====== Глава 17. Семья и я. ======

Тикки Микк чувствовал себя пьяным. Безобразно, безгранично, безбожно и вообще… полностью пьяным. И это было вдвойне странно, учитывая, что спиртного он не принимал ни капли последние… Очень давно уже. Очень-очень давно. Кажется, целую вечность от того момента, когда он встретил своего Малыша в Ковчеге, с того момента, как Малыш его принял, и до сегодняшнего дня. Казалось, что с момента их нового расставания тоже прошло немало времени. Гораздо больше положенных восемнадцати часов. А ведь уже наступает на пятки новый день. Значит, они встретились вчера.

А он до сих пор, как идиот, не может сдержать улыбки, мнёт, так и не зажигая и не донося до рта, сигареты и гуляет по сонному пригороду. Город в это время порой до безобразия мерзок. Впрочем, наверное, сегодня Тикки не смог бы подумать о нём плохо. Он вообще толком не мог думать. Он не соврал Аллену про свои переживания. Ни разу не соврал. Разве что умолчал кое о чём, опасаясь показаться совсем ненормальным: это же надо было влюбиться в однажды встреченного мальчишку и потом целый год им грезить лишь для того, что бы встретить вновь в плаще экзорциста! В плаще с серебром, который тот, хитро улыбаясь, демонстративно поставил на кон. Будто красуясь, будто говоря: привет, видишь, до чего я дожил, я уже не тот безродный бродяжка! А Тикки был в ужасе. Потому что мальчик стал его врагом. Потому что мальчик был экзорцистом, а значит, мог умереть в любое мгновение. Потому что Малыш казался счастливым и довольным настоящей своей жизнью — жизнью без Тикки Микка. А ещё он просто фантастически мухлевал в картах. Не будь этого плаща на его плечах, Тикки, не задумываясь, продолжил бы путь с мальчиком, попытался бы назначить встречу, вообще забрал к себе, в свою компанию. Потому что он осознал, что это судьба. Что не зря они встретились снова, это должно значить хоть что-то! Что ж, это и впрямь была судьба. Но Тикки отступил. Теперь уже из-за плаща экзорциста, так же, как когда-то он отступил от идеи приютить этого мальчишку, когда тот откровенно восхищался своим Учителем и его делом, не понимая, в чём именно оно заключается. Причины были разными, но все они сводились к экзорцистам. А судьба пошла дальше. Тикки Микку приказали его убить. Убить его Малыша, уничтожить, как опасного врага, как человека, что мог знать то, что знать не дозволенно. И Тикки Микк, уже убивший немало других экзорцистов, погрузившийся в свою тьму и совсем позабывший об этом ребёнке, почему-то его узнал. Узнал, взглянул в это отчаянное лицо и… Разозлился. Это была вполне естественная ярость на судьбу, что так неудачно их сводит, на собственные желания и навязчивые идеи, на боль, которую вызывал упрямый взгляд затуманенных болью и горечью глаз, — Малыш его не узнавал. Не узнавал, тогда как Тикки Микк, даже будучи в самом тёмном своём обличии, продолжал беситься при одном его виде и требовать, чтобы этот мальчик был с ним. Это бесило. И самым простым решением тогда было лишить маленького экзорциста его чистой силы. И он собственными руками причинил ему боль, обещая себе, что таким образом лишь ограждает его от боли куда большей. Неточный приказ Графа, вызванный почти смешным замечанием усталого Тикки Микка, спас положение. Но ведь не было никаких причин надеяться на то, что ему и дальше так будет везти! А потом… почему он не забрал мальчика с собой, хотя отчаянно желал этого, зачем сделал всё, чтобы его нашли свои же? Почему оставил там? Может быть, потому что юноша так удивительно знакомо ответил на его поцелуй как раз перед тем, как потерять сознание? Или потому что тащить Уолкера ему было некуда? Как бы Ной не изворачивался, но у него не было способности переноситься в пространстве со скоростью света или звука, не было и врат-порталов. У него был только жёсткий график от Тысячелетнего Графа, у которого всё было расписано по минутам, и Тикки как раз должен был срочно отправляться к новому месту встречи для новых уже указаний. А потому он оставил Аллена экзорцистам, надеясь, что они ему помогут. Надеясь, что теперь юноша больше не будет экзорцистом. Что сам Ной сумеет ещё его найти. А потом он сорвался при Графе, и тот приказал убить Аллена. Много чего было. Слишком много для него одного, и это было прекрасно. Ему больше не нужно было неясное волнение бродяжничества и шутливая поддержка его друзей. Он с удивлением ощущал, что гораздо больше обеим его сторонам нравятся эти бури, нравится хорошее окончание этих бурь. И ему было сыто и хорошо. Это было гораздо сильнее и хуже, нежели алкоголь, отсюда этот дурацкий страх возвращаться в Ковчег. Но возвращаться было необходимо. Он больше не мог позволить себе оставаться в стороне от Семьи. Если там уже идут серьёзные беседы, о которых он ни слухом ни духом, – это уже очень большой повод для беспокойства. Если Аллену будет грозить опасность, он может об этом даже не узнать. Граф вряд ли пожелает опять сообщить Тикки о таком заранее. Несмотря даже на то, что прошлый раз он сам, вроде бы, даже не пытался сорвать планы по убийству Аллена с помощью акума. С другой стороны, он не сумел убить Уолкера в Ковчеге. Но оправдание здесь было более чем правдоподобное: до этого Аллен сумел атаковать его тёмную сущность, и вполне допустимо, что на некоторое время Ной мог слегка свихнуться и думать лишь о собственной безопасности. То есть пришиб других экзорцистов, не сумел справиться с Алленом первыми ударами и затаился. А потом ещё Ковчег заблокирован оказался, это тоже могло сбить его с толку. В общем, всё было не так уж плохо. Кроме того, что Тикки был безобразно рад одним только поцелуям с этим самым Алленом Уолкером и не желал ни в каком виде нести эту радость в Ковчег. Было удивительно, что Аллен не стал забивать голову вопросами как, почему, зачем и за что, а принял его объятия и объяснения. Это было практически нереально. Но почему-то именно так и сложилось. И теперь Тикки уже меньше, чем прежде, но переживал, что мальчишка, вернувшись в Орден, всё же задумается и начнёт ломать себе голову на тему того, что он делает, целуясь с Ноем. Впрочем, Малыш был скорее деятелем, нежели мыслителем. Ещё в их первую встречу Тикки понял, что мальчик пережил немало плохого, и если бы имел привычку занимать самокопанием, самоедством и самоанализом, то либо прилично озлобился бы, либо сошёл с ума, либо погрузился бы в непреодолимую депрессию и вряд ли вообще дожил бы до их встречи. В общем… Тикки считал, что Уолкер не сильно изменился, если после Ковчега встретил его не так уж плохо и только кивнул на слова Тикки, что тот ещё навестит его. Кивнул и выразил надежду на то, что не пожалеет об этом. Тикки был готов отдать всё что угодно, кроме самого Аллена и возможности добиться его благосклонности, только для того, чтобы ожидания Малыша были оправданы. И чтобы у них получилось хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь, о чём они не будут вспоминать с горечью. Может быть, у них впереди был длинный путь. А путь Тикки лежал к ближайшему экипажу и до самого поместья Шерила Камелота. Не основного поместья, в этом пригородном они не жили. Здесь проводились лишь кое-какие собрания только для посвящённых, этакий закрытый клуб. Но там же были врата в Ковчег, и их легко мог открыть любой Ной. Стоило позже так же уточнить, где их врата ещё установлены. Так, на будущее. В итоге путь затянулся до самого вечера, и уже выспавшийся и потерявший свой благоприятный настрой Тикки, не так радужно и светло глядящий на свою жизнь, некоторое время мялся перед вратами, думая о том, что вот так без предупреждения и спроса идти в Ковчег несколько неудобно. Странно, он настолько не привык заявляться к Графу сам без вызова, что уже не помнил, когда такое было! Да и не было такого. Его обычно силком нельзя было затащить в Семью. Не будет ли это слишком подозрительно?

Он подошёл к стене, в которой были врата, и замер с поднесенной к ним ладонью. Стоит дотронуться пальцами, и Ковчег распахнётся. Должен распахнуться. Перед любым Ноем. А что если он — исключение? Что если его нет в списке, его не ждут и вообще не доверяют и не собираются туда пускать? Он ведь ни разу не открывал врата сам!