Она протерла руки Ноа антибактериальной салфеткой и вручила ему маффин.

– В школе завтра, между прочим, маффины пекут. Представляешь?

Ноа откусил, осыпав себя лавиной крошек.

– А потом надо будет мыться?

– Ну, стряпня – такое дело. Мука, сырые яйца…

– А. – Он облизал пальцы. – Тогда нет.

– Нельзя же так всю жизнь, букаш.

– Почему нельзя?

Она даже отвечать не стала – они с Ноа который год так и ходят по кругу, а ей сейчас есть что ему сказать.

– Эй. – И она легонько его пихнула.

Ноа деловито трудился над кукурузным маффином. Как Джейни угораздило ему разрешить? Гигантский же маффин.

– Слышишь? Я сегодня пойду погуляю.

Ноа вытаращился. Опустил маффин.

– Ничего не погуляешь.

Она вдохнула поглубже.

– Прости, малыш.

Глаза у него свирепо заблистали.

– Я не хочу, чтоб ты уходила.

– Я понимаю, но маме надо иногда гулять, Ноа.

– Тогда возьми меня с собой.

– Не могу.

– Почему?

Потому что мама не умрет, если потрахается хотя бы раз, прежде чем ты отправишься в колледж.

– Там будет для взрослых.

Он сверкнул отчаянной кривой улыбкой:

– Но я же развитой.

– И весьма находчивый, но нет, дружочек. Все будет нормально. Тебе же нравится Энни. Помнишь Энни? Она в прошлые выходные приходила к маме на работу и играла с тобой в «лего».

– А если у меня будет кошмар?

Об этом Джейни тоже думала. Кошмары ему снились нередко. Как-то раз такое приключилось, когда она пошла общаться с коллегами на тусовку архитекторов; когда вернулась, он сидел, трясся, вперив остекленевшие глаза в «Дору-следопыта», а изможденная, контуженная няня (которая поначалу была полна сил! Домашние брауни принесла!), не вставая с дивана, вяло помахала Джейни двумя пальчиками. И, как и прочие, больше не приходила.

– Тогда Энни тебя разбудит, обнимет и позвонит маме. Но у тебя не будет кошмаров.

– А если у меня будет астма?

– Тогда Энни даст тебе небулайзер, а я сразу вернусь домой. Но у тебя уже давно не было приступов.

– Ну пожалуйста, не уходи.

Однако голос у него дрогнул, будто Ноа и сам понял, что проиграл.

Она уже оделась, теперь возилась с прической, одним глазом смотрела ролик на YouTube, где хихикающая девчонка показывала, как правильно накладывать тени, – между прочим, оказалось на удивление полезно, – и тут из гостиной ее призвал истошный крик Ноа:

– Мама-мам! Иди сюда!

Что, «Губка Боб» уже закончился? Его же вроде безостановочно крутят?

Джейни босиком, в одних черных чулках прошлепала в комнату. Все как было – на кожаном кофейном столике по-прежнему полная миска маленьких морковок, Губка Боб на кривеньких ножках ковыляет по экрану и вопит, однако Ноа не видать. В окне из гостиной в кухню что-то мелькнуло. Газовый фонарь мигнул?

– Мам, посмотри!

Нет, не фонарь.

Джейни завернула за угол, увидела, как Ноа возле кухонного стола одно за другим разбивает себе в пружинистые кудряшки органические коричневые яйца с комплексом «Омега-3», и почувствовала, что вечер ускользает из рук.

Нет уж; она этого не допустит. Из ниоткуда поднялся гнев: жизнь, ее жизнь, единственная ее жизнь, неужели ей нельзя повеселиться хоть один вечер? Это что, запрещено?

– Видишь, мам? – сказал Ноа довольно дружелюбно, хотя глаза его сверкали отчетливым своеволием. – Я делаю гоголь-ноаголь. Поняла, да? Как гоголь-моголь.

Откуда он знает, что такое гоголь-моголь? Откуда он знает всякое, про что ему никто никогда не говорил?

– Смотри. – Ноа взял яйцо, размахнулся, запустил им в стену и загикал, когда оно разбилось. – Фастбол!

– Да что с тобой такое? – спросила Джейни.

Ноа вздрогнул и уронил следующее яйцо.

Джейни чуточку понизила голос:

– Зачем ты так?

– Я не знаю. – Он как будто слегка перепугался.

Она постаралась успокоиться.

– Теперь тебе надо в ванну. Ты же сам понимаешь, да?

От одного этого слова его передернуло. Яйцо текло по его лицу, сочилось в ямку на шее.

– Не уходи, – сказал Ноа, и его голубые глаза всей своей тоской пригвоздили Джейни к стене.

Ее сын не дурак. Он все рассчитал: чтобы не выпустить мать из дома, стоит перетерпеть даже самое ненавистное. Вот насколько Ноа не хочет, чтоб она уходила. Куда уж тут Бобу, с которым Джейни даже не знакома.

Нет-нет-нет; она пойдет! Да господи боже, сколько можно?! Она не поддастся на шантаж, тем более детский! Она взрослый человек – и разве не этому ее учили в группе поддержки матерей-одиночек? Правила диктуешь ты. Надо быть твердой – ты ведь единственный взрослый. Если играть в поддавки, детям только хуже.

Она подхватила Ноа на руки (такой легкий; ее мальчик – совсем малыш, всего четыре года). Отнесла в ванную и крепко держала, включая кран и щупая воду.

Он извивался и визжал, как зверек в капкане. Джейни поставила его на коврик в ванне (ноги разъезжаются, руки машут), как-то умудрилась стащить с него одежду и включить душ.

Крик его слышен был, наверное, на Восьмой авеню. Ноа отбивался так, будто сражался за свою жизнь, но Джейни все удалось, она удержала его под душем, выдавила шампунь ему на голову, снова и снова твердя себе, что никого не пытает, просто моет сына, которому давным-давно пора помыться.

Когда все закончилось (и казалось, что это длилось бесконечно), Ноа лежал на дне ванны, а у Джейни шла кровь. Посреди хаоса он выгнул шею и укусил ее за ухо. Она хотела было завернуть его в полотенце, но он вырвался, выкарабкался из ванны и помчался к себе, оскальзываясь на полу. Джейни достала из аптечки антибиотик и помазала ухо, слушая вой, что разносился по всему дому и наполнял скорбью все ее существо.

Глянула в зеркало.

Куда-куда, а на первые свидания в таком виде не ходят.

Джейни заглянула к Ноа. Он сидел на полу голышом и раскачивался, руками обхватив коленки, – мальчик, растекшийся лужей, бледная кожа блестит в зеленом свете звезд, которыми Джейни обклеила потолок, чтобы крохотная комната казалась больше.

– Нои?

Он на нее и не посмотрел. Тихонько плакал, уткнувшись лицом в коленки.

– Я хочу домой.

В расстройстве он говорил так с тех пор, как научился разговаривать. Это была его первая целая фраза. И Джейни всегда отвечала одинаково:

– Ты уже дома.

– Я хочу к маме.

– Я здесь, малыш.

Он отвернулся.

– Не к тебе. Я хочу к другой маме.

– Твоя мама я, милый.

Тут он на нее посмотрел. Страдальческие глаза уставились на нее в упор.

– Нет, не ты.

Джейни продрал мороз по коже. Она взирала на себя, словно издалека – вот она стоит над дрожащим мальчиком в жутком свете фальшивых звезд. Половицы шероховаты под ногами, неровности их – как дыры, куда можно провалиться, выпасть из времени.

– Да нет, я. Одна-единственная твоя мама.

– Я хочу к другой. Когда она придет?

Джейни с трудом взяла себя в руки. Бедный ребенок, подумала она, тебе досталась только я. У нас с тобой – только мы с тобой. Но мы справимся. Я буду стараться. Обещаю. Она присела на корточки.

– Ну хорошо, я никуда не пойду.

Она пошлет Бобу СМС, извинится, и на том все закончится. Потому что как объяснить? Помнишь, я говорила, что у меня очаровательный сын? Так вот, он не совсем обычный… Нет, их связь слишком хрупка, не переживет таких осложнений, а за кулисами всегда поджидает другая одинокая жительница Нью-Йорка. Няню Джейни отменит, но все равно ей заплатит, потому что отменит в последний момент, а нельзя потерять еще одну няню.

– Я никуда не пойду, – повторила она. – Позвоню Энни. Останусь с тобой.

Уже не впервые она была благодарна судьбе за то, что рядом нет других взрослых свидетелей ее минуты слабости.

Но кому какое дело, что думают другие? Лицо Ноа порозовело – влажная кожа расцвела, а кривая улыбка сбила Джейни с ног, затмила всё. Будто на солнце смотришь. Может, мать была права, подумала Джейни. Есть силы, которым невозможно сопротивляться.