— Есть одна очень старая легенда.

Очередной раз провернуть старую чашку вокруг оси. Края давно сколоты почти до половины но пить из неё всё ещё можно; дно и стенки до определённой высоты целы. Надо просто выровнять их, а то совсем уж жалко смотрится.

— Говорят, — тихим голосом продолжала женщина смотря в никуда, — что умершие младенцы, их невинные души обязательно, если их кто-то ждёт, возрождаются в твоих внуках.

Руки продолжали месить тесто. Она дела это уже около часа: чай давно успел остыть.

— Правда интересно? — женщина обращалась в никуда, или к кому-то, кого видела только она.

— Я думаю, это правда. Как же, наверное, счастливы те бедняжки, у которых вернулись их погибшие дети, не правда ли?

Он продолжает вертеть чашку, словно это может его занять или успокоить.

Успокойся, разве ты не этого хотел?

Однако, кажется, он сыпанул в чай слишком много трав. Он снова попытался заглянуть в глаза матери. По крайней мере сейчас она не кричит, не плачет или вовсе…. В общем, всё не так уж плохо. Ведь так?

Он пытается улыбнуться, да отчего-то не выходит.

Только бы Мана не узнал.

====== Глава 18. История и просто жизнь. ======

— Месье Дилан, вы просто не представляете, как я вам благодарен!

— Ох, не стоит, в самом деле не стоит, Эйдан… Или, простите, постоянно забываю, как вас теперь зовут? — Мужчина со смешной козьей бородкой и закрученными тёмными усиками отставил наполовину наполненный вином фужер. Первоклассным вином, в чём этот юноша уже успел убедиться.

— Сейчас меня называют Лави, месье, но вы можете называть меня так, как вам удобно, — он учтиво улыбнулся, слегка склоняя голову. Во время его бытности Эйданом он был на редкость учтивым, воспитанным в строгости ребёнком. Такую роль ему назначил сам Книжник только чтобы наконец-то утихомирить его буйный нрав. И, стоит признать, у него это получилось.

— Ох, Эйдан, вы выросли удивительно скромным и приятным юношей. Наверное, все дамы заглядываются на вас? — Мужчина, которому самому уже было за сорок, азартно подмигнул, и Лави едва сдержался от того, чтобы не вздохнуть или ещё как-нибудь показать, как ему это надоело. После плена его выдержка и актёрское мастерство порядочно испортились, и перестали быть такими же безупречными как прежде.

— Ну, что вы говорите, месье Дилан, — смущаясь произнёс Лави, — вы ведь понимаете, что меня это интересовать не должно…

— Ну да, ну да, ваш Орден схож с монахами-летописцами, которые всего себя посвящают истории. Признаться, вашему учителю очень повезло найти такого достойного юношу к себе в ученики.

— О! На самом деле я бываю очень… недостойным…

Кажется, Дилан Гофф считал, что Книжники из особого Ордена. И что они просто записывают правдивую историю, передавая её потомкам.

— Действительно жаль, что он умер. Не смотря на старость, ваш учитель был очень энергичным, удивительно эрудированным человеком. Доброй ему памяти! — Дилан отсалютовал фужером и слегка отпил багровой жидкости.

— Да, — потерянно ответил Лави, тут же отворачиваясь и снова утыкаясь в разворошенные книги, — это было очень неожиданно.

— Смерть редко приходит по расписанию. Вы меня уж простите, стар я стал и начал заговариваться, совсем забывая о чужих чувствах. Не стоило мне вам лишний раз напоминать о его кончине…

— Нет, что вы… Лишнее напоминание лишь помогает мне смириться с этим, — отозвался Лави, с силой прикусывая губу и пытаясь скрыть дрожь рук. Он всё ещё был позорно не готов. Его всё ещё обуревали внутренние противоречия. Но если он на самом деле будет в Ордене играть уже установившегося книжника, то он обязан побороть это чувство. Просто обязан, иначе его рассекретят уже в первый же день. А он должен продолжать работать дальше, как ни в чём не бывало.

Он книжник. Он всегда должен об этом помнить.

— Кажется, я совсем вам надоел, а вам надо работать, не так ли, Эйдан? Вы уж простите меня за это..

— Ну что вы, месье Дилан, я очень признателен вам за помощь и за то, что вы сохранили эти архивы моего учителя, — отозвался Лави, с облегчением наблюдая за тем, как грузный мужчина поднимается, поправляет полурастёгнутый, едва скрывающий его живот пиджак, собираясь уходить.

— Однако, я оставлю вас наедине с этими удивительными историческими сокровищами. Как много чувств на самом деле скрыто в этих холодных записях. Какими безликими они кажутся непросвещенным. У вас удивительная работа, Эйдан. Ещё раз — мой соболезнования в связи со смертью Книжника. Если вам что-то понадобиться – без всякого стеснения зовите Кристен, а я пока отправлюсь в сад, проведаю свою дражайшую супругу.

— Не беспокойтесь обо мне, месье Дилан. Я очень вам благодарен за вашу помощь. И, конечно же, передавайте мадам Гофф мои искрение пожелания скорейшего выздоровления.

— Дай-то Бог, — возвёл руки Дилан, — однако годы берут своё... До встречи за ужином, Эйдан.

— До встречи, месье, — с трудом удерживая себя от того, чтобы не обозлиться и не прогнать этого старика, произнёс Лави.

Как только тяжёлая дверь захлопнулась, и за ней перестали быть слышны шаркающие шаги Дилана, Лави утомлённо вздохнул и сполз на пол, закрывая лицо руками.

У него ничего не получалось. Даже в Ковчеге он играл гораздо лучше. А тут, обретя хоть какую-то, пусть даже очень сомнительную свободу, он, как оказалось, больше не способен играть. Здесь оказалось слишком много людей, слишком много секретов, слишком много пустой, никому не нужной болтовни ни о чём. Слишком много лишних действий, слишком много оглушающих и раздражающих факторов.

Лави устал.

Устал всего-то за пару дней, что провёл вне Ковчега. Нои выпустили его, разумеется не во дворе какого-нибудь отделения Чёрного Ордена, а в совершенно случайном месте. Этим место оказался небольшой прибрежный французский городок.

Без гроша в кармане, усталый и совершенно вымотанный, всё больше не физически, а морально, до сих пор беспокоясь о правильности выбора, Лави сначала совершенно не сообразил, что ему делать и так и остался ночевать на улице, пытаясь смириться и осознать происходящее.

Наутро он оказался слегка простуженным, но голова наконец-то начала заниматься тем, чем ей и положено — думать. А так как Книжники всегда обучали своих учеников выживать в любых условиях, ему было не так уж сложно.

Ведь на самом деле он со Стариком очень редко выдавали свой настоящий род занятий, не во всех странах и далеко не все люди могли отнестись к ним с пониманием. Так что трудно было найти ситуацию, в которой Лави оказался бы в тупике. Он был неплохим, можно даже сказать превокласнным, изворотливым лжецом, да и только. Это был так иронично, лгать, лгать и ещё много раз лгать лишь для того, чтобы узнать истину.

Стоит ли истина всех этих оскверняющих её усилий?

Когда-то он задал этот вопрос Старику, но тот только сказал, что когда-нибудь Лави сам сможет дать ответ на этот вопрос. Когда-нибудь, когда он сам займёт место книжника.

Лави всё ещё не мог найти ответа на этот вопрос.

Он оказался слишком слаб, сломлен и неопытен.

А ещё оказалось, что он совершенно не понимает этого старого Панду!

Лави вздохнул, слегка улыбнулся, но желаемого облегчения знакомое прозвище и мысль не принесла. Наверное потому-то Панды сейчас не было рядом, и тот не мог, словно прочтя неблаговидные мысли своего ученика, задать ему хорошей трёпки. Старик был просто отличным бойцом, и равных ему в рукопашном бою не было. Ну ещё бы! Ведь это же был его Панда!

Кажется, он стал совсем сентиментальным. Ещё один показатель его полной неготовности принять на себя тяжкую ношу книжника.

Да что он там придирается к мелочам! Ведь он отлично и сам знает, что в книжники не годится. Совершенно не годится. Ему стоит очень измениться, или уйти от Старика. Второе было просто невозможным, не потому что Лави привык к такому образу жизни и своему Учителю, но потому что у Книжника не было больше времени на поиск и воспитание замены.