На его руках новорожденный ребенок, пусть Финн мужчина и мало разбирается в детях, но не может не улыбнуться, держа на своих руках новорожденного племянника. Словно Финн Майклсон оказался в том дне, когда впервые взял на руки своих детей. Помнит, как волновался и дрожал беря на руки маленький комок.

Помнит, но это было в прошлом.

Ей не страшно. Вот только что-то скребет в груди, ноет и стонет, когда та понимает, что слезы на его глазах из-за нее. Он думал, что она могла покинуть этот мир, оставить его с ребенком. Он думает, что она могла умереть, не сказала о своей болезни и подвергла себя опасности.

Она не сказала ничего, взяла всю ответственность на себя и теперь он имеет права злиться на него.

Неизбежность.

Сама все испортила.

Сожалеет.

«Мы будем жить долго-долго, Коул», — первая мысль, которая посещает голову Дефне.

— Коул, скажи что-нибудь…

Нащупывает ее пульс. Ее пульс. Ее бурлящая кровь в веках. Его жизнь.

Жена и ребенок — его жизнь.

— Ты же знаешь, что я отдам за тебя все в этом мире? Я была готова отдать свою жизнь за тебя.

— Ты готова была умереть за меня, уже трижды, Дефне, почему, ты ничего не сказала о своей болезни? Я твой муж и должен был знать! Черт, если бы Сейдж не удалось остановить кровь. Мне даже подумать страшно…

«Больше ни о чем не прошу. Просто живи, хорошо? Живи для нас, ради нас», — тяжело дышит, не отпускает ее руку.

— Это не болезнь, Кол, а так устроен организм. Я знала, что ты не будешь знать покоя, если узнаешь.

— Молчать. Не нужно было молчать, Дефне. Больше никаких тайн. Одна семья. Одна жизнь.

— Конечно, только я желаю обнять и прижать к груди нашего ребенка.

Краем глаза, сквозь открытую дверь, Финн видит, что помогает жене поднять голову, а значит, он может войти и передать ребенка на руки Дефне, которая протянула руки, посмотрела на сына, не сдержалась, чтобы не заплакать, когда впервые прижимает к груди своего ребенка. Это их сын, часть их сердца.

Связь.

Крепкая и неразрывная.

Связь матери и ребенка.

Теперь все. Теперь наступил их день. И сладости, и игрушки, и проказы, и предчувствия, и слезы.

Теперь они испытают все это.

Теперь она успокоилась.

— Поздравляю, братишка и как ты назовешь сына? — спрашивает Финн, хлопая брата по плечу.

— Принадлежащий Богу — Лемми, — отвечает женщина, целуя сына в лобик, поправляя пеленку.

— Это хорошее имя и надеюсь, что теперь прошлое не потревожит вас, потому что в ваших руках — будущее — ваш сын, — улыбается уголками губ, смотрит на них.

Сколько раз его брат мог утратить это счастье и не может без слез смотреть на жену и сына.

Что им осталось?

О чем они мечтали?

Они мечтали о собственном доме, о семье, о том, что не будет боли и они будут счастливы?

Что им осталось?

Осколки?

Любовь?

Дефне запомнила, как тот шептал, задыхаясь, что они всегда будут вместе, что они всегда будут семьей, а больше ей и не нужно. Помнит, как клялся на крови, их детьми: рожденным и будущими, если позволит судьба. Клялся, что больше им никто не причинит боли.

Клялся, ведь его семья сейчас важнее всего в этом мире, то, что он не позволит никому отнять.

Они столько еще не успели.

Они еще не видели много.

Не видели первую улыбку их ребенка, первые шаги, первые слова.

Они еще многое должны увидеть.

— Кол, ты дрожишь.

— Я так люблю тебя и Лемми.

— Мы справимся, слышишь? Только держи мою руку и не отпускай.

— Я никогда вас не отпущу.

Чикаго. 1934 год.

Этот мальчик — солнце: яркое, светлое, такое тёплое, осветившее тёмную, мрачную жизнь Авроры Де Мартель. Она ведь и не знала, что можно так любить и бороться.

Бороться за семью. Тодд ведь полюбил и Дьявола скрывающего внутри ее. Теперь каждое утро она прижимается к нему. Теперь, когда она вскоре станет матерью и у нее станет больше тем для обсуждения со своей лучшей подругой — Кетрин. Что Аврора могла знать о материнстве, если у нее не было матери. Она даже и не знает, как относится к материнству. Не знала, пока внутри ее не зародилась новая жизнь.

Жизнь, с которой она связана. Жизнь, которая заставит ее посмотреть на мир другими глазами и не спать ночами. Они ведь столько всего пережили: взлеты и падения, ссоры и откровенные дружеские признания. Слишком много они пережили вместе, а теперь Кетрин живет с ней в одном городе, свободна и счастлива рядом с мужем.

Мальчик улыбается так тепло и ласково, что Авроре кажется, будто эта улыбка — в целый гигаватт, способная осветить без малого весь Мир. От этой непосредственной детской улыбки, такой лихой и задорной, будто обдает кипятком. Эта улыбка согревает. Будто она была там всегда, будто эти глаза всегда смотрели нее.

Сегодня Аврора Де Мартель не спешит покидать постель и наблюдает за играющем названным сыном.

— Мама, Рори, — говорит малыш, оборачиваясь к ней.

— Да, любовь моя, — отвечает она.

Подойти не решается: этот мальчишка «слишком» боялся, столько молчал. Молчал до встречи с Тоддом, который увидел в нем свет. Скрытый свет. Слишком яркий, неординарный, и такой притягивающий взгляд. Аврора все это видела тоже и поэтому решение сражаться за этого замкнутого и молчаливого мальчика. Сражаться, ведь они одна семья. Сражаться, пусть тот и не мог выговорить, такое сложное для него имя « Аврора.» и называл ее « Рори.» что со временем рыжеволосая привыкла и даже считала это милым.

— Бабах!

Аврора вздрагивает, когда малыш направляет дуло ее же револьвера.

Приоткрывает рот и понимает, что оружие он взял на ее туалетном столике. В мыслях она уже миллионный раз проклинает себя, за то, что вчера оставила настоящее оружие на столе. Малыш ведь не понимает, что это не игрушка, а настоящее оружие. Аврора боится закричать, испугать и тот ведь может убеждать, а что еще хуже — выстрелить. Спрыгивает с постели, словно зверь, готовый в следующую секунду сорваться и броситься на свою жертву, уволочь, в своё логово. Мальчик закроет глаза, когда та обнимет его и заберет оружие из его рук.

Он — особенный.

Он — их свет. Этот слабый свет не должен угаснуть.

— Поиграешь позже, а сейчас нужно завтракать, встретить твоих, бабушку Ариэль и дедушку Грега? И главное, отцу не говори, хорошо? Я принесу тебе другое оружие.

— Да, мама.

— Вот и славно. Беги к папе.

Он не отвечает, а просто целует ее в щеку и покидает комнату.

Де Мартель сходит с ума. Буквально. Вздыхает с облегчением и не хочет знать, как все могло обернуться. Не желает думать и просто прячет оружие в свою сумочку, там, где его уж точно не найдут. Теперь она может успокоится, ведь ее беспокойства и тревогу чувствует и будущей ребенок. Теперь она может одеться и выйти в кухню.

Он думает о ней даже тогда, когда ее нет рядом. Тодд Норвуд думает о своей жене двадцать четыре часа в сутки, даже, когда ее нет рядом. Думает и переживает: о ней, об их будущем ребенке. Переживает, потому что любит.

Зеленые глаза с хитринкой, пряди цвета манго, упавшие на красивый лоб, улыбка, тронувшая уголки губ. Он торопился после работы домой, а ведь сейчас новая должность и он не простой рабочей в цеху, по сборке деталей.

Замирает на пару мгновений, смотрит, как та поправляет локоны волос.

Замирает на пару мгновений, смотрит, как тот кружит на своих руках мальчика.

Видимо Тодд Норвуд сошел с ума вслед за сумасшедшей Авророй Де Мартель.

Сумасшедшая, как считали все, вот только вот в реальности она плевала на все ограничения и рамки и всего лишь нуждалась в заботе и понимании. Нуждалась в любви, которую ей даровал Тодд. Она ведь думала, что ее невозможно любить, а он любил, именно его крепкие руки сейчас обнимают ее за талию, притягивает к себе и целует в лоб.

Невозможно забыть, потому что любит.

Свет падает на худое мальчишеское лицо, который уселся за обеденный стол, после того, как Норвуд отпустил его и переключился на вошедшую жену. Глупо хлопает ресницами, сглатывая комок, застрявший в горле, ведь завтрак приготовил он, а ведь это ее, женская работа.