— Вы его принимаете? — Шерлок упрямо добивался чёткого подтверждения: каким бы подонком ни был Чарльз Магнуссен, но своё слово он ценил и держал. — Вы оставите Джона в покое?
Его Светлость ухмыльнулся:
— А почему бы и нет? Во всяком случае, это точно позволит скоротать время в ожидании того, когда шотландский король сломя голову прискачет за тобой.
— О, я бы не надеялся на это, — глухо произнёс Шерлок, испытывая явное, несколько удивившее хозяина Эплдора облегчение. — Он не станет меня искать.
— Что ж, тем хуже для тебя, если это так… — слегка склонившись над строптивым Преданным, князь недоверчиво и презрительно скривился. — Но пусть будет по-твоему: чем дольше мы будем играть, тем дольше будет в безопасности твой любимый Шотландец. — Он вытащил из кармана батистовый платок, снял очки и, медленно протирая запотевшие стёкла, хищно оскалился: — Так и впрямь будет забавнее. Пожалуй, я действительно не стану трогать твою любовь… Пока мы играем… Столько, сколько ты сможешь вынести… Ангел.
Шерлок оставался бесстрастно-неподвижным, пытаясь не выказать новой, внезапно нахлынувшей волны панического отвращения, а Чарльз Магнуссен, с прежней медлительностью водрузив окуляры на место, продолжил свою неспешную, никем не прерываемую речь:
— И, для начала, я хочу, чтобы твоя белоснежная кожа покрылась рубцами. — Он, снова взявшись за временно оставленную плеть, прочертил длинной рукоятью извилистую линию по распростертому у его ног телу и поддел край выбившейся из-под пояса сорочки, проникая под одежду. — Скажи, король Джонни по достоинству оценил, какая она гладкая и упругая? А твои крепкие мышцы под нею? Твою гибкую тонкую талию? Или ему больше понравилось то, что ниже? Как я его понимаю, там есть на что посмотреть! Такое великолепное, нежное угощение, — Чарльз покачал головой. — Я обязательно возьму тебя, не переживай, я знаю, знаю, что нам нравится! Но позже! Сейчас вернёмся к нашим планам, милый, — Князь взглянул на своего фаворита, продолжавшего сидеть на корточках рядом с Шерлоком, бездумно пропуская сквозь пальцы его вьющиеся шоколадные пряди. — Наш выдумщик Джимми знает толк в том, как правильно орудовать плетью! Рубцы будут в меру глубокие, протяжённые, они будут саднить ровно настолько, чтобы придать шарм и перчинку последующим забавам. А я рассчитываю забавляться долго, очень долго… Ведь ты сильно любишь своего маленького Джона?
Шерлок старался не дышать, чувствуя, как твёрдый конец плети, орудуя под рубашкой, царапает кожу. Боли не было, завышенный продолжительными тренировками болевой порог не пропускал столь незначительных ощущений, но от фантазий повелителя Эплдора пробирала дрожь, которую было всё сложнее контролировать. Пока удавалось. Пока.
— И мы уж постараемся, чтобы они всегда были свежие. И рубцы, и забавы… Возможно, я даже до последнего оставлю тебе глаза… Мало ли, когда я захочу, чтобы ты что-то увидел… А потом, в конце, когда ты мне надоешь, перестанешь быть полезным… Я отдам тебя моим сорванцам. И лично прослежу, чтобы твоя работа за день не заканчивалась, пока хоть у кого-то в этом замке будет существовать к ней интерес. Хоть к одной оставшейся части твоего тела. Предполагаю, они явно тоже не захотят пользоваться твоими мозгами, твоим интеллектом, как думаешь? Это, конечно, в том случае, если ты не сдашься до того, как превратишься лишь в жалкое подобие человека. Я при любых раскладах останусь в выигрыше, ты же понимаешь?
Плеть резко дёрнулась в нетерпеливых руках, и полы сорочки разлетелись в стороны вместе в вырванными с мясом мелкими пуговицами. Джим, хохотнув, вскочил и занял место рядом с Хозяином, не сводя с его жертвы возбуждённого взгляда.
— Сними, — коротко приказал князь.
Шерлок, выпрямившись, но все ещё на коленях, скинул с плеч остатки кипенно-белого батиста. Одним движением высвободившись из рукавов, отбросил прочь пришедшую в негодность тряпку и, глядя исподлобья, замер в ожидании.
Князь Чарльз, придирчиво оценивая открывшееся взору грациозное тело, довольно втянул воздух в лёгкие:
— Ты сдашься, Ангел. Обязательно сдашься. Это лишь вопрос времени. — Он, не глядя, протянул свою плеть заскучавшему было Джиму и проворковал почти ласково:
— Постарайся пока быть умеренным! Я ещё хочу растянуть его сегодня несколько раз, мы славно позабавимся!
Приняв орудие предстоящей пытки, кареглазый Преданный без тени замешательства, не торопясь, подошёл к бывшему собрату. Склонившись сзади над кудрявой шевелюрой и наигранно вздыхая, протянул:
— А я предупреждааал тебя, красавчик! Ты мог бы взлететь! Вместе со мной, — он театрально покачал головой и, весело подмигнув и отойдя на пару шагов, отпустил первый затяжной удар, сразу же глубоко рассекая атласную, почти светящуюся кожу. — Теперь ты можешь только падать. Тоже полёт, но короткий. А каково будет приземление! Именно оно убивает, не так ли, Шерлок?
Джон молча смотрел на догорающую на столе свечу.
Он больше не метался по комнате из угла в угол, вопрошая неведомо кого: За Что?
Не пытался убедить себя, что письмо поддельное: положа руку на сердце, этот почерк он не спутал бы ни с одним другим, а аккуратно уложенные, оставленные рядом все ценные вещи Шерлока — перстень, амулет и скрипка — не давали шанса думать о спешке или насильственном принуждении.
Он больше не тряс в отчаянии за грудки, наконец, вернувшегося вместе с притихшей королевой, и теперь скорбно и с сочувствием смотрящего на него Грегори — единственного, кто всё знал, единственного, кто мог понять и тоже ни черта не понимал, — с требованием седлать уже коней и мчаться… Куда? Куда мчаться? Они оба знали: если Преданный что-то решил и делает, помешать ему ни один из простых смертных не в силе. Да и время было безнадёжно упущено…
Он больше не швырял в стену подвернувшийся под руку поднос с чем-то съестным, даже не определённым едва скользнувшим по нему взглядом, не пинал с силой и методичностью ножку огромного дубового стола, в надежде выплеском энергии и телесной болью заглушить ту, что выворачивала наизнанку душу.
Джон больше не спрашивал сам себя — что он сделал не так. Не потому, что он делал всё так, как надо. Нет. Вовсе не поэтому. А потому, что это было несущественно. Какие бы промахи он ни совершил за всё время в отношении своего Шерлока, он ЛЮБИЛ. И был абсолютно уверен — тот знает об этом.
Вот уже несколько суток, как Джон перестал перебирать в голове слова признаний, сказанные ими обоими друг другу. И невероятным усилием воли заставил себя хотя бы на некоторое время забыть, как бархатный и взволнованный голос его Шерлока повторял и повторял священную формулу: мои тело и разум, и сердце, и душа — твои…
Забыть… Действо — почти невозможное, болезненное до предела, до зубовного скрежета и рвотных позывов. Впрочем, настолько же убийственной представлялась и память об этом. Он не знал, что лучше: куда ни кинь… О, Шерлок, что же ты наделал… Как бы Джон хотел, чтобы это чувство опустошенности и отчаяния покинуло его хоть на минуту! Хоть на секунду. Хоть на миг позволив очистить мозг и дать вздохнуть полной грудью, а не тем, сжавшимся в комок нечто, которое ноет и свербит… Он бы знал, он бы понимал, что облегчение не надолго, что боль вернётся, но был бы благодарен за передышку… Жаль, что она — боль — и не собиралась уходить. Смирись.
Только вот, когда Бог раздавал смирение, Джон, видимо, всё же где-то отсутствовал. И сейчас, устало взирая на свечу, он молча сидел и изо всех сил пытался быть… Шерлоком. Тем Шерлоком, которого он встретил впервые в Эплдоре. Не человеком, а сотворённым мастерами Школы созданием с чёткой логикой и минимумом эмоций. Выбросить из головы переживания, очистить разум, не обращать внимания на боль, раз уж ту никак не изжить. Чтобы понять. Он должен был понять. Не для того, чтобы что-то сделать с этим пониманием после. А может быть, и для того. Он сейчас не был готов сказать — для чего. Просто должен. Что будет дальше — он решит потом.
И первое, что он хотел знать — когда? Когда он пропустил момент, в который должен был догадаться о том, что вся их Связь — фикция. То, о чём Шерлок так уверенно и однозначно говорил в своём прощальном послании, должно было быть правдой, ведь так? Зачем ему лгать? Только вот правдой оно не воспринималось. Совсем. И теперь, заставляя себя не думать о тоске или боли, Джон мысленно, день за днём, перебирал проведённое со своим гениальным другом время и всё больше увязал в ощущении полного непринятия этой правды.
