Ах, значит, Тики наблюдал только из-за слова своего братца! — Аллен кисло усмехнулся и подумал о том, что получилось бы, будь у крема лимонный вкус. И как этого добиться. Не сок же лимона просто так капать!

Лимон можно нарезать в чай!

Аллен отодвинул табурет, обрадованный тем, как втянулся в дело, и пошёл искать лимоны. Где-то в глубине должна была быть с ними сетка. Лимоны обожал кто-то из Уз, и там, где были эти двое, должны были быть и лимоны – акума об этом знали. Один из них любил некоторые сладости, другой острое и лимоны из кислого, только Аллен всегда путал, кто из них что.

Казалось бы, Джасдеро лучше всего подходил для конфет и сладостей, но, может быть, оно было не верно?

— Шерил дурак, — Аллен просто не знал, что ответить, и как обычно решил ругаться на того, кого помянули последним.

— И, тем не менее, он оказался прав. Что с тобой не так?

— Я не болею.

— Верю. Видел уже, как ты болеешь, — Тики позволил себе едва заметно усмехнуться. – Но ты выглядишь измученным и вымотанным без веской на то причины. Что происходит на самом деле?

— Я не могу спать, — коротко и по делу ответил Аллен.

— Бессонница?

— Именно.

— Хммм, — и Тики с умным видом задумался. — Я слышал, у тебя не только с наличием сна проблемы, но и с тем, что ты от него ждёшь.

— Что можно ждать от сна? Сон? Сам сон и сны в нём, но на последнее мне плевать, — ответил Аллен, потирая косточки сжатой в кулак левой руки.

— Четырнадцатого.

— Ах, вот ты о чём! Да, я хотел его увидеть, а он не приходит, — кивнул Аллен, раздумывая над тем, кто именно мог поделиться этой информацией с Тики.

— Может, потому Четырнадцатый и не приходит? Потому что ты плохо спишь? Слишком плохо и мало для установления… установки контакта или чего-то подобного? — предположил Тики.

— Или я не могу спать, потому что издёргал себя из-за его отсутствия, — пожал плечами Аллен.

— Вот ублюдок! — с чувством выдал Тики. — То есть он не решается говорить и чего-то боится, а в итоге с бессонницей маешься ты? Он об этом не подумал?

— Может, он не знает.

— Он знает о тебе немногим больше, чем то, что ты рассказываешь ему сам. Разве не так?

— Хорошо, когда я увижу его в следующий раз, устрою скандал. Теперь ты рад? — кисло улыбнулся Аллен.

Тики признаков улучшения настроения не показывал. Так что хмурый Аллен макнул печенье в крем и отправил Тики в рот, словно ребёнку. Было действительно весело наблюдать за тем, как мужчина морщится от слишком сладкого вкуса и даже вырвал печенье из рук Уолкера, предпочитая есть сам без крема.

Аллен при этом выглядел на редкость удовлетворённым.

И через ещё полчаса сытый и довольный уронил голову на стол и уснул. В жутко неудобной позе, но уснул. Тики ещё некоторое время наблюдал за мальчиком, размышляя о том, стоит ли попытаться уложить его как следует или даже малейшее перемещение спугнёт сон, и решил, что риск того не стоит. Глубокие тени под глазами и общий измученный вид, вялая речь, постоянная раздражённость — всё говорило в пользу утомлённости мальчика. Сильной утомлённости.

Тики обратил взгляд к наручным часам, прикидывая, когда послать сюда акума, чтобы если что разбудили мальчика, потому что спать так действительно больно для шеи и спины, поднялся и направился вон.

Через почти час он наконец-то встретил только вернувшегося Шерила, опрокидывающего в себя стакан за стаканом виски. Алкоголеустойчивость впечатляла. Может быть, здесь и гены Ноя помогли.

— В этом доме есть что-то, что поможет при бессоннице? — даже без приветствий обратился к делу Микк.

— Тики! — улыбка до ушей Шерила ничуть не портила. Но придавала ему слабоумный или пьяный вид. А уж тот факт, что брат полез обниматься…. — Никак не могу привыкнуть, что ты теперь дома!!

— Никак не могу привыкнуть, что мой брат безумец! — Тики с силой оттолкнул от себя Камелота, и тот состроил очень обиженную рожу.

— О чём ты спрашивал?

— О снотворном или чём-то подобном для Аллена. У него бессонница.

— Ох, бессонница? Мне говорили, что он шатается по ночам в разы больше…

— Мог бы обратить внимание!

— Я и обратил! Будто Уолкер нуждается в помощи от меня! — Шерил скрестил руки на груди. — Вы все меня как огня избегаете! Вот ты же сразу узнал о проблемах Аллена!

— Только следствие, о причинах он и сам понятия не имеет, — пожал плечами Тики и выдал, уже ни к кому не обращаясь, — Поскорее бы уже хоть что-то определилось.

====== Глава 37. Сны и явь. ======

Закат горел во всё небо. Резкие контуры облаков выделялись бледно розовой каймой, а между ними растеклись мазки ярко-красного, оранжевого, почти розового, проглядывающего даже сквозь самые плотные облака. Казалось, небо, целующее кровавыми губами макушки вытянувшихся сосен, раскрасил художник-недоучка, позабывший о натуральном цвете и о всяком сходстве с реальностью. Именно таким красно-оранжевым небо отражалось и в бодро мчащемся между кочек глубоком ручье, сейчас напоминающем модель горной, неугомонной речки. Красноватая вода разливалась в углубления и выбоины, образуя несколько побочных «озёр», и скользила вниз, к серым ледяным наростам. Те скооперировались у воды в низине, угрожающе нависая над потоком, разбавляя красноту закатного неба.

В одном из импровизированных, больших озёр, образованных ручьём, в том самом, что сейчас застыло почти неподвижно из-за совсем недавно рухнувшей подтаявшей «плотины», мокли, тонули и всё же всплывали у поверхности бумажные, неаккуратные фигурки.

Мастер этих фигурок расположился здесь же, под сосной, усевшись на сырую, всё ещё промёрзлую землю. Он, наплевав на сохранность пальто, прикусив язык от усердия, сгибал дрожащими от холода и напряжения пальцами листы бумаги. Корешки нескольких выброшенных книг, выпотрошенные полностью или частично, валялись тут же, под боком. И на листах проглядывались ровные, пропечатанные строчки. И таких листов было много, очень-очень много.

Ноги его были согнуты, чтобы опирать листы о колени, одежда усыпана мелкими пожелтевшими иголочками. И казалось, весь мир мог подождать, пока он занимается своим делом.

А дело было не лёгким.

Складывание фигур оказалось делом непростым. А он ещё и по какой-то причине совсем не шевелил пальцами левой руки. Лишь придавливал то там, то тут лист, гнул, старательно выворачивал, вертел туда-сюда. И, казалось бы, не слишком сложные фигурки становились в разы сложнее, выходили кривыми, мятыми, промокшими, надорванными и совершенно некрасивыми. Порой даже неузнаваемыми. И отбрасывались они в сторону, брался новый лист, уходило время на сосредоточивание и убеждение самого себя, что вот сейчас всё получится и психовать не стоит. Затем шли минуты сосредоточенности и старания.

А затем вечернюю тишину разбил отчаянный и яростный вопль.

Ничего не получалась.

Какая это белочка, если… если… он банально не может вывернуть наизнанку часть заготовки, и от того вся форма перекашивается, и гнуть дальше по линиям невозможно!

Он уткнулся затылком в кору, поднимая глаза к тёмным ветвям, нависшим сверху, подобно диковинной крыши. Вытянул ноги, откидывая пяткой прохудившегося ботинка одну из потрёпанных книг. Раскинул руки в стороны и левая легла как всегда неправильно, нелепо, некрасиво.

Будто деревянная на шарнирах. Негнущаяся, неломающаяся, неподъёмная.

Когда он опустил голову, всё пространство вокруг него до самого ручья было усеяно смятыми фигурками, такими же калечными, как и он сам.

И, осторожно ступая между ними, будто фигурки сами отползали в сторону, медленно к Аллену шёл Мана. В том редком состоянии задумчивой печали, когда его уже нельзя было подтолкнуть к улыбке.

Почему-то Мана был одет в старый клоунский наряд, тот, что носил ещё в цирке Аллена.

Его уже давно у Маны не было.

И на лице не было грима.

— Привет, — улыбнулся Аллен, пряча свою недоделанную пташку за спину, будто надеясь скрыть свою деятельность.