Клаус улыбается в своей привычной манере, лишь уголками губ, и та видит появившиеся ямочки на его щеках. Вжимает её своим телом в длинный стеллаж с книгами, и кажется некоторые экземпляры, которые так ценил Элайджа падают на пол. Скользнул ладонями по её бедрам, задирая ткань платья цвета Он слегка прикусил её нижнюю губу, зубами, сорвав тихий, но крайне чувственный стон, а затем обхватил ладонями её запястья, вынуждая её поднять руки над головой и ухватиться пальцами за книжную полку.

Форбс, тяжело дышала, продолжила наблюдать за его действиями. Видела лишь его привычную порочную ухмылку, с которой он встретил её движения, когда та обвила ногами его талию, и он поддержал ее, ощутила как его ладони медленно скользнули по её рукам, едва касаясь и умело распаляя в теле желание, огнём прошедшее по венам. Проведя мягко ладонями по её рукам, он скользнул ими на бедра, ведь сейчас его главная задача — удержать Керолайн, которая покрывает его лицо поцелуями.

— Клаус, — нетерпеливо выдохнула она, изогнувшись к нему навстречу, желая ощутить жар его тела своей кожей, желая ощутить куда более смелые прикосновения и сейчас ей плевать, что их могут достать.

Все же они одинаковые.

Все же они нужны друг другу и Керолайн доказывает свою значимость в ее жизни приникая к его губам в очередном поцелуе, сразу же углубляя его и вынуждая

Клауса в ответ на это довольно простонать.

Она только его и это не ошибка. Он ведь вернулся, стоял на пороге и теперь она его навсегда.

— Теперь я не потеряю тебя, — обхватив ладонями его лицо, прошептала Форбс.

Каждый участок её тела требовал его прикосновений. Кожа горела от возбуждения, а все мысли только о нем, как будто все выключилось и она желала только его.

Воздуха совсем не осталось в лёгких, когда тот срывал с нее платье, ведь Клаус Майклсон не станет возиться с пуговицами, а Керолайн больше не боится.

Если и гореть в Аду, то только с ним.

Сгорать от его прикосновений и поцелуев, которые сжигали её изнутри.

Если любоваться обнаженным телом закатанным в простыни, то только ее.

Идеальной отточенной фигурой, растрепанными белокурыми локонами.

Керолайн Форбс сгорела вместе с ним.

Сгорела в огне страсти и возродилась Керолайн Майклсон. Возродилась королевой достойной короля.

Если и гореть, то только с ним.

Керолайн проснется вспоминая его ласки, по привычке коснется рукой шеи, когда приподнимется на постели.

— Это ты зря, любовь моя, — послышался голос Майклсона и она заметила мужа стоящим за мольбертом, а из одежды на нем только брюки.

— Клаус! Ты что? Рисуешь меня? А как же приличия, Ирма с дочерью и охрана? Какая же я глупая, — закутывается в простынь, встает с постели.

— К черту приличия и о них я позаботился, — опускает испачканную кисточку в стакан с водой. — Мы возвращаемся домой и теперь все будет, как прежде. Мы вернет то, что потеряли.

— Ты уже закончил? Я могу посмотреть? — пристроилась сзади и поцеловала в щеку, сфокусировала свой взгляд на портрете. — Это превосходно…

— Теперь я знаю, что у тебя хороший сон, — произносит Майклсон оборачиваясь к ней, касается ее губами ее губ.

— Тогда, ты должен знать, что я всегда добиваюсь своей цели и хочу, чтобы ты закончил те рисунки, которые присылал мне с письмами, — улыбается, после того, как прерывает поцелуй. — Я хранила их, как и любовь к тебе в моем сердце.

— Я сделаю это для тебя, Керолайн, — шепчет тот, когда их лбы соприкасаются. — Ты спасаешь меня и заставила взглянуть на мир другими глаза. Ты меняешь меня…

— Нет, нас меняет любовь, — вздыхает та, одной рукой касаясь его лица, а другой придерживая простынь. — Теперь мы будем вместе: » Всегда и на вечно.»

— Тогда, добро пожаловать в вечность, Керолайн Майклсон, — отвечает, не выпускает из своих объятий, а наоборот, притягивает к себе, чтобы коснуться таких желаемых губ возлюбленной.

Чикаго. Квартира Элайджи и Кетрин. Осень. 1934 год.

Вечность.

Кетрин Пирс никогда не задумывалась о вечности.

Для нее этот мир не делмлся на плохое и хорошее. Она ведь не хорошая, скольких она убила и скольких бы убила, если не встреча с Элайджей. Он тоже не был хорошим, ведь готов пойти абсолютно на все ради защиты своей семьи, готов даже пожертвовать своей жизней.

Они не плохие, но и не хорошие.

По утрам они сидели на кухне, а вечерами она засыпала в его объятьях.

Ей было странно, когда Майклсог купил пианино и учил Надю играть на этом музыкальном инструменте. Он ведь вложит в эту малышку все достояние Майклсонов и Кетрин знала это, когда приходила и молча наблюдала за ними. Он смотрел на нее тем взглядом, которым мог смотреть на нее только он. Только этот мужчина смотрел на нее и внутри ее становилось горячо. Она смотрела на него так, как будто Элайджа и вправду что-то значил для нее, смотрела и он знал, что она только его, не ранит.Наверное, для них обоих так было легче — разделять тишину в этой квартире, передавать любовь взглядами. Не нужно было лишних слов, когда взгляд говорил гораздо лучше.

Тишину в этой квартире нарушали только звуки фортепьяно. Надя ладила с Элайджей, который заменил ей отца, заполнил ее пустоту и малышка со временем перестала быть замкнутой и напуганной. Потребовались годы, чтобы та заново начала улыбаться, вновь потянулась к людям и завела себе новых друзей, приняла учителей, который нанил для Элайджа. У их дочери должно быть лучшее воспитание и манеры. Элайджа вложит все в Надю, заполнит пустоту в ее пустоте и она точно знает, что больше не будет слез.

У них впереди вечность, чтобы стать счастливыми.

Они ожидают появления первенца, который станет их утешением, счастьем и в этом ребенке, в чертах лица они будут вместе, даже когда они умрут. Кетрин думала, что у малыша будут ее губы и глаза Элайджи. Майклсон же считал, что их ребенок — отражение истории их любви, всего того, что они пережили. Элайджа помнит, что обещал рассказать их ребенку историю о спасении и любви, семье. Элайджа обязательно расскажет, ведь правду должны знать.

Элайджа поведает правду украшенную вымыслом сказки. Сказки, о любви, которую он рассказывал и Нади.

— Элайджа, — Пирс запнулась, коснулась рукой округлившегося живота.

Женщины, чувствуют абсолютно все гораздо больнее мужчин, принимают все к сердцу, переживают и именно так уничтожают себя и свои нервы. Они чувствуют все: любовь, боль, обман, предательства. Сейчас Кетрин чувствует своего ребенка и поэтому ее лицо озаряет улыбка. Она чувствует, как тот шевклиться.

Чувствует и это главное. Главное, что Элайджа научил ее чувствовать и любить.

Еще он научил ее любить читать и сейчас, пройдя в его кабинет, принеся ему утренний кофе, Пирс поправила шерстяную кофту, которая была наброшена поверх платья и взяв в руки книгу, стала около окна, прекрасно видя, что Элайджа берет в руки одну чашку кофе, а другую подвигает на край стола, надеясь, что она выпьет кофе вместе с ним.

Они устали и поэтому наслаждаются тишиной.

Устали от боли.

Сидя за своим рабочим столом Майклсон не упустил возможности подарить ей утренний поцелуй. Он нашел в ней стабильность, а она невозможное — настоящую любовь.

Стоять. Смотреть в окно и искать взглядам прохожих.

Как будто ураган, буря, смели все прошлые годы.

Они нашли друг друга и теперь им нечего бояться, ведь любовь спасет и защитит их.

— Что случилось, моя Катерина? — после некоторой паузы выдавил из себя Майклсон, ведь он боялся за ее жизнь и жизнь ребенка, больше, чем она, ведь Кетрин была готова умереть ради этого.

Майклон каждый день убеждал себя в том, что не потеряет ее, что все у них еще впереди. Он сделает все, чтобы никто не посмел отнять ее у него. Он не позволит даже смерти отнять ее. Лучше умрет он, чем она.

Без нее его мир не мыслим.

Стереть навсегда, вытащить все то, что внутри.

Элайдже ведь и не нужно знать, что она чувствует внутри.