Далее опишу самую большую картину. Она довольна большая и стоит сейчас прислоненная к стене. На ней огромный лев, и потому человек, который сначала спокойно заходит в комнату мою и не замечая его радостно оглядывается на меня, пропустившего его вперед, и вдруг замирает, заметивши этого свирепого хищника, потом подходит ближе, часто уже задавая вопрос о том, люблю ли я львов или почему это стоит здесь, и вдруг его вот эта легкая ошарашенность от вида огромного мощного животного сменяется удивлением от того, что он уже замечает взгляд льва, умиленно смотрящего на бабочку, сидящую на его лапе. Вот одна из больших загадок мироздания, как эта сила и красота, являясь совсем разными и по идее чуть ли не отвергающими друг друга, не только восторгаются своей компанией, но дополняются от присутствия каждого. И с таким же трепетом я смотрю и на них двоих вместе и думаю, что все мы, какими бы ни были существами, а тем более какими бы ни были людьми, все мы увлечены красотой. Она уравнивает и свирепость, и кротость. Но затем те размышления всегда уводят меня уже от картины, и я думаю про чувство красоты, которое есть уже не в наружности, но во внутренности, о том, что чувства искренние и есть красота, и им также, как и красоте подвластно все, и красив тот, кто любит и кого любят, и самый свирепый станет милым и добрым, и о том, что любовь, как и добро, есть красота души. И если совсем уже задуматься, то теория красоты и силы, подчиненные друг другу, такая же загадка, если не большая, чем теория, соединяющая квантовую физику с теорией относительности.

И еще одна картина. Я вырос в небогатой семье, и с самого детства, в тот момент, когда я просил у родителей что-то, и они не могли позволить себе этого, в моей любви к ним примешивалось странное чувство, я даже спустя годы не мог до конца понять его, уже, когда родители, опять жертвуя очень многим для себя, платили за мое образование, я понял, что это чувство в моей к ним любви, не что иное, как сильный страх испытать хоть какую-то неблагодарность к ним. Вот почему пятая картина на моей полке изображает на втором плане двух сидящих за столом детей, смеющихся и беззаботно ждущих, пока их мама и папа готовят для них на плите свои сердца.

Я думаю, что единственная причина, почему многие из нас иногда забывают, сколько поцелуев подарили нам родители, только в том, что их просто нельзя сосчитать, что мы не всегда чувствуем всю ту нежность, которую они нам дали за все годы – единственно потому что такую величину просто нельзя ощутить. Не знаем того количество прощения за все наши ошибки, что они нам давали, что такое просто нельзя понять.

Вспомните каждый свое детство, когда мы приходим и произносим самую скверную вещь, которую натворили, совестливо боимся, но даже через свирепый гнев их, обволакиваемые светом все равно знаем, что нас простят.

Родители, как самое явное и яркое подобие Богу, любящие нас, несмотря ни на что. И оттого уже на самой земле Бог творит для них первое бессмертие, ведь каждый раз, все отдавая нам и отбирая у себя, они буквально передают часть своей жизни детям, при этом отдавая нам часть себя, не только делают нас ими, но сами становятся нами. Только они, сильнее всех порадуются за самый блестящий успех наш, только они смогут переполниться счастьем большим, чем тот, кто его достиг.

Вот от того никто из родителей никогда не умирает, они живут, и не только в наших сердцах. Даже самый забытый из них, нелюбимый своими детьми, в самом неблагодарном ребенке своем, всю жизнь расхаживает его гордой походкой. В любых делах и развлечениях они живут в каждом из нас всегда неслышно и невидимо, но всегда бесконечно.

У меня есть два лучших друга – Конст и Ефа. В имени Конст заложен для меня особый смысл, ведь для друзей вообще не важно, насколько давно ты виделся друг с другом, даже если пройдет год, то встретившись, уже через пять минут тебе будет также хорошо, будто вы и не расставались совсем. Дружбе не мешают эмоциональные ссоры (они не мешают любым чувствам) – независимо от того, насколько ты сейчас зол – если это твой друг, в любую минуту ты все равно готов помочь ему. И последнее, ты все-таки чем-то очень сильно похож со своим другом, хоть и может абсолютно невидимо для посторонних глаз.

Но все-таки представлю сначала девушку. Ефа. Первое, что бросается в глаза знакомясь с ней – она какая-то невероятная красавица. Многие просто сразу начинают не давать ей прохода, и в какой – то момент она подобно тому, как девушки учатся наносить макияж, чтобы быть красивее, научилась наносить его таким образом, чтобы казаться непривлекательной. Из обихода ее также ушли все платья, подчеркивающие фигуру, и вообще все красивое, только дома при мне и своих родственниках, она могла носить красивые вещи, кстати, делала это даже когда была совсем одна, потому что очень любила красоту. Я считал всегда ее своей сестрой и потому не обращал на ее красоту особого внимания, иногда, если честно, заглядывался, но сразу старался сделать что-то дурацкое, чтобы напомнить себе, что мы друзья. Например, пью воду и вдруг залюбовался, сразу плескаю весь стакан в нее, и мы начинаем как в детстве обливаться, таким образом стер уже последние нити любования, и мы могли три часа сидеть в обнимку, смотреть фильм и не чувствовать ничего к друг другу кроме благодарности за компанию. Как-то мы сидели вместе в парке на лавочке, и она спросила:

– Мы с тобой так долго общаемся и так долго дружим, а ты помнишь, как мы познакомились?

– Нет, мы познакомились в самом раннем детстве, чтобы помнить это, – отвечал я, ущипнув ее. Бывает так, что когда общаешься с другом детства, то и ведешь себя по-детски.

– А я вот помню, Фрин.

– Уверен, сочинила себе, что я был влюблен в тебя. Шучу, знаю, что ты ценишь, что я воспринимаю тебя как сестру, давай рассказывай уже, интересно же, что ты выдумала, – со смехом сказал я.

– Начну чуть раньше. В трехлетнем возрасте я была с родителями в Африке, не помню ничего из этой поездки, кроме приятного чувства где-то у себя глубоко внутри и еще одного совсем неприятного – это страшных пауков, они называются «фрины», ну то есть один будет «фрин».

– Аааа! Такого не может быть – засмеялся я, – ты кажется, хотела рассказать, как мы познакомились, а не как ты начала испытывать ко мне отвращение.

– Да, да, дай продолжить, – она стукнула мне по плечу. – Я вернулась в школу, как раз меня перевели в ваш класс, и ты, это ты помнишь, думаю, мало с кем дружил в это время в школе, тебя не очень любили, чуть-чуть даже обижали. Меня сразу ввели в курс дела по этому поводу, помню этот школьный инструктаж среди подруг «с нами дружи, с ним не дружи». А ты, кстати, не очень был ловкий и приятный на вид, был бы как сейчас может еще и не послушала бы их. – Она улыбнулась, но на мою улыбку опять шлепнула мне по плечу, призывая к вниманию.

– Так вот дальше, – повысила она голос. – Ко всему этому тебя еще звали Фрин, и я вспомнила тех пауков, тут образ сложился вполне, и к удовольствию своих новых друзей одноклассников, я невзлюбила тебя еще больше чем они. Но однажды я встретила тебя, гуляя у озера, хотела пройти мимо, но заметила, ты сидишь с пакетом, в нем вода и что-то блестящее еще, я подошла, ты из-за того, что был задумчив, не отреагировал на меня никак, я увидела, что в твоем пакете золотая рыбка. Я почему – то не решилась подойти, и отошла назад за куст, услышала, как ты говоришь с ней, тут я прыснула со смеха, и даже представила, как всем в школе расскажу про эту историю, даже помню эпитет придумала такой, «паук разговаривает с рыбой – животные должны дружить», но это детское глупое, и тогда я поняла значения слов, могу, конечно, ошибаться, но ты говорил что-то про то, что все рыбы должны жить в таких вот больших водоемах, а то еще больше в морях и океанах, и что тебе грустно, что придется возвращать ее домой, и что вы обязательно придете еще посмотреть на это. И тут я покраснела дико, выскочила к тебе, ты сам вскочил, тоже покраснел, хотел убежать, но я схватила тебя, и закричала: «Давай выпустим ее». Ты удивился, потом посмотрел на рыбку, будто ожидая, что она скажет сама, потом опять на меня, и мечтательно сказал: «Давай». Мы сняли ботинки, и, засучив высоко штаны, хоть и была уже осень, зашли с пакетом по колено в воду. Я ждала, и ты стоял и что – то шептал рыбе, я улыбнулась, поняла, что ты прощаешься с ней, я успокоила тебя тем, что ты будешь приходить сюда, чтобы навещать ее, а ты ответил, что она должна плыть до реки и затем попасть в море, раскрыл пакет и сказал: "Свободу рыбкам", я повторила, в этот момент мне казалось это самым серьезным в мире, мы потом еще долго стояли в воде, а расставаясь в тот день, все твердили: «Свободу рыбкам».