Аллен даже сам не верил, что так легко дурит всех этих людей. Улыбался растеряно, теребил пушинки на его хитром воротнике и пытался верить, что всё это оправданно, что всё это для чего-то но нужно.

====== Глава 27. Тёмные посиделки. ======

Шерил медленно, почти лениво скользил острейшим лезвием по тонкой, сочной кожуре апельсина и предавался сентиментальным воспоминаниям. Корзинка с неочищенными фруктами лежала рядом на столике буквально под рукой. Очищенные фрукты с небольшого, плетёного блюда исчезали с завидной скоростью. А ещё у Шерила возникало ощущение, что вся его шевелюра теперь липкая и мокрая от того самого апельсинового сока, который так и норовил брызнуть ему в глаза. Роад, разместившаяся на спинке его кресла, ела не слишком аккуратно, но Камелоту было плевать на это.

Это был долгожданный выходной, и он собирался провести его в компании с обожаемой дочуркой.

Правда, к ним так же присоединился Тысячелетний Граф, утомлённый, в своём вполне человеческом обличии вернувший откуда-то с улицы: от него до сих пор несло ароматными травами и свежестью. Где он их нашёл в такое-то время года?

Впрочем, профессия собирателя человеческих трагедий могла закинуть Графа на самый край света. Ведь люди умирают и страдают уже почти по всему свету.

Среднее звено центральной башни, главный зал, любимое место отдыха Графа было его сегодняшним прибежищем. Впрочем, стоило отметить, что у Главы Семьи Ноя была ещё пара мест, в которых он любил отдыхать, но там — только в одиночестве. Если он появлялся в этом зале, то вся семья, присутствовавшая в это время в Ковчеге, тоже постепенно подтягивалась сюда же. Они беседовали с Графом и друг другом о пустяках, обсуждали действительно серьёзные проблемы, или все вместе молчали, каждый занятый своим собственным тихим делом. Никто не пропускал подобные посиделки, кроме разве что Одарённости, Правосудия и безалаберного Удовольствия. Первый бывал очень занят, но также отлично знал, что может нарушить атмосферу мирного уюта, второй хоть и мог найти себе работу и в общем кругу, но вообще, по сути, был одиночкой, а третий во всех своих жизнях предпочитал общество своих друзей, знакомых, коллег и кого угодно, но уж точно не членов Семьи.

В любом случае, этот зал был действительно уютным, впитавшим в себя тайны, смех и болтовню вековой давности. По крайней мере, так казалось, ведь на самом деле это была всего лишь копия настоящего зала, оставшегося в Первом Ковчеге. Данный факт — Ковчег в руках экзорцистов — переворачивал всё внутри и побуждал скрипеть зубами от злости. Ковчег был их домом, и знание, что один из них, из членов Семьи передал их дом в чужие руки, было практически невыносимым.

Извилистые тени каминного огня причудливо плясали на обитых бархатом стенах и старинных, упирающихся в самый потолок книжных полках, свет, излучаемый множеством расставленных всюду свечей и огарков, не вполне справлялся с опустившейся ночной тьмой в этой огромной зале.

Ночь, кстати, была всего лишь третьей. Граф только недавно запустил нормальную смену дня и ночи и немногим ранее упорядочил погодные изменения. Правда, сутки в Ковчеге получились длиннее, чем настоящие, и, несмотря на слова Господина Тысячелетнего, всем было понятно, что это не специально сделанный трюк, а ненароком оставленный недочёт.

Но здесь и со всеми недочётами было хорошо.

В такие моменты, в выходные, находясь здесь, отдыхая от суеты и сложностей человеческого мира, Алчность иногда задавался вопросом: а зачем им вообще сдался этот человеческий мир? Ну, выходить туда, творить что-то и возвращаться домой вполне достаточно для счастья.

А потом он вспоминал про Сердце, чистую силу, назревающую войну...

В такие времена они не могли позволить себе наслаждаться лишь обществом друг друга и подражать нелюдимому Одарённости. Впрочем, сегодня и он спустился в общий зал и пристроился у самого окна под светом огромного, ветвистого подсвечника снова со своими бумагами и снова в свободных, но закрывающих почти всё его тело одеждах. Майтра действительно не любил чужих прикосновений и редко появлялся хотя бы с открытыми руками или лицом. Особенность характера, передающаяся из поколения в поколение, из жизни в жизнь.

Страсть, сегодня совсем бесстрастная, примостилась на полу, опираясь головой на подлокотник большого, мягкого со всех сторон кресла Графа. Такая свободная и простая. Странно видеть её такой, припоминая, что в обычное время деловые костюмы всегда скрывают её тело, а все мысли обращены только на желание быть максимально полезной для Графа.

Узы утомлённые, взмыленные, единым комком расположились на диване, устроив головы друг у друга на плече и согнув свои тела невозможным, но, очевидно, удобным для них способом. В этой таинственной и тихой обстановке они, несмотря на нелепость поз, смотрелись куда более взрослыми, нежели раньше. А может, и впрямь повзрослели? Если от косметики они так и не отказались, то их одежда стала менее вызывающей и кричащей, хотя и не всегда корректной. Шума от них так же было гораздо меньше, чем прежде, ни на какие задания и миссии они не рвались — знали, что не пустят, пока Правосудие не решит, что они готовы.

Алчности в связи со всем этим даже хотелось увидеть их новую общую форму, их новое, самое сильное, единое тело. Да и вообще узнать, чему они научились, но Правосудие был категорически против того, чтобы выпускать Джасдеби до того, как закончит курс их тренировок. Первый курс…

Алчность не нуждался в подобном подтягивании собственных возможностей и вздыхал по этому поводу с облегчением. Смутно помнил, как веков этак пять назад он сам попал ко Второму Ною… Незабываемые ощущения, очень яркие воспоминания. Повторять подобное не хотелось ни в коей мере. Ещё раньше, девять веков назад развивали одновременно ещё и его Дар с помощью различных выкрутасов Одарённости. Вообще, составляя свои программы, Правосудие именно с ним и консультировался по поводу своих даров…

Правосудие… Второй Ной.

Знали бы кто за пределами Семьи, что это был единственный Ной, который мог безнаказанно легко и просто убить любого из них. Всего-то до следующего перерождения, конечно, но при случае мог и повесить условия на следующую жизнь. Правосудие был Палачом Семьи Ноя — вот как называли его. И инструмент у него был как раз подходящий. И если инструмент появлялся, то обязательно обрывалась чья-то жизнь.

И мало кто догадывался, что Четырнадцатый, благодаря своей власти над Ковчегом, сумевший убить почти всю Семью, не сумел уничтожить Правосудие… Второй Ной убил себя сам, схитрил, провёл атаку, которая убивала и его самого (заслуженное наказание за то, что проглядел подобное, очень даже в стиле Второго), и оставил Неа Уолкера обезвреженным калекой без дара и способностей…

Тысячелетний Граф его всего лишь добил. Проявил, так сказать, милость. В свете появления Исполнителя на военной сцене Граф некоторым образом всё же раскрыл перед членами Семьи историю Четырнадцатого. Видно, ему самому было нелегко вспоминать. И Алчности, уже благодаря собственным качествам, прозорливости и опыте видения интриг даже международного масштаба, было не так уж сложно вычислить, что Граф не желает на деле смерти опасного Шута. Он желает получить его в свои руки и выведать всё, что тот знает о Четырнадцатом, о Ковчеге и о Ноях.

Новая семейная драма, огромный скелетище в их распахнувшемся на всеобщем обозрение шкафу. Алчность ощущал себя грязным, когда понимал, что все эти людишки в Ордене наверняка чешут языками по поводу случившегося сорок лет назад несчастья, злорадствуя, опасаясь и торжествуя. Ну, пусть болтают, пока у них есть на то время и возможность.

— Хмм… — задумчиво протянула Роад у Шерила над головой, вцепляясь в только отчищенный апельсин своими длинными, тонкими пальцами. — Сколько ты там уже стоишь?

Вопрос, озвученный девочкой, прозвучал довольно громко в их общем молчании, но ничуть не разрушил обстановку. Алчность даже лениво, не выдавая заинтересованности, обернулся, чтобы посмотреть, к кому она обращается.