Поскольку мы с трудом сводили концы с концами на ту зарплату, которую получал отец в период Депрессии, об обучении в частной школе с более передовой учебной программой не могло быть и речи. Нам вообще повезло, что он сумел устроиться охранником в Сберегательный банк и финансовый трест Харриса. Возможно, в этом сыграли свою роль его боевые награды, полученные в Первую мировую войну.
Депрессия пронизывала все стороны нашей жизни. Чтобы прожить на заработки отца – 25 долларов в неделю, – мы никогда не выбрасывали еду и носили одежду до тех пор, пока она не разваливалась. Я бережно хранил, например, пишущую машинку «Смит-Корона», которую отец выиграл в писательском конкурсе, или военный бинокль, который он привез с войны. Оба эти предмета в конце концов стали частью моего немногочисленного имущества, которое сопровождало меня повсюду следующие тридцать лет. В течение всей жизни я встречал людей, переживших Депрессию и сохранивших маниакальную, зачастую иррациональную бережливость и бессмысленное с экономической точки зрения стремление к накоплению запасов.
Денег было мало, и даже мелочью никто не пренебрегал. Увидев на улице истекавших по том работников Управления общественных работ (Works Progress Administration, WPA, крупнейшей организации по обеспечению полезной занятости безработных, созданной в 1935 году президентским указом в рамках «Нового курса» президента Рузвельта), я занял пять центов и купил пакетик Kool-Aid[9]. Я приготовил из него шесть стаканов напитка и продал их по центу. Продолжая это дело, я убедился, что даже несколько центов достаются тяжелым трудом. Однако следующей зимой, когда отец дал мне гривенник за уборку снега с тротуара перед нашим домом, я открыл для себя настоящую золотую жилу. Я договорился на тех же условиях с нашими соседями и вернулся домой после изматывающего дня уборки снега, мокрый от пота, но разбогатевший на целую пару долларов – почти половину того, что зарабатывал за день отец. Вскоре моему примеру последовали многие из соседских детей, и моя золотая жила иссякла, а я получил первый урок того, как конкуренция может снизить доходность.
Когда мне было восемь лет, отец подарил мне на Рождество шахматы. Один его приятель сделал доску из куска войлока, на который наклеил клетки из светлого и темного дерева. Эту доску можно было складывать и даже скручивать в рулон. Фигуры были из классического набора Стаунтона, который с тех пор стал моим любимым, – черные шахматы цвета черного дерева против белых цвета сосновой древесины. После того, как отец научил меня основам игры, со мной решил сыграть наш сосед, живший через дорогу, некто Смитл по прозвищу Смитти. Я часто бывал у него в гостях, так как у них в доме был бильярдный стол, и незадолго до этого мне разрешили играть на нем. Смитти легко выиграл у меня первые две партии в шахматы, но затем обыгрывать меня стало труднее. Еще несколько партий спустя выиграл я. После этого Смитти ни разу не смог меня победить, и, сыграв еще несколько партий, в которых мое преимущество становилось все сильнее, он просто отказался играть со мной. В тот же вечер отец сказал мне, что мне нельзя больше играть на его бильярде.
– Но почему? – спросил я.
– Потому что он боится, что ты прорвешь кием сукно.
– Не может быть! Я играю там уже давно, и он видел, что я всегда очень осторожен.
– Знаю, но так он решил.
Такое обращение огорчило и возмутило меня. В моем книжном мире способности, упорный труд и находчивость вознаграждались. Смитти должен был радоваться моим успехам, а если он сам хотел добиться большего, ему следовало тренироваться и учиться, а не наказывать меня.
Прежде чем наступило следующее Рождество, эта миниатюрная шахматная война сменилась настоящей: Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну.
Последней предвоенной весной 1941 года я заболел корью. По широко распространенному тогда мнению, яркий свет мог повредить моему зрению, и меня держали в комнате с задернутыми шторами. Читать было нельзя, и я очень скучал, пока не нашел географический атлас, случайно оставленный в комнате. Следующие две недели я изучал карты и читал описания всех стран. В результате я получил множество сведений по географии и научился разбираться в картах с легкостью, которая верно служила мне всю жизнь. Затем я стал следить по атласу за сражениями, которые происходили в мире. Меня заинтересовала военная стратегия противоборствующих сторон. Как они разворачивают свои силы? Почему? Чего стремятся достичь? Используя информацию, полученную из ежедневных сводок боевых действий, которые передавались по радио и печатались в газетах, я шаг за шагом заштриховывал на картах все расширявшиеся с пугающей скоростью территории, подпадавшие под управление стран Оси. Я продолжал это занятие в течение всей войны, стирая штриховку по мере того, как союзники возвращали себе территории.
Тем летом, когда мы гадали, вступят ли в войну Соединенные Штаты, как мы того ожидали, к нам в гости приехал мамин брат Эдвард. Он был старшим механиком на торговом судне, классический красавец-брюнет в морской форме, с усиками и легким испанским акцентом – все это придавало ему вид и повадки этакого Кларка Гейбла латинского разлива. Родители и учителя считали, что я провожу слишком много времени в своем внутреннем мире (боюсь, что грешу этим до сих пор) и что мне было бы полезно научиться делать что-то своими руками. Хотя вначале я сопротивлялся, дядя Эд все-таки заманил меня в мир авиамоделирования, и мы с ним провели несколько чудесных недель за строительством собственного воздушного флота.
В коробках с наборами для сборки моделей было множество хрупких планок из бальсового дерева и листы, из которых нужно было аккуратно вырезать по контурам части самолетов. Мы прикрепляли большой чертеж клейкой лентой к листу картона и склеивали бальсовые детали, предварительно выложив их на чертеж и закрепив на нем булавками. Собрав крылья, верхнюю, нижнюю и боковые стенки фюзеляжа, а также хвостовую часть, мы собирали из них полный каркас самолета, который обклеивали затем папиросной бумагой. Я помню всепроникающий ацетоновый запах сохнущего клея, напоминающий то, как пахнут средства для снятия лака с ногтей. Мои первые самолеты с винтовыми двигателями, приводимыми в действие скрученной резинкой, летали плохо. Они получались слишком тяжелыми, потому что я использовал чересчур много клея, боясь, что иначе конструкция может развалиться. Когда я научился наносить клей более рационально, мне удалось добиться нескольких вполне приличных полетов. Обучение сборке моделей и использованию инструментов стало важным элементом подготовки к проведению научных экспериментов, которыми я занимался впоследствии несколько лет, а знакомство с самолетами помогло мне разбираться в подробностях великих воздушных сражений Второй мировой войны. Мне было жаль расставаться с дядей Эдом, и меня беспокоило то, что могло с ним случиться, если начнется война.
Позднее, тем же летом 1941 года, предшествовавшим бомбардировке Перл-Харбора, родители купили за восемьсот долларов свою первую машину, новый «форд»-седан. Мы проехали по «главной дороге Америки», легендарному шоссе № 66, от Чикаго до Калифорнии. Там мы заехали к нашим филиппинским друзьям, обосновавшимся в живописном поселении художников в городе Лагуна-Бич. Каждый год они присылали нам по почте коробку засахаренных апельсинов, которую мы с братом с нетерпением ждали. Теперь мы увидели целые сады апельсиновых деревьев.
Потом великая мировая война, уже поглотившая Европу и Азию, докатилась и до Соединенных Штатов. Поздним утром воскресенья 7 декабря 1941 года мы украшали рождественскую елку. По радио играла какая-то музыка, внезапно сменившаяся официально звучащим голосом: «Мы прерываем нашу программу для специального сообщения. Японская авиация только что бомбила Перл-Харбор». Меня охватила дрожь. В мире произошло эпохальное изменение, касающееся всех нас.
– Президент вскоре выступит с обращением к стране. Оставайтесь на нашей волне.
