========== 5.5.Мертвый лёд - Холвудс(Часть2) ==========
Ночное черное небо затянуто такими же черными тучами. В воздухе пахнет озоном, свежестью и страхом. Снаружи слишком темно, но в здании никто не смеет зажечь потрескавшуюся лампу – всё тот же страх запрещает сделать это. Капли дождя падают на землю, пропитывая почву, а в темном небе гремит гром. Стоит выглянуть в окно, как ты ощущаешь чье-то невидимое присутствие. Когда вспышка молнии, появившаяся где-то вдалеке, разрезает небо, ты видишь очертания металлических огромных машин над землей. Они кажутся большим пятном, имеющим свои контуры и углы – именно их присутствие кажется невидимым, но ощутимым.
Мы прячемся на станции уже много месяцев, может, прошли года, я не знаю. Никто не знает, сколько ему лет, мы лишь ложно угадываем начало нового сезона, когда выпадает снег или становится слишком жарко.
Сначала мир поглотило зловоние, сейчас же темнота. И всегда мы живем одним страхом, дрожью под кожей, скорбью. Хотя, знаете, на смерть я теперь реагирую спокойно, я почти не обращаю внимания.
В мире давно уже опасно: ночью опасно, но днем опаснее всего. Потому что, когда кончается дождь и вспышки молний, теперь завсегдатаи гости ночи, становится светло и невыносимо жарко, что жажда убивает тебя. Когда приходит утро, а полоса солнца, красная от содержания чего-то инородного в воздухе, меняющего погоду, тянется на горизонте, они видят нас, наблюдают.
- Кевин, куда ты идешь? – Блэр почти шипит на темноволосого парня, что уверенно шагает вперед, обливаясь потом. В голове у меня звучит только «Идиот», и появляется желание посоветовать подруге забить на все это: если он хочет, пусть идет, его же выбор.
В лесу еще не так жарко, в лесу будто сохранились прежние законы природы – здесь пахнет зеленью и сосной.
-Нам нужно вернуться обратно! – игнорируя правило о тихом поведении, а лучше, молчании, Кевин вскрикивает, почти размахивая руками. Я наблюдаю за всем этим немного безразлично, потому что плевать я хотела на этого парня, его внешность меня бесит.
-Мы не успеем, рассвет уже начался, дождь заканчивается, - подходя ближе, снова просит его остановиться Блэр. Она каждый раз пытается что-то донести, как-то достучаться, но Форд давно перестал слушать. Он стал совсем тупым. – Сейчас мы скрыты кронами, а там они нас заметят.
После слов подруги неосознанно поворачиваешь голову в сторону светлеющего неба, на облака, пронизанные лучами красного солнца. Там висит эта непонятная штука, появившаяся, кажется, очень давно. Хотя, дни теперь идут по-другому: спишь при солнце над головой, бодрствуешь ночью.
Кевин тоже смотрит в небо, мы все теперь часто смотрим в небо – так говорит порой Блэр, вспоминая что-то, заставляющее ее лицо перекоситься от ужаса. Я знаю, о чем она вспоминает, что мелькает у нее в голове, но я стремительно забросила эти моменты в ящик памяти, откуда они вряд ли когда-то выберутся:
Сначала пришла жара, не было дождя, только солнце над головой, а потом началась затяжная ночь, продлившаяся около трех дней. Ливень все лил, размягчал почву, началась гроза. Стоило выглянуть в окно, а там уже висело это “что-то” .
Темноволосый парень, рвущийся обратно на станцию, до которой нужно перемахнуть поле, лишь слабо кивнул головой, соглашаясь, все же не желая стать мертвым. В лесу мы под крышей из веток, на поле же – как на ладони.
Ножи отсекают тонкие ветки с мокрыми от ночного дождя листьями, сомнительно сухие палки создают каркас для временного убежища. В рюкзаках есть старая одежда, чаще это трикотаж, которую разрезают на тонкие полоски, после используя как веревочки, скручивая и связывая ветки между собой. Все это в полном молчании, потому что тишина – главное правило.
Когда из сучьев, палок и веток создается что-то похожее на «лысый» шалаш, способный рухнуть от одной лишь атаки, всё накрывают листьями и еловыми лапами, засыпая сверху землей – так всё выглядит более реалистично и незаметно.
Я никогда не думала, что подобный шалаш смогу когда-нибудь построить, но сейчас это не приносит радости – всё принимается как факт, как правило, которому нужно следовать, чтобы выжить. И я буду следовать, не обращая внимания на таких как Кевин, который, если верить Блэр, когда-то был веселым и радостным.
Теперь мы сидим в шалаше, через щелки которого проникает дневной свет, становящийся всё ярче и жгучее – снова эта жара, заставляющая задыхаться от примесей в атмосфере. Мы пятеро сидим, чувствуя ложную безопасность и спокойствие, уверяя самих себя в надежде. Сидим и прижимаемся друг к другу, хотя температура тела давно превысила норму, но страх заставляет делать многое.
-Мне надоело так жить. – Кевин снова ноет, заводит тот разговор, который заводит каждый раз, стоит слушателям появиться. Зачем он пошел с нами, зачем вышел со станции, зачем вообще продолжает двигаться, если похож на жидкое дерьмо. Бесит.
-Скажи спасибо, что ты вообще жив, - с привычной для него угрюмостью и агрессией, которую проглатывает раздражение, из-за чего трясутся руки, тихо выдавливает из себя Митч, стараясь по привычке не опираться о стенку шаткого шалаша.
-Не знаю, - сомнительно мотая головой, перебивает Стивенсона Дэйв, который показал себя в давней драке, после которой, правда, Отис, вроде его так звали, откинул коньки. Ну, не из-за повреждений, а просто, по стечению обстоятельств. – Сколько мы еще так протянем?
Теперь в этом мире нет понятия лидер, идеал, мужчина или женщина. Есть только мертвый или живой, глупый, что попался, или умный, раз смог спастись. Дэйв Одли не был слишком умным, но был, вероятно, везучим. Недавно, в похожей ситуации, парень не смог убежать. Но лишь чудом, которое явно оберегало этого сукиного сына, спасся. Правда на его руке теперь остался огромный и ужасный ожог, от которого кожа сморщилась и больше не растягивалась. Они достали его, а этот ожог отпугивал. Он был уродлив, правда Одли обижался и злился, когда я говорила ему об этом.
-Прекратите, только нагнетаете. Нам просто нужно дождаться, когда сядет солнце. – да, по Блэр было видно, что ее раздражают подобные разговоры: о смерти, о жизни, о том, что висит в небе. Хотя, возможно, они больше пугают, потому что легче не думать, а просто бежать, не оглядываясь. Если тебя и схватят, то ты не увидишь, кто и как. Только почувствуешь, что тебе больно.
-А у меня начались месячные. – в шалаше повисло молчание и напряжение, и все посмотрели в мою сторону. Взгляды их спрашивали: « А не больна ли я?», но я просто развеяла эту обстановку страха и раздражения, смешанного с отчаянием. Хотя, я мало понимала, что значит отчаяние. Блэр говорила, что это то чувство, когда нет почти ничего, кроме гнева, боли и неожиданного прилива сил. Чтобы почувствовать отчаяние, нужно потерять всё. Наверное, мы не испытывали отчаяния в полной мере, никто из нас.
На мои слова никто не ответил, только Митч буркнул что-то вроде «поздравляю». У нас впереди еще были долгие часы мучительной тишины, а что делать, как развлечься и занять себя, никто не знал. Кевин копался в земле, Дэйв отдирал кору от дерева, у которого мы соорудили шалаш, а Стивенсон просто сидел и молчал.
-Блэр, как думаешь, сколько нам здесь сидеть? – надоевшая тишина, в которой не было слышно ни птиц, ни зверей, ни насекомых, давила на мозги, а я просто не умела тихо сидеть на одном месте. Вообще, мы давно видели что-то живое, слишком давно. Когда воздух наполнился незнакомым запахом, который, скорее всего, медленно, но верно разрушал наши легкие и внутренние ткани, птицы не смогли летать, да и жить.
-До того момента, как не сядет солнце и не начнется дождь, я ведь говорила уже? –вид подруги был уставшим. Когда-то я встретила ее на станции, осенью, накинулась со спины. Я видела ее волосы, да и только, но этого мне хватило, чтобы быть уверенной в том, что это Блэр. Почему я была уверена? Наверное, потому что просто не зацикливаюсь на той ереси, которую обсуждает постоянно Блэр.
Мне раньше представлялось, что апокалипсис это метеориты, землетрясения, огонь. Когда, знаете, все трясется, и ты думаешь, что, слава Богу, завтра не нужно идти в школу. В действительности всё оказалось иначе. Я не очень разбираюсь во всей фигне про космос, планеты, галактики. Я примерно знаю, что они означают, но термины меня мало интересовали. Теперь же я думаю о тех сумасшедших, которые строили бункеры, запасались едой. Я думаю о них, и хочу себе такой же бункер.
