— Вы выманиваете Сердце, так? — поинтересовался юноша.

— Да. И ты должен это знать. — Граф остановился в дверях одного из залов. Не такого пыльного, как большинство остальных, и с пляшущим пламенем в огромном камине. Очевидно, об этой комнате позаботились заранее.

Тем неестественнее выглядела задержка Графа, застрявшего в дверях.

— Но напрямую мне об этом ещё не сообщалась, — решил подать голос Аллен. Он не столько продолжал разговор, отвечая на вопрос, сколько надеялся, что Тысячелетний Граф всё же снова начнёт действовать. — Ау! Вы слышите? Граф?

— А? Да, Аллен, я слышу.

— Вы витаете в облаках, — Аллен едва сдержал улыбку, попытавшись представить себе Графа, витающего именно там. Абсурд, но при первом же знакомстве Аллен знал, что с помощью Леро это вполне возможно. Леро вообще оказался функциональным: летает, болтает, развлекает Роад, служит проводником в разных значениях и хранит меч.

Трудно было представить, что он, по сути, голем.

— Почти всегда, когда речь заходит о Неа, в половине случаев, когда речь заходит о тебе, и всегда, когда вы двое затрагиваете мои мысли, — загадочно отозвался Граф, как ни в чём небывало проходя в зал.

— Ась? — только и выдавил подросток, с трудом отыскивая и подбирая с пола челюсть. — Это было слишком глубокомысленно, и я не понял, к чему! Вы думали о Неа или обо мне? Или о нас обоих?

Граф в это время проверил огонь и запас дров, добавив парочку тонких поленьев, не обращая внимания на отстающего юношу. Затем устроился в кресле перед камином, будто бы и вовсе забывая о присутствии Аллена.

И зачем он хотел говорить, если предпочитает молчать? Всемогущая меланхолия.

Уолкер подошёл со спины, осторожно всматриваясь в очертания тонувших в полумраке предметов. В этих диких, далёких от цивилизации местах за окнами лишь завывал ветер, и светили звёзды да луна. А единственным источником света оставалось пламя; Аллен сам, входя, прикрыл дверь в коридор с горящими лампами, не зная, почему, но стараясь запереться, создать атмосферу разговора, которому никто не сумеет помешать.

Он замер, опираясь на спинку кресла и деловито интересуясь:

— В чём был смысл происходящего?

— Один из вопросов, что я задаю себе постоянно уже три столетия, Аллен. Задавал его и до этого, конечно, как всякое разумное существо, но чем дальше – тем чаще. И в последние тридцать лет вопрос звучал непрестанно. Впору убедиться, что смысла не существует вовсе, и это понятие придумано нами самими для определения направления движения, — голос Графа был тихим, спокойным, уверенным, как у погружённого в себя человека. Или не человека. Но того, кто уверено смотрит вглубь себя, ясно видит всё и неторопливо объясняет тому, кто остался снаружи, не имея ни малейшего представления о глубине памяти и сознания рассказчика.

— Появление Неа в нашей Семье было большой неожиданностью, знаешь ли.

— Вас изначально было тринадцать, да? — о том, что Неа и Мана были сюрпризом, Аллен знал давно.

— Почти. Нас очень давно… нас было тринадцать. Избранные. Чем и кем — имеет ли значение? Наше божество – ваше божество. Наша мораль – ваша мораль. В человеческом обществе этот вопрос постоянен. Имеет ли значение сторона, за которую мы играли, если мы были избраны и не видели ни смысла, ни способностей сменить её? Мы были правы, как и каждый, кто уверенно стоит на ногах в этом мире. И мы свершили то, что свершили, хотя уверен, мало кто догадывается об этом сейчас. Три дня тьмы — акт священного очищения или отголосок неудавшегося Армагеддона? Почему-то в Чёрном Ордене никогда этого не поясняют.

— У них ограниченные знания, — осмелился предположить Аллен.

— Да, те, что они нашли с чистой силой. Вовремя, не правда ли? Сердце или её ближайший слуга определённо приложили руку к данной ситуации.

— Они нашли чистую силу и информацию о том, что она из себя представляет, и о войне, так? — едва дыша, продолжил юноша, совсем не обращая внимания на информацию о приближенных слугах. Мельком он слышал подобное и раньше. Вроде того, что первую войну Сердце вело почти в одиночестве, но были и пара подчиненных. Или даже один. Аллен никогда не уточнял, справедливо полагая, что, если они высунут нос в эту войну, то уж точно ему всё объяснят. Или не объяснят. Но как-то вывернут на пользу ему, если вспоминать Майтру.

Аллен довольствовался тем, куда свернул разговор сейчас.

Он не смел и надеяться, что Граф заденет именно эту тему. Тему самого возникновения войны. И даже если сейчас он лишь повторит знакомые юноше основы, Аллен всё равно трепетал перед подобными рассказами.

Граф был там. Граф знал это.

В моменты ностальгии Первый Ной ощущался таким невыносимо величественным, мощным, мудрым и древним, что сам Аллен чувствовал себя хрупким цветком-однодневкой, открывшим бутон и увидевшим прямо перед собой просторы бесконечной пустыни.

Он опёрся на руки посильнее, укладывая на них подбородок, почти касаясь головы Графа, продолжающего наблюдать лишь за пламенем.

— Они нашли краткие, неясные письмена, что при полном анализе уже вызвали бы смех у любого. О войне со мной. О победе надо мной. О трёх днях тьмы. Интересная получалась противоречивая концепция. Забавно, что она близка к тому, что я бы назвал истиной. Чудовищно близка и далека одновременно.

Граф снова замолчал. Аллена так и подмывало задать вопрос, упросить продолжить развивать именно эту тему. Но даже с другими Ноями Граф так редко болтал о тех древних временах!

Нет, Аллен не смел.

— Истоки нашей борьбы, нашей войны с Сердцем тоже весьма просты. Мы спорили о том, кто прав. Банально, что тут скажешь? И нам обоим было плевать на то, что произойдёт в ходе наших споров с человечеством. Что вообще с ним станется. Нам важно было подтвердить наш статус правого. Человечно, не правда ли? Мораль, вера, наука, воспитание, право владения, смерть и жизнь – люди во всём ищут правду и спорят о том, кто прав в конечном счёте.

— Ну, должно же было что-то людям передаться вместе со спящими, неактивными генами, — тихо отозвался Аллен.

Граф рассмеялся. Так же едва слышно. Казалось, смысл всей их беседы — не перешептать шум и треск огня.

— Да. В людях есть кое-что от нас. Думаю, Сердце ненавидит меня за это. Люто ненавидит. Думаю, потому чистая сила и стала такой беспощадной и отвратительной в своих проявлениях гнева к людям. Отсюда и стали появляться Падшие. Думаю, оттого и появились редкие избранные, отсюда пришла магия людей и некоторые проблемы. Многое пришло отсюда.

— Сердце, должно быть, очень зло.

— О, Сердце в ярости и это уже факт. Как я уже сказал, многое указывает на это. И оно уже пыталось некоторое время назад бодаться, неуверенно, пробуя силы, сообразило, что Семья моя не такая уж и хрупкая, и убралось восвояси домысливать, додумывать.

— Теперь оно здесь?

— Сердце готово прийти и объявить себя лишь в критической, отчаянно требующей того ситуации. Прямое объявление сделает Сердце уязвимым. Пока его сила — таинственность, анонимность. Всегда удобнее держать карты, даже худшие, в рукаве, перед другими выступая так, словно все они сплошь козыри. Мы, Нои, порой поступаем точно так же. Наша уязвимость перед развитой чистой силой…

— Лулу?

— Да.

Аллен опустил взгляд. Стало совсем грустно как-то. Тоскливо.

— Она…

— Она переродится, Аллен. Для неё, скорее всего, это будет лучшим выходом сейчас, если в ближайшее время распространение яда не остановится. Мы не рассчитали мощь противника, и это не твоя вина. Там и ваша компания должна была отправиться другим составом.

— Тики должен был быть, — теперь это всё больше напоминало настоящий разговор, диалог. До этого Аллен чувствовал себя лишь настороженным и восторженным слушателем, опасающимся и слово вставить. А теперь постепенно смелел, по мере того как Граф начинал затрагивать приземлённые вопросы.

— Его в итоге отодвинул Майтра. По каким-то своим соображениям. Так что Тики был занят другими делами.