– Итак? – Он склонился ближе. Пахнул он кокосовым лосьоном для загара, и карри, и по́том. – А на самом-то деле вы откуда?
Сложный вопрос. Джейни обычно уходила от ответа. Говорила: со Среднего Запада. Или: из Висконсина – там она прожила дольше всего, если считать колледж. С тех пор, впрочем, туда не возвращалась.
Правды никому никогда не открывала. Вот только сейчас почему-то открыла:
– Я ниоткуда.
Он поерзал на табурете, нахмурился:
– То есть? Где вы выросли?
– Я не… – Она потрясла головой. – Вам это будет неинтересно.
– Я слушаю.
Она глянула на него. И впрямь. Он слушал.
Нет, «слушал» – не то слово. Или как раз то самое: обычно оно пассивно, означает немую восприимчивость, приятие чужих звуков, «я вас слышу», а то, что делал этот человек, было ужасно мышечно, интимно – он слушал изо всех сил, как слушают звери ради выживания в лесах.
– Ну… – Она вдохнула поглубже. – Отец был региональный торговый представитель, они же не сидят на месте. То тут четыре года, то там два. Мичиган, Массачусетс, штат Вашингтон, Висконсин. Мы так и ездили втроем. А потом он… в общем, поехал дальше – не знаю куда. Куда-то уехал уже без нас. Мы с мамой жили в Висконсине, пока я не доучилась в колледже, а потом она переехала в Нью-Джерси и там прожила до самой смерти. – По-прежнему странно было это произносить; Джейни попыталась было отвернуться от его пронзительных глаз, но где уж там. – В общем, потом я переехала в Нью-Йорк, потому что в Нью-Йорке все тоже в основном неприкаянные. Никакой особой родины у меня нет. Я ниоткуда. Смешно, да?
Она пожала плечами. Слова изошли из нее пеной. Она и не собиралась ничего такого говорить.
– Скорее жуть как одиноко, – ответил он, по-прежнему хмурясь, и это слово крохотной зубочисткой ткнуло ей в мякоть нутра, которую она не собиралась обнажать. – А родных нигде нет?
– Ну, есть тетка на Гавайях, но… – Что она творит? Зачем она ему рассказывает? Джейни в смятении осеклась. Потрясла головой: – Я не могу. Извините.
– Да мы же ничего и не сделали, – сказал он.
Джейни безошибочно разглядела волчью тень, скользнувшую по его лицу. В голове всплыла цитата из Шекспира – мать шептала это Джейни, когда в торговом центре они проходили мимо каких-нибудь юнцов: «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск»[1]. Мать то и дело выдавала что-нибудь эдакое.
– В смысле, – промямлила Джейни, – я про это обычно не говорю. Не знаю, зачем вам рассказала. Ром виноват, наверное.
– А почему бы не рассказать?
Она глянула на него. Самой не верилось, что она ему открылась – что она поддается неоспоримым, надо признать, чарам этого бизнесмена из Хьюстона с обручальным кольцом на пальце.
– Ну, вы же…
– Что?
Чужой. Но это детский сад какой-то. Она ухватилась за первое же пришедшее на ум слово:
– Республиканец? – И весело рассмеялась – мол, пошутила. Может, он и не республиканец вовсе.
В его лице лесным пожаром вспыхнула досада.
– И что с того? Поэтому, значит, я филистер?
– Что? Да нет. Нет, конечно.
– Но думаете вы так. У вас прямо на лбу написано. – Он как-то весь подобрался. – Вы считаете, у нас нет чувств? – Восхищение ушло из карих глаз – теперь они сверлили Джейни с уязвленной яростью.
– Может, о карри поговорим?
– Вы считаете, у нас не разбиваются сердца, мы не рыдаем, когда рождаются наши дети, и не ищем свое место в мире?
– Ладно, ладно. Я поняла. Уколоть вас – и потечет кровь. – Он не отводил взгляда. – «Уколите нас – и разве не потечет кровь?»[2] Это из «Венецианского…»…
– Ты правда поняла, Шейлок? А то я что-то сомневаюсь.
– Ты кого Шейлоком обозвал?
– Ладно. Шейлок.
– Эй.
– Как скажешь, Шейлок.
– Эй!
Они оба уже ухмылялись.
– Итак. – Она покосилась на него. – Дети, а?
Он повел крупной розовой ладонью – отмахнулся от вопроса.
– И вообще, – прибавила она, – какая разница, что о чем я думаю?
– Еще какая разница.
– Да? Почему?
– Потому что вы умная, и вы человек, и вы сейчас здесь, и мы ведем этот разговор, – сказал он, с жаром подался к ней и легонько коснулся ее колена – по законам жанра должно было получиться грязно, но нет, не получилось. Внезапный трепет сотряс ее, обогнав волевой порыв этот самый трепет придушить.
Джейни оглядела развалины на тарелке.
Он, наверное, живет в особняке разновидности «замок для начинающих», у него трое детей, а жена играет в теннис.
Джейни, конечно, знавала таких мужчин, но еще никогда с ними не флиртовала – с этими членами загородных клубов, талантливыми по части продаж. И по части женщин. Однако ее в нем привлекало что-то другое – то, что выдавали взрывные эмоции, и быстрота взгляда, это ощущение, будто в голове у него мысли несутся со скоростью миллион миль в минуту.
– Слушайте, – сказал он. – Я завтра еду в природный парк Асы Райт. Хотите со мной?
– А что там?
Он нетерпеливо дрыгнул ногой.
– Там природный парк.
– Далеко это?
Он пожал плечами:
– Я мотоцикл арендую.
– Я не знаю.
– Ну, как хотите.
И он махнул бармену, чтоб тот принес чек. Джейни почувствовала, как его энергия лихо сворачивает в сторону, прочь от нее; нет уж, пусть вернется.
– Ладно, – сказала Джейни. – Почему нет?
Оказалось, ехать до парка не один час, но ее это не расстроило. Она крепко цеплялась за его спину и наслаждалась скоростью мотоцикла, любовалась цветущим пейзажем и россыпью хаотичных деревень, где новые бетонные дома и деревянные развалюхи подпирали друг друга и жестяные крыши сияли бок о бок на солнце. Добрались к полудню и в уютном молчании следом за экскурсоводом зашагали по тропическому лесу, хихикая над названиями птиц, в которые он тыкал пальцем: банановый певун и жиряк, бородатый звонарь и синешапочный момот, длиннохвостая кукушка и тиранн-лодкоклюв. К раннему ужину на просторной веранде бывшей усадьбы, где над кормушками, развешанными на крыльце, порхали тобагские амазилии – четыре, пять, шесть колибри плясали и стрекотали в воздухе, точно вызванные к жизни фокусником, – оба совершенно расслабились.
– Тут все такое колониальное, – заметила Джейни, вытянувшись в плетеном кресле.
– Старые добрые времена, скажете? – По его лицу ничего не поймешь.
– Это вы так острите?
– Не знаю. Кому-то в старые времена было неплохо. – Он непроницаемо помолчал, а затем расхохотался. – Вы меня за мудака держите? Я, между прочим, родсовский стипендиат[3]. – Это он сказал как бы между делом, но Джейни понимала, что он хотел поразить ее воображение. И преуспел.
– Правда?
Он медленно кивнул, и в его юрких глазах набухло смущение.
– В колледже Бей-ли-ол-л, что в английском Оксфорде, выслужил себе магистерский диплом по э-ко-но-омике. – Он растягивал слоги, корчил из себя деревенщину.
Добивался от Джейни смешка, и она ему не отказала.
– Так вам, наверное, в Гарварде надо бы преподавать?
– Я зарабатываю в двадцать раз больше, чем преподаватель, даже гарвардский. И вдобавок ни перед кем не в ответе. Ни перед деканом, ни перед президентом университета, ни перед избалованным исчадием крупного спонсора. – И он затряс головой.
– Волк-одиночка, значит.
Он притворно надулся:
– Одинокий волк.
Они рассмеялись хором. Как сообщники. Джейни почувствовала, как внутри, между лопатками, что-то размягчается – какой-то мускул, который она принимала за кость, – и ее охватила легкость. Булочка развалилась в руке на куски, и Джейни слизала с пальцев беглые крошки.
– Ах какая вы очаровашка, – сказал он.
– Очаровашка. – И она скривилась.
Он быстро перестроился:
– Красавица.
– Ага, как же.
– Нет, правда.
Она пожала плечами.
– Вы не в курсе, да? – Он покачал головой. – Столько всего знаете, а тут не в курсе.