На следующее утро (по калифорнийскому времени) Франклин Делано Рузвельт обратился к стране и предложил конгрессу объявить войну. Его слова – «день, навсегда отмеченный позором» – наэлектризовали меня, как и миллионы других слушателей. На следующий день, когда у нас в школе была перемена, меня удивило, что остальные ребята играли и веселились как ни в чем не бывало. Казалось, они не имели никакого представления о том, что должно было случиться. Поскольку я внимательно следил за ходом войны, я остался в стороне от них, молчаливый и задумчивый.
Острее всего нас беспокоила судьба маминых родных, оставшихся на Филиппинских островах. Мамин отец уехал в свое время из Германии и работал бухгалтером в компании Рокфеллера на Филиппинах. Там он познакомился с моей бабушкой и женился на ней. Они застряли в Маниле вместе с шестью мамиными братьями и сестрами и их детьми, когда, всего через десять часов после нападения на Перл-Харбор, японцы вторглись на острова. Больше мы не получали от них никаких вестей. Мама была старшей из пяти сестер и трех братьев, экстравертом, душой любой компании, свободно говорила по-английски и по-испански. Кроме того, она была умопомрачительно красива: это можно видеть на ее фотографии на фоне Тихого океана, которую я нашел много десятилетий спустя. Там ей лет сорок, на ней сплошной черный купальник, гармонирующий с черными волосами и подчеркивающий ее фигуру кинозвезды: 49 кг при росте 158 см. Ее родители, а также братья и сестры, кроме дяди Эда, жили в Маниле, столице Филиппин. Три с лишним года мы ничего не знали об их судьбах, пока, ближе к концу войны на Тихом океане, острова не были наконец освобождены. Тем временем я, девятилетний, следил за подробностями битвы за Батаан, рассказами об ужасах Батаанского марша смерти и героическим сопротивлением острова-крепости Коррехидор в Манильском заливе.
Для этого у меня был живой проводник – мой отец. Когда он служил в филиппинской полиции, созданной Соединенными Штатами, они были расквартированы на Коррехидоре, и он точно предсказал, что Коррехидор может пасть только после истощения запасов живой силы, оружия, боеприпасов и продовольствия. Эта осада стала повторением в XX веке битвы за Аламо[10]. Когда отец бросил оклахомский колледж, чтобы зарабатывать себе на жизнь, он отправился на Северо-Западное тихоокеанское побережье США и работал там лесорубом, вступив в организацию Индустриальных рабочих мира (ИРМ)[11]. Жестокое преследование членов этой организации заставило отца перебраться в Манилу, где его военные заслуги помогли поступить на службу в полицию. Именно там он встретил мою мать и женился на ней. К счастью, в 1931 году они перебрались в Чикаго, так что мы с братом родились в Америке, и наша семья провела всю войну в безопасности – в отличие от многих маминых родных, которые, как мы узнали впоследствии, попали в японские концлагеря.
Война изменила жизнь самым радикальным образом. Устойчиво продолжавшаяся все двенадцать лет Великой депрессии широкомасштабная безработица, уровень которой доходил до 25 %, была внезапно устранена крупнейшей в истории государственной программой занятости – Второй мировой войной. Миллионы здоровых молодых мужчин отправились на фронт. Их матери, жены, сестры и дочери покинули свои дома и хлынули на заводы, чтобы строить самолеты, танки и корабли. «Арсенал демократии» в конце концов достиг такого уровня производства, при котором корабли строились быстрее, чем немецкие подводные лодки успевали их топить, а самолеты поднимались в небо в невиданных ранее количествах, на которые никак не рассчитывали страны Оси. Для поддержки наших войск и союзников были введены ограничения на продажу бензина, мяса, сливочного масла, сахара, резины и многих других товаров. По ночам устраивали затемнение. Патрули противовоздушной обороны обходили жилые кварталы и сиренами предупреждали о возможной опасности налетов. Над особо важными объектами, например нефтеперегонными заводами, для защиты от налетов вражеской авиации были установлены аэростаты воздушного заграждения – привязанные к земле дирижабли.
Благодаря нашей предыдущей поездке в Южную Калифорнию нашей семье было легче переехать туда после вступления Соединенных Штатов в войну: родители надеялись найти себе работу в бурно разраставшейся военной промышленности. Те несколько недель, которые мы провели у друзей в Лагуна-Бич, я гулял по берегу моря, смотрел на работавших там художников, исследовал приливные водоемы и морских обитателей, любовался на груды раковин морских ушек (ставших теперь охраняемым видом), возвышавшиеся перед многими прибрежными домиками.
Вскоре родители купили дом в маленьком городке Ломита, расположенном у основания полуострова Палос Вердес. Мама работала во вторую смену (с четырех вечера до полуночи) клепальщицей на авиастроительном заводе Douglas Aircraft. Она трудилась так ловко и усердно, что коллеги прозвали ее «клепальщица Джози» по аналогии с девушкой в косынке со знаменитых пропагандистских плакатов Второй мировой войны[12]. Тем временем отец работал в ночную смену охранником на судоверфи Тодда в близлежащем городе Сан-Педро. Поэтому большую часть дня родители были на работе или отсыпались и редко видели нас или друг друга. Нам с братом приходилось расти самостоятельно. По утрам мы сами подавали себе завтрак – молоко с хлопьями. Я делал бутерброды с арахисовым маслом и виноградным джемом, которые мы брали с собой в школу в пакетах из коричневой бумаги.
Меня зачислили в шестой класс школы на Ориндж-стрит. Поскольку я был на полтора года младше своих одноклассников, да еще и пропустил первую половину учебного года, я должен был остаться в шестом классе и на следующий год. Учебная программа в моей новой школе отставала от чикагской по меньшей мере на два года. Перспектива нескольких лет такой скуки была ужасной, и я взбунтовался. Родители поговорили с директором школы, и в результате этого разговора однажды после уроков мне предложили написать экзаменационную работу. Я не знал, зачем это нужно, и воспринял задание как игру: ответив на большинство из 130 вопросов, я посмотрел на последний раздел, состоявший из двадцати вопросов с ответами «да» и «нет», и попросту провел линию через все ответы «да», чтобы побыстрее освободиться. Когда впоследствии я узнал, что результаты этого экзамена должны были определить, могу ли я не оставаться в шестом классе на второй год, я был очень расстроен. Однако после того, как работа была проверена, эта проблема разрешилась. Хотя в моем случае можно было бы использовать обычную проверку уровня знаний, которая показала бы, нахожусь ли я на уровне седьмого класса, в конце концов выяснилось, что, как ни странно, вместо этого мне предложили пройти «Калифорнийский тест на умственную зрелость», определявший коэффициент интеллекта IQ. Несколько лет спустя я узнал, почему мне разрешили перейти в седьмой класс. Я набрал в этом тесте самую высокую оценку, которую там когда-либо видели. По статистике, средняя школа, в которую я поступил, могла рассчитывать на ученика такого уровня не чаще одного раза в сто лет.
Хотя мои калифорнийские одноклассники отставали по учебе, они были крупнее и гораздо спортивнее, чем их сверстники в Чикаго. Поскольку я был мельче, худее и умнее их, казалось, что мне предстоят непростые времена. К счастью, я подружился с «вожаком» класса, которому помогал делать домашние задания. Он был самым крупным и сильным мальчиком, а также лучшим спортсменом. Благодаря его защите я смог закончить шестой класс в полной безопасности. Много десятилетий спустя я с особенным чувством смотрел вышедший в 1980 году фильм «Мой телохранитель» (My Bodyguard).
Осенью 1943 года я пошел в седьмой класс соседней с нами средней школы имени Нарбонна. На протяжении следующих шести лет мне предстояла нелегкая борьба за существование в качестве «белой вороны» в школе, в которой физическое развитие ценилось несравнимо выше, чем умственное. К счастью, мои результаты привлекли внимание одаренного и целеустремленного учителя английского языка Джека Чессона, который стал моим ментором и во многом заменил мне родителей. Джеку было тогда двадцать семь лет; у него были волнистые каштановые волосы, и он был красив классической красотой греческого бога. У него всегда были наготове теплая улыбка и доброе слово, способное повысить самооценку любого, кого встречал. Он изучал английскую литературу и психологию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и был одним из учителей-идеалистов нового типа: хотел, чтобы его ученики не только добились успеха, но и трудились на благо общества, в то же время уважая достижения прошлого. Он был первым из моих замечательных учителей и на всю жизнь остался моим другом.
