кажется, в какой-то момент Его Величество всё же поинтересовался у Холмса-старшего, как того столь неожиданно занесло в Эдинбург из Данерской крепости, где Император должен был улаживать возникшие политические коллизии, но вопрос прозвучал скорее машинально, чем из подлинного любопытства, а потому и ответ, слова которого, несомненно, были логичны и обоснованы, прошёл через сознание Шотландца, как сквозь дырявое решето — не задерживаясь и не оседая в голове хоть каким-то относительно вразумительным смыслом. Внутренне посетовав на себя за подобную неуместную, особенно сейчас, рассеянность, Ватсон обеспокоенно вгляделся в лицо возлюбленного, застывшее неподвижной маской на фоне безупречной белизны свежих наволочек.
Холмс не спал, но остался безучастным к обращённому на него тревожному взгляду монарха, как и к его ласковому, ободряющему рукопожатию. Пугающе безучастным.
Однако буря, свирепствующая под этой ледяной оболочкой внешней отстранённости, не могла утаиться от Джона, всё ещё спаянного с любимым упрямцем чуть ли ни каждым натянутым нервом. Безнадёжно утопая и путаясь в смешении образов, порождённых не только разумом Преданного, но и своим собственным, Шотландец, тем не менее, вполне явственно ощущал непрерывный поток самых противоречивых мыслей и чувств, загнанно мечущихся по запутанному лабиринту рассыпающегося мира шерлокова самоосознания. Лавина тягостных и изматывающих переживаний, в течение короткой летней ночи обрушившаяся на кудрявую голову монаршего фаворита, оказалась чрезмерным испытанием для молодого мужчины, так и не успевшего толком оправиться после тяжёлого ранения. Слишком много, слишком трудно — даже для гения-универсала…
Не по собственной воле вовлечённый в сию бешеную круговерть, но точно отказавшийся бы покинуть её в одиночку, даже выпади ему такая возможность, Джон больше всего на свете желал сейчас покончить с этим состоянием, выдернуть из водоворота самобичевания и катастрофического потрясения человека, только что спасшего от гибели и его самого, и дитя, являющееся ныне наследным принцем Шотландского королевства. Защитить от вихря убийственных призраков, что, атакуя их слившиеся воедино души, приносили обоим боль, но Шерлоку — ещё и лишающий самообладания панический ужас. Сделать с этим хоть что-то. Немедленно.
Только Джон совершенно не представлял — что. И как. Все уговоры, все увещания о невиновности, произнесённые несчётное количество раз — и вслух, и через звенящую от эмоционального накала Связь — оказались абсолютно бессмысленными. Ватсон с отчётливой ясностью понимал, что этот невероятной остроты ума мужчина лучше него, лучше кого бы то ни было вообще знает о своей былой невозможности сопротивляться приказам Чарльза Магнуссена. Но ни знание, ни сухая спасительная логика не способны были ныне противостоять сокрушительному воздействию вырвавшихся из-под контроля разума чувств, за пробуждение и полное развитие коих у своего Преданного всегда так ратовал шотландский монарх, мысленно проклинающий сейчас и своё желание, и его обернувшееся непредсказуемой бедой воплощение.
Шерлок, для которого эмоции были совсем недавним приобретением, переживал их слишком остро, избыточно, подставляя этим совершенно неуправляемым и оголодавшим от долгой спячки демонам оголённые нервы и душу, лишённую привычной всякому обычному человеку брони самооправдания.
Ватсон живо чувствовал упорную настойчивость, с которой его избранник боролся со своим невыносимым состоянием: изо всех имеющихся сил, стараясь взять себя в руки, заставить идеальный мозг работать так, как это было раньше — чётко, последовательно, ярко, — пытаясь вернуть контроль и способность действовать согласно хладнокровной оценке фактов… но не преуспевая в этом, а потому ещё больше страдая и впадая в уныние.
Замкнутый круг, без начала и конца, без уверенности в окружающем мире, а главное — в себе. Жуткая, сводящая с ума безвыходность.
Посреди этой распадающейся на куски Вселенной единственным выжившим для Шерлока оставался лишь сам Джон — король ясно видел это — но на фоне серо-лиловых оттенков затопившей Преданного глубокой вины и его образ окрасился в пурпур чрезмерной жертвенности, которую Ватсон не считал вправе за собой признать.
Но что мог поделать Шотландец, кроме того, чтобы снова и снова показывать Шерлоку, что он рядом — сейчас и всегда? Напоминать, как тот важен, как любим, как бесконечно дорог и как необходим в этом мире: ему, Джону; малышу, всего несколько часов назад впервые увидевшему свет; вновь обретённой семье, друзьям, — и ждать, пока убаюканная и сглаженная временем боль хоть немного утратит свою власть над непривычным к бесчинству эмоций феноменальным умом…
И всё же Ватсон, принуждённый обстоятельствами избрать тактику молчаливой поддержки, при своей деятельной натуре и готовности ради любимого пойти на что угодно сомневался в достаточности столь пассивного подхода. По капризу прихотливой судьбы будучи заранее посвящённым в тайну совершённого Преданным преступления и помня о последствиях этого несовместимого с собственной волей и благородством Шерлока проступка, однажды уже приведшего Холмса на грань самоубийства, король с настороженным беспокойством пытался различить в шквале осаждающих их обоих эмоций признаки предполагаемой беды.
К счастью и некоторому облегчению шотландского монарха, ничего, говорящего о желании любимого прекратить терзающую сознание пытку ценой собственной жизни пока не ощущалось. Однако вместо ужасающей, но вполне предсказуемой угрозы Джон со всё возрастающей тревогой улавливал тень иной опасности, дамокловым мечом нависшей над многострадальной головой английского принца. Это нарождающееся «нечто» представлялось зыбким и расплывчатым, ещё не принявшим конкретную форму и, вместе с тем, подобно мрачной туче, готовым в любую минуту взорваться адовым пламенем стрелоподобных молний, карающих за грехи — и вольные, и невольные.
Недопустимо.
Господи, почему ты наказываешь нас снова и снова?!
Застигнутый врасплох злой обидой на такую чудовищную несправедливость Ватсон едва не упустил момент, когда плечи Шерлока неожиданно дрогнули, а лицо исказилось в нечитаемой гримасе.
