— Потому что ты мне нравишься, — едва не сказав «тебя хочу», произнёс Тикки. Всё-таки он ещё помнил о словах Роад и решил быть немного поосторожнее.

— И ты так пристаёшь ко всем, кто тебе нравится?

— Нет. Только к тем, кто мне нравится, и кто заинтересовал меня достаточно. В этой жизни ты первый, кто удостоился такой чести.

— Хорошо, я понял, — грудная клетка Аллена под руками Тикки приподнялась и опустилась в тяжёлом вздохе, — но сейчас мне надо идти есть, иначе я опоздаю к Одарённости. Отпустишь?

— А как же поцелуй на прощание? — поворачивая к себе лицо мальчика, а другой рукой проворно забираясь под рубашку поинтересовался Тикки.

— Да пошёл ты!

Аллен резко рванул вперёд, но только упал на недавно читаемую им газету, оказавшись прямо под Тикки. Мужчина тут же, не упуская своего шанса, впился в такие желанные губы поцелуем, прикусывая губу Аллена до крови и наслаждаясь этим неповторимым смешением сладости и солоноватого привкуса алой жидкости.

Аллен зло оттолкнул от себя Тикки и, перевернувшись, скатился прямо на пол, прижимая пальцы к кровоточащей губе. Тяжело дыша и зло сверкая глазами, он медленно поднялся на ноги, не сводя глаз с довольно облизывающегося Ноя. Весь его вид обещал Тикки Микку долгое и интересное времяпровождение.

А спустя мгновение он уже стремительно выскочил за дверь, и Удовольствие Ноя остался в комнате один с тишиной и приятными воспоминаниями. Оставалось теперь лишь понадеяться, что Аллен примет это как личный вызов и не будет втягивать посторонних. А то посторонние могут подумать, что Тикки его всё-таки обидел.

Определённо, всё складывалось не так уж плохо.

====== Глава 12. Что такое “Книжник”... ======

Капли пота стекали по лицу, рука судорожно сжимала поврежденное плечо, и сам мальчишка, зажмурившись и до крови прокусив губу, пытался успокоить дыхание. Где-то рядом с ним находился кто-то, кто пытался ему помочь, туго обматывая чем-то разрывающуюся от боли руку.

Не бойся, он просто поможет.

Не бойся, тебе совсем не страшно.

Не надо, не надо мчаться никуда.

Почему так чего-то не хватает?

Разорвать, хочется разорвать на кусочки, хочется избавиться от этих страшных ощущений.

Хочется сдохнуть.

Убейте… Убейте меня.. убейте это…

Аллен с силой втянул воздух, сжимая зубы, так, что они, кажется, начали крошиться, и боль внезапно отошла на задний план. Всё тело болело, было тяжёлым и уставшим. В уши била гулкая тишина, в легких кололись тысячи песчинок, глаза просто плавились, а ещё гулко грохочущее сердце пронзала острая боль.

Но страшно больше не было.

Темно, отчего он не боится темноты?

Словно кто-то стоит прямо там, за спиной, но чуть обернёшься, и он окажется рядом.

Слишком близко, чтобы пытаться противостоять.

Слишком далеко, чтобы воспринимать его всерьёз.

Он знал что-то, что надо было сделать, но не видел теперь необходимости спешить. Всему своё время, не так ли? Где-то в самой покореженной его части притаилось объяснение всему. Он мог бы прямо сейчас посмотреть и опознать его. Но он отчаянно избегал этого места, потому что мог просто не выдержать.

Слишком светло. Свет, ослепляющий и режущий глаза, картинки, значения которых он не может воспринять, будто всегда был слеп и вдруг начал видеть.

Словно жгуты скручивают тело в немыслимый узёл, уничтожая оболочку… Нет — душу.

Слишком больно и страшно… Не сейчас, но было и будет… Так хочется свернуться в дальнем уголке и спрятаться от всего мира.

Свет… Это то, чего он боится больше всего.

Здесь всегда слишком тихо.

Не слышно даже собственного сердца или дыхания. Только едва ощутимое тепло, и что-то капает совсем рядом.

Он может услышать.

Рука больше не болела, но была напряжена до предела, словно крепко-накрепко сжатая пружина. Он никогда не смог бы её удержать. Но ему что-то помогало.

— Ну вот, прогресс, как говорится, на лицо! — донёсся до него чей-то весёлый голос. Измученное сознание тут же идентифицировало его как «союзника». А значит, волноваться не о чём. Союзник это ведь тепло, не так ли?

Наверное, надо открыть глаза, чтобы прекратить это феерическое шоу красных огней на тёмном фоне.

Открыть глаза. Кажется, никогда прежде настолько простая задача не становилась такой сложной.

Открой глаза, придурок!

— Хах! — глаза взорвались такой болью, словно он не просто открыл их, а выдрал веки. Это было чертовски больно. Но зато он, кажется, что-то видел — слабо плывущими, едва различимыми тенями, но видел.

Кто-то заботливо промокнул ему глаза чем-то очень холодным. Плавление тут же слегка поутихло, и зрение начало восстанавливаться, но веки продолжали гореть, словно действительно были разодраны.

Ему только кажется, или только что произошло что-то странное? Ах да, вот его собственная рука, уже самостоятельно прижимающая холодную ткань, промоченную в целебном растворе. Совершенно обычная рука. У него что, получилось?

Аллен с трудом попытался встать на ноги, и его тут же поддержали. Собственные ноги не слушались и разъезжались куда-то в стороны, словно он переломал их в нескольких местах. Хотелось спросить что-то, но юноша банально не помнил, как это делается.

Разговаривать… раньше это, кажется, получалось машинально, а сейчас, с трудом сопротивляясь странной, всепоглощающей жажде, ему казалось, что чтобы говорить, нужно что-то делать. Кажется, выдыхать воздух и шевелить языком. А ещё губами и зубами, наверное. Вот только как это делается?

Его куда-то заботливо усадили и успокаивающим тоном стали что-то говорить.

Что-то говорить. Да если б он знал, что…

Они мешают ему. Все эти разговоры, и эта странная штуковина, отливающая тёмно-синим и обматывающая его руку. Какой странный запах. Она мешала. Надо было её снять.

Там далеко был свет. Всегда был.

Дрожащая рука потянулась к мешающему объекту но её тут же перехватил сидящий рядом.

— Пятнадцать минут. Только пятнадцать минут.

Пятнадцать минут? Интересно, это что-то вкусное? Или что-то опасное, то, что неприятно горчит на кончике языка и в кровь сдирает всю глотку. Оно может разорвать на части? Оно может помочь, избавить…

Аллен задёргался, но его не отпускали. Он помнил, что он Аллен, он помнил, как ему дали это имя, он помнил, как его ненавидели. Он ощущал эту ненависть всем своим нутром. Он жаждал мести. Неужели это так плохо, быть отомщённым? Неужели этот безликий так и будет ему мешать?

— А он точно продержится?

— Попробовать стоит.

Опять эти голоса. Или их два? Или много? Кромсать, бить, убивать.. Убивать, бить, резать… Кажется, это какая-то детская считалочка.

Почему только ему должно быть больно? Это ведь так просто, открыться навстречу, заглянуть в эту пугающую глубину. Она манит и притягивает, она обещает освобождение.

Кажется, он смеётся во весь голос. Или кашляет. Он путает эти понятия и рассматривает окровавленные ладони, а затем подносит одну к лицу и старательно вдавливает ноготь в щеку. Он не знает зачем. Но, кажется, по пальцу уже струиться то, что они называют кровью, а ноготь ломается у самого основания.

Кажется, безликий ругается. Он агрессивен, его надо, надо…. Рука не двигается. Совсем не двигается. Как и всё тело. Он пытается пошевелить головой, он пытается заговорить, он пытается закрыть глаза…

— Кажется, у Алчности сегодня будет мигрень…

— Да мне плевать на него!!

Паника. Так нельзя. Этого не должно быть. Недопустимо. Почему он не может двинуться? Что с ним происходит, он не может больше даже дышать, картинку перед глазами снова размывает.. Это он. Тот, что заговорил первым, он тот, кого так хотелось убить.

Раньше. До…

А теперь…. Страшно, больно, так одиноко. Как он посмел?

Как же хочется сдохнуть. И убить. Разорвать на клочья, уничтожить изнутри, дать познать ту же боль, что познал… познали..

Плевать на них всех, они только мешают, он найдёт его, найдёт…