Однажды утром после сбора мотылькового горошка Оливье предложил всем заняться общественно-полезным трудом, а именно собрать мусор вдоль дороги, которая прилегала к ферме. Схватив мешки, волонтёры под предводительством француза, довольного собой и окружающими после утреннего косячка, вышли на дорогу. Бутылки, стаканчики, пакетики и прочие отходы кхмерской жизнедеятельности только и ждали, чтобы их подобрала чья-то рука в драной вязаной перчатке (других на ферме «Органикх» не водилось). Иногда попадались даже относительно ценные вещи: я нашла в кустах грязный, но целый пластиковый кувшин без единой трещины, а Паша выудил из кучи мусора несколько мелких денежных купюр. Столь активная деятельность для Оливье была нетипичной, и мы гадали, с чего вдруг французу вздумалось заняться сборкой мусора, тем более что после прошлого раза прошло не так и много времени. В деревне, куда мы как-то раз ходили прогуляться за мороженым и соевым молоком, все обочины были завалены пластиком и прочим хламом, а на нашей дороге сор попадался лишь изредка. Через пять минут стало ясно, к чему весь сыр-бор. Подъехала машина, а в ней — важные гости, прибывшие навестить Оливье. Бросив мешок, тот запрыгнул внутрь и уехал домой, показывать хозяйство и вещать о своих подвигах на ниве фермерского труда. Тот факт, что визитёры застали его за таким полезным делом, как сбор мусора, помог французу выставить себя в лучшем свете, а их пунктуальность не дала утомиться за этим скучным занятием. О ля ля!

Ленясь работать сам, Оливье тем не менее старался разнообразить жизнь волонтёров и придумывал разные дела, каждый день новые. Иногда мы делали кирпичи из глинистой земли, смешанной с водой и рисовой шелухой. Пару раз корячились на рисовом поле, пропалывая сорняки. Собирали тяжеленные восковые тыквы, уже созревшие, и укрепляли стены птичника, чтобы цыплята не сбегали на волю. Работали и на грядках, пересаживая салат, а один раз сажали семена в сделанные своими руками из пальмовых листьев горшочки. С ними вышла забавная история. Дарин принесла охапку листьев и банку, полную тонких бамбуковых палочек. Она сообщила всем, что к дарами природы нужно относиться бережно, и попросила экономить материал. Сказано это было так строго, что я ломала бамбуковые палочки на совсем крошечные кусочки, втискивая их сквозь дырочки в листе, чтобы ни один сантиметр не пропал даром. Правда, сколько именно нужно горшочков, Дарин не сказала. Поэтому мы сделали раза в три больше, чем требовалось, и оставшиеся не у дел были безжалостно выброшены в компостную кучу. Одно из правил пермакультуры гласит: «Возвращай избыток природе». Вот и горшочки вернулись туда, откуда появились.

Волонтёры на прополке рисового поля.

Когда созрел гибискус, стали собирать и его. Мясистые красные цветы освобождали от коробочек с семенами, варили с сахаром и протирали сквозь сито. Джем получался просто восхитительный, с тонким кисло-сладким вкусом. Большую часть Оливье забирал на продажу, но и волонтёрам оставалось немного на завтрак. По утрам все ели хлеб с вареньем, а также яйца, которые привозила с рынка Дарин. Обед и ужин она готовила сама. Больше всего мне запомнились её огненное тайское карри и баклажаны, запечённые на решётке. На кухне была газовая плитка, но Дарин чаще готовила на углях, как принято у кхмеров. Оливье говорил, что и столешницу на кухне сделал лишь из гигиенических соображений, а так готовил бы, сидя на корточках на полу, как местные. Правда, сам он вообще не готовил, предпочитая делу слово.

Как-то раз с утра Оливье прихватил мешок сушёного горошка и уехал в Баттамбанг продвигать свою продукцию, а мы взяли тачку, накопали глины, просеяли её, привезли к дому и вывалили в таз. Добавили воды и как следует перемешали, а потом потоптались в грязной жиже ногами, доводя её до однородного состояния. Затем мы взяли мешок рисовой шелухи и высыпали в таз примерно четверть, перемешали, добавили ещё немного и снова перемешали. Полученную смесь планировалось использовать для того, чтобы положить новый слой на глинобитный пол в доме, осыпающийся и весь в выбоинах — днем ранее этому занятию уже было посвящено немало времени. Но тут Аделин сказала: «По-моему, шелухи маловато» и вывалила в таз половину мешка. Следующие два часа другие волонтёры добавляли в испорченную смесь то воду, то грязь, и уныло бродили по ней, а мы плюнули на всё и пошли собирать каркаде, чтобы сварить из него джем. Готового продукта получилось целых двадцать четыре баночки, чему до крайности обрадовалась Дарин.

На следующий день с утра мы уже не стали латать глинобитный пол, а собрали вещи и уехали в Баттамбанг. Друг Оливье, таксист, гостивший на ферме два дня, даже подбросил нас до Сисофона. Странно, но несмотря на всё раздражение, потихоньку копившееся две недели из-за всеобщей лени и праздности, царящих на ферме, и неспособности молодёжи вести совместный быт, расстались мы хорошо и даже с лёгкой грустью. Жаль, что у Оливье не хватало сил раскручивать всеобщую активность, чтобы вокруг кипела жизнь и делались дела. Мы не жалели, что были там, хоть и не сумели завести друзей. Я научилась быть терпимее по отношению к другим людям, и это само по себе уже было неплохо. Сделав пересадку в Сисофоне, поехали дальше — вчетвером с двумя местными на заднем сиденье легковушки. Один из них почему-то спросил Пашу, не являюсь ли я его, Пашиным, сыном.

И вот, Баттамбанг. Город, конечно, был странный, но гораздо более симпатичный, чем Сием Рип: тук-тукеры если и домогались, то не на каждом шагу, а только изредка, да и в кабаки никто за рукав не тянул. Как-то само собой подвернулось китайское кафе с утиной лапшой, бесплатным хорошо заваренным чаем и пельменями ручной лепки, которые подавали с пылу, с жару, перепачканными в муке руками. Пообедав, отправились гулять. Через каждые триста метров попадался магазин для любителей вышивки, причём самый маленький набор был размером с полотенце для рук, а в большой можно было завернуться целиком. Завершив работу, местные дамы приносили её обратно в магазин, где полотна в качестве последнего штриха покрывали цветными блёстками. Познакомившись с городом поближе, мы впервые за последние три месяца пошли в пиццерию и съели большую мясную пиццу на тонком тесте.

После посещения Баттамбанга настало время увидеть и столицу — Пномпень. Город был совсем не приспособлен для жизни пешеходов. Приходилось постоянно быть настороже и обходить наглых мотоциклистов, едущих везде, в том числе и по немногочисленным тротуарам. Пересечение дороги даже по пешеходному переходу было приключением не для слабых духом. Иногда возникало ощущение, что мы — единственные пешеходы в этом городе ревущих мопедов, обтекающих большие чёрные джипы.

Прошло ещё немного времени. Получив вьетнамскую визу на три месяца, мы зашли на почту и отправили Чо и Чон Сон немного мотылькового горошка, выкупленного у Оливье за целых пять долларов, и открытку маме, а на следующий день сели в автобус и уехали во Вьетнам. Во время пересечения границы Паше пришлось дать взятку пограничнику, так как в его паспорте отсутствовал штамп о въезде. Камбоджа началась с требования взятки на границе, и им же закончилась. Что же, прощай навек, страна пограничных попрошаек! Мы увидели достаточно и возвращаться более не намерены.

После того, как автобус пересёк сухопутную границу между Вьетнамом и Камбоджей, очень быстро стало очевидно, что мы находимся в другой стране. Во-первых, мусора на обочинах стало в разы меньше, а во-вторых, коровы, пасущиеся в придорожной траве, были откормленными и нисколько не напоминали камбоджийские рогатые скелеты. Поездка заняла целый день. Уже начинало темнеть, когда мы въехали в Хошимин. Автобус остановился на улице Фам Нгу Лао в туристическом районе. Выход из него частично блокировали назойливые таксисты, от которых мы только отмахнулись, так как ехать было некуда, да и незачем. Жилье нашлось на месте в первой попавшейся подворотне, где практически в каждом доме сдавали жилье предприимчивые владельцы. За восемь долларов в сутки удалось снять неплохую комнату у дружелюбной старушки, которая явно была рада гостям. Узнав, что мы из России, она продемонстрировала целую банку тушёнки и початую — сгущёнки, в знак того, что русские в её доме останавливаются частенько.