Ее горло дергается, когда она сглатывает.

— У тебя своего дерьма полно.

И моя сестра стоит на первом месте. Конечно же, стоит. Если бы на спасательной лодке оставалось бы одно место, я бы уступила его Кларе. Я уже делаю это. Но я не могу отвернуться, когда вижу Кенди в таком состоянии, избитую и напуганную. Я была на ее месте.

— Это твой парень? Ты можешь уйти от него?

Это заставляет ее немного улыбнуться.

— Как ушла и ты?

Из меня будто воздух выжимают.

— Иногда лучше уйти, чем остаться.

— Из огня да в полымя? Ты думаешь, здесь безопасней? Я не знаю, откуда ты взялась, но лучше там быть не может.

Я содрогаюсь, слыша отголосок слов Кипа. А что, если здесь тебе не безопасно? Никому из нас не безопасно? Мы с Кенди, может, и можем находиться в опасности, но никто не тронет мою сестру. Никто не станет причиной синяка у нее под глазом или опухшей губы. Так намного лучше.

— Может, тебе стоит сказать Ивану, — говорю я, вставая.

Кенди смеется.

— Ему это очень понравится.

У меня переворачивается желудок.

— Он не такой плохой.

— Он мягок с тобой. Ты сделана из стекла. И он знает это. Они все знают.

Во мне поднимается злость.

— Я — не хрупкая.

Но я и не сильная, нечто лучше этого. Я уже разорвана на части, на куски. Ломать во мне больше нечего.

Она тоже встает, чуть ли не прижимаясь своей грудью к моей. Вызов блестит в ее голубых глазах.

— Разве? Заявляешься сюда, пытаешься помочь мне, типа мы самые лучшие подруги. Показываешься у меня дома из-за того, что переживаешь о том, что я сдохну от передоза.

Ее слова, словно резкий порыв холодного ветра, крадут у меня воздух и заставляют попятиться назад на шаг.

— Как ты…?

— Я знаю некоторых ребят по площадке, — она поднимает брови. — Трахаюсь с некоторыми из них. Они сказали мне, что видели девушку с черными волосами, нулевыми сиськами и самыми зелеными в мире глазами — как деньги, сказали они — которая приходила и стучала в мою дверь.

— У тебя могла быть передозировка, — произношу я с отвращением сама себе. — Тебя могли избить. А я оставила тебя там.

— А какая была перспектива? Разбить палатку напротив моей двери? — отвечает она с сарказмом. — И все равно, ублюдки позволили тебе уйти, потому что ты как сраная мать Тереза, и даже те тупоголовые придурки не захотели прикасаться к твоей бледной, невинной коже.

— Ты настолько зла из-за того, что я переживала о тебе? Так плохо, что о тебе кто-то заботится?

— Да, это настолько чертовски хреново. Все вокруг — смертный приговор, так что прекращай свое дерьмо.

Меня накрывает понимание.

— О. Так ты переживаешь обо мне.

Кенди кривится.

— Даже не думала. Я танцевала здесь до твоего появления, и буду танцевать, когда ты свалишь. Ты всего лишь временное явление.

Я не могу сдержать улыбку, которая расползается на моих губах.

— Ты на самом деле переживаешь.

— Нет, я на самом деле не переживаю.

— Мы можем заплести друг другу косички и рассказать страшилки? — дразню я.

Сердитый взгляд меняет ее лицо: настолько неистовый, настолько отчаянный, что я думаю, она может ударить меня. Вот, насколько она не хочет переживать за меня. Насколько хочет остаться в стороне, как и привыкла делать. Но не может сделать этого. Может, это и смертный приговор, но если так и есть, то мы уже мертвы.

Она бросает взгляд на дверь — пусто — а затем назад, на меня. Ее голос звучит тихо на этот раз, искренне. Этим девушка признает, что переживает.

— Тебе может быть безопасно у меня в квартире. Меня там знают. Но не на улицах. Не броди в одиночку. Если тебя там поймают, кто будет заботиться о том, кого бы ты там ни прятала.

Я распахиваю глаза, потому что, может, я и привязалась к кому-то на работе, но я никогда не рассказывала о Кларе. Она никогда не была в клубе и никогда не приходила сюда.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Я видела, как ты брала еду на кухне в конце дня. А поскольку ты тощая, как скелет, я поняла, что это не ты подчищаешь все эти продукты за просмотром телесериалов.

Я закрываю глаза.

— Кто-нибудь еще…

— Никто, о ком бы я знала. Даже Лола не подозревает. Я бы узнала, если бы она подозревала, потому что мы говорим о тебе.

Несмотря на свое расстройство, мне удается выдавить слабую улыбку.

— Боже, спасибо.

— Это потому, что мы переживаем, — шепчет она. — И мы не хотим, чтобы ты умерла.

* * *

Меня ослепляет каждый раз, когда я выхожу на сцену, но в этот раз все по-другому. Потому что, даже если я не вижу, знаю, что Кип там. Я чувствую, как он наблюдает за мной, хочет меня, рассчитывает на меня. Когда я на сцене, спрятаться невозможно. Я раскрыта. И мне предстоит посмотреть в лицо своей боли в груди, той, которую я чувствую, потому что подвожу его.

В танце я уверенно двигаю ногами и бедрами. Танцую, словно в последний раз на сцене. Танцую для него.

Даже если я притворяюсь, что не вижу его в переднем ряду. Для мужчины под прикрытием, он не прячется. Не слоняется у сцены, в тени, надеясь, что его не увидят. Он как на ладони. Как и я. Это у нас общее. Это связывает нас вместе, когда я предпочла бы забыть.

Блу находит меня после танца, когда я могла бы спуститься на второй раунд. Он хватает меня, когда я пытаюсь пройти мимо него.

— Что случилось с Кенди? — требует он.

Я моргаю, застигнутая врасплох. Иногда мне кажется, что он заботится о девушках. Хотя, может, просто всего лишь злится, что товар поврежден. Он впивается пальцами мне в руку.

— Я не знаю. Она мне не сказала.

— Она разговаривает с тобой.

— Ну, не об этом.

Он выдыхает воздух и смотрит в сторону. Рука исчезает.

— Лола пропадает в том же месте?

Я даже не знала, что Лола ушла. Мы, точно солдаты, падаем один за другим. Что мы защищаем? У меня есть Клара. Я не знаю, кто есть у Кенди и Лолы.

— Я думала, у нее сегодня выходной.

— Только потому, что она позвонила и сказала, что не явится. Не похоже на нее. Она никогда не пропускает субботу. Даже когда Иван… — Он останавливается, резко поджимая губы. Он сказал слишком много, что само по себе достаточно странно. Но я могу почувствовать его расстройство, что еще более необычно.

Его тревога напоминает воду, которая невероятной силы потоком проходит по ногам, словно подводное течение. Меня закручивает под поверхностью, пытаясь затянуть вниз. В этом клубе есть такой поток. Я не вижу его, но чувствую.

— Лола может о себе позаботиться, — отвечаю я, потому что это правда. Из нас трех Лола самая жесткая. Из тех, кто пленных не берет. Мужчинам лучше поберечься, когда она ползет по полу, а не наоборот.

— Да, ты права, — бурчит он. — Как и вы с Кенди.

Я вздрагиваю.

— Мы делаем нашу работу. Это все, за что ты нам платишь.

Его ухмылка — темна и неприятная.

— А я делаю свою работу, которая состоит в сохранности вас, леди, милыми и доступными.

Слышать его грубые слова почти успокаивающе, словно иметь Блу и презирать его в ответ. Он — ублюдок, но я все равно не знаю, как разобраться с ним.

— Я доступна. Для тех, кто платит. — Я вскидываю брови, чтобы дать ему понять: он в их число не входит. И никогда не войдет.

Так же, как и для других девушек, насколько я знаю.

Его глаза темнеют, когда он окидывает меня взглядом с ног до головы, оценивая. Он распускал руки на каждую девушку в этом клубе только, чтобы прогнать нас или заставить двигаться быстрее. Мы все для него — куклы, а он тянет за ниточки. В его глазах плещется похоть и угроза. Но его сердце к этому не склонно.

Так странно осознавать, что в конце концов у него оно есть.

— Послушай, если хочешь, чтобы мы все и оставались милыми, проверь Кенди. Кто-то причинил ей боль.

— Хера с два, — шипит он. — Она выглядит как жертва на фото об избиении. Как мне вообще выводить ее на сцену?