Неожиданно раздался странный шум – судя по всему, в сторону отъехала входная дверь-купе. За этим последовали шаги. Монах повернул голову в ту сторону, откуда доносились эти звуки.

- Кто здесь? – спросил он, с трудом разлепив пересохшие и уже основательно искусанные губы.

- И правда, как похож-то, – тихо произнес по-английски некий мужчина. Кюхён не понял ни слова, но дальше произошло то, что не требовало перевода – гость провел пальцами сначала по его шее, а затем груди, найдя под тонкой футболкой левый сосок и погладив его. – Хорошенький… Глазки только жаль…

Рука гостя поползла ниже, под одеяло. Кюхён, страдавший от непрекращающейся боли, не смог подавить вспышку ярости – и наглец, едва успевший положить ладонь на живот раненого, свалился на пол, пронзаемый электрическими разрядами. А монах невольно издал протяжный стон: от этого усилия мучения стали хуже.

- Это еще что за шуточки?! – закричал Николас, когда магическая атака завершилась. Он выпрямился, одернул на себе пиджак и безуспешно пригладил вставшие дыбом волосы. Монах выглядел очень слабым, но, по всей видимости, это не мешало ему пресекать посягательства на свое изможденное тело. Председатель сказал себе, что человек, только что перенесший столь страшную травму, не отвечает за свои действия. Успокоившись, он произнес по-корейски – ласково, но, на всякий случай, оставаясь на расстоянии от своего «подарка»: – Не бойся меня. Я не обижу. Меня зовут Николас Уайтстоун, я главный слуга господина Хичоля.

- Где я? – поинтересовался Кюхён. Каждое слово отзывалось болью. Он хотел снова потерять сознание, чтобы хоть немного отдохнуть от нее.

- Не могу сказать, – признался Николас. – Господин запретил. Ты чего-нибудь хочешь? Поесть? Попить?

Кюхён чуть заметно помотал головой, не поднимая ее с подушки.

Дверь снова отъехала в сторону, и в палату вошел Хёкдже. Увидев Николаса, он без предисловий указал большим пальцем за свою спину и сказал:

- Иди к папе, ты ему нужен. Потом свою игрушку посмотришь. Сейчас все равно без толку до него докапываться, ему плохо.

- Да, ваше высочество, – кивнул Председатель, покидая палату. Если уважать Хангена ему и не приказывали, то сын господина получил непререкаемый статус принца.

Хёкдже подошел к одному из шкафчиков с лекарствами, чтобы наполнить чем-то шприц, а затем вернулся к монаху и взял его за руку. Едва игла коснулась кожи, Кюхён вздрогнул и обеспокоенно спросил:

- Что ты собираешься сделать?

Хёкдже, не реагируя на его испуг, ввел иглу в вену и лишь после этого пояснил:

- Я делаю то, что папа запретил. Колю тебе морфин.

- Не надо, – в отчаянии, слабым голосом попросил Кюхён, пытаясь отдернуть руку. – Это ведь наркотик!

- В твоем случае – лекарство. – Хёкдже, сделав инъекцию, швырнул шприц в мусорное ведро и отпустил руку монаха. – Я заходил уже пару раз. Что, не припоминаешь? Потому что бредил. И орал от боли. Я задрался тебя терпеть.

- Но ты можешь… просто не заходить, – заметил Кюхён. Хёкдже молча скрестил руки на груди и уставился себе под ноги. – Тебе стало меня жаль?

- Ты получил по заслугам, – возразил «принц», упрямо не желая признавать свою человечность. – Просто меня взбесили твои крики.

- Ты хороший, – через силу улыбнулся монах. Он протянул одну руку, как бы призывая вампира вложить в его ладонь свою. Хёкдже нерешительно посмотрел на нее, но все же не пошевелился. Кюхён помедлил, прежде чем опустить руку на поверхность кровати. – У тебя на самом деле доброе сердце.

- А я и не говорю, что злое, – хмуро ответил Хёкдже.

- Скажи, пожалуйста… – Кюхён попробовал облизнуть губы, но даже во рту было сухо. – Ты же видел меня до операции… Скажи, я очень сильно изуродован?

- Да, – как можно более злорадно сообщил Хёкдже. – От верхней части физиономии мало чего осталось. Но папа заказал для тебя симпатичные шелковые ленты – видишь ли, ты здесь в качестве игрушки его нового слуги, бывшего сенатора, и надо, чтобы ты ему даже такой искалеченный нравился. Станешь завязывать этими лентами глаза. Ну, в смысле, то место, где они были. Это будет, наверное, на садо-мазо похоже. Еще кляп в рот впихнуть – и полный набор. А что? Тебя волнует внешность? Я думал, монахам должно быть фиолетово. Тем более, что папа все равно больше не даст тебе приблизиться к Хичолю из СуДжу. Он из него, так сказать, мою мачеху делает.

- Я так и думал, – ответил Кюхён после продолжительной паузы. Морфин начинал действовать, и говорить ему становилось легче. – Что ж, в таком случае, мне жаль, что мое лицо не стало уродливым полностью. Я не хочу спать с этим сенатором…

- Кстати, вполне симпатичный мужик, – пожал плечами Хёкдже. Он хотел добавить что-то еще, но не придумал ни одной фразы, а монах никак не прокомментировал сообщение о привлекательности Николаса. «Принц», еще немного постояв у кровати раненого, вышел из палаты. За дверью взволнованно ожидал настоящий Хичоль, даже не просушивший волосы после душа, – попасть внутрь можно было лишь с помощью электронной карты, которую артисту никто не выдал.

- Спасибо, что открыл, – улыбнулся Хичоль, пытаясь проскользнуть в палату; Хёкдже остановил его и толкнул назад. Дверь захлопнулась.

- Не надо к нему, пусть отдыхает, – сказал он сурово. – Я ему морфин вколол. Ну ты бессовестный… Потрахался с моим отцом, в душ залез для хоть какого-то приличия – и побежал с монахом сюсюкаться… Чего мылся-то? Мог бы прискакать прямо голый, весь в «следах любви». У монаха глаз нет, он бы не заметил.

Хичоль только жалобно и потерянно моргал. Он мог как угодно корить себя за содеянное, но из чужих уст все звучало куда более гадко.

Хёкдже прошел мимо него. Певец еще какое-то время стоял у двери, раздумывая о том, не стоит ли попробовать выбить ее, а потом присел рядом на корточки и, опустив голову к коленям, опять заплакал. Сейчас больше всего на свете хотелось подойти к Кюхёну, взять его за руку, признаться во всем и получить прощение. Монах бы точно простил – Хичоль знал об этом (и нагло злоупотреблял великодушием). А вот так, без прикосновения к нему, без звука его голоса было совсем тяжело. Хичолю казалось, что он потерял Кюхёна. Но ведь еще полдня назад все было хорошо! Айдол вспомнил, как бродил по Мехико за монахом, пока тот делал дурацкие фотографии. Ясно увидел его удивленный, радостный и почти неверящий взгляд, когда он повернулся к своему преследователю. У этого парня были неповторимо красивые глаза. И совсем не такие же, как у давно знакомого макнэ. Хичоль даже достаточно громко всхлипнул, подумав о том, что не может быть рядом, когда Кюхёну так плохо. Гуляй где хочешь, конечно. Только к монаху не заходи. Потому что ты мой и должен хотеть меня двадцать четыре часа в сутки, а не рыдать у постели изувеченного бойфренда.

- Идите отсюда, – сухо потребовал один из «офицеров SJ», остановившись рядом со сжавшимся в комок Хичолем. Тот поднял голову и обиженно поморгал мокрыми от слез глазами. Охранник положил руку на оружие в набедренной кобуре и повторил: – Идите отсюда, вам тут находиться не положено.

- Я вампир, мне плевать на твои пульки, – сказал Хичоль, гордо выпрямляясь. – И вообще, я любовник твоего господина. У меня привилегии.

- Господин приказал в палату Кюхёна вас не пускать, – усмехнулся охранник. – Видимо, любовник вы фиговый.

Хичоль угрюмо показал ему средний палец и медленно удалился от двери. Судя по всему, охране приказали его больше не бояться и не уважать.

Джеджун чувствовал себя вполне хорошо. Головокружение прошло, сознание стало ясным, эмоции отошли на второй план. Поужинав тем, что принесла медсестра, омега слез с кровати и принялся прохаживаться по палате, задумчиво глядя себе под ноги и пытаясь разработать хоть какой-то план действий в ситуации, казавшейся совершенно безвыходной.

Рожать он тут не собирался. Ребенка отнимут у него сразу после перерезания пуповины, а его самого усыпят, как больное животное.