- Боже, Томми, да мне это словно пятичасовой чай, - невозмутимо выдал он, следом вспоминая, что настоящий алкоголик, может, и держится дольше, но пьянеет на первое время быстрее.

Не так уж и важно.

Он покосился на Эллиота, безуспешно пытаясь справиться с восторгом от его присутствия. Это было так важно - о, он не тешил себя надеждами на настоящую дружбу, просто немного нормального человеческого общения…

Никто не равняется Брюсу Уэйну, и дело было вовсе не в положении, хотя и эта граница была высока и крепка. Никто не содержит ничего от него - он нескромно печалился о невстреченном героизме; высокомерности власть имущих и серости большинства; простота и сложность тоже не познавалась им через других людей…

Со своими любимыми наставниками - Альфред, Гордон, Фокс - он был так же разделен, не мог дать им знать всего о себе - очень многого - не желая их разочаровывать. Как он мог? Это было так важно…

- Пятичасовой чай, Брюси! - захохотал Томми. - Как там твой старичок?

Брюс пустился в вежливое обсуждение собственного дворецкого, косясь на пятый стакан виски; поднял его, но пить снова не стал.

Томми разбудил в нем надежду.

Мечтать об обретении того состояния нормальности, так болезненно ушедшего - не мать и отец, но собственный ребенок на руках - было бы, наверно, глупо. Но он так устал, так долго был совсем один…

Еще немного, и будущее будет доступно - простая жизнь, красивая и добрая жена, такая же Мадонна, как и его мать, достойная поклонения - каждый день и ночь, хрустальный сосуд; драгоценный сын, лучше два… Три, сколько угодно. Неужели это возможно? Уехать, послать Готэм к чертовой матери… Достигнуть того состояния - для многих обычного, для него апогея счастья - того, что он чувствовал, обнимая материнские колени.

Женщина, недостижимая звезда, плодородное лоно - скольких он сам надломил своими неловкими руками? Сколько раз он видел, как истекает уважение из прежде ласковых, восхищенных глаз? Женщины швырялись в него подаренными ключами от спорткаров; плакали, закрыв лицо руками, когда он предлагал им вечность через полчаса знакомства, но и отвергали его ради каких-то незначительных вещей вроде карьеры, когда он прилежно выхаживал их годами.

Что-то большее не было гарантией - он был так жесток и черен, что каждую считал единственной, но остывал, завидев соперника. И очередная та самая - была моментально обгажена тенью иного рыцаря…

Но будущего он был достоин и ожидал его, всегда пытаясь только достигнуть нужной кондиции иллюзий: он обычный человек, не носит маску и плащ, не летает с крыш; когда беда грозит всем, она грозит ему, когда она грозит ему, он…

Одинок.

Он вдруг обнаружил в себе Джокера, темного и пьянящего, и все рухнуло - надломилось, захрустело, побежали глубокие трещины - верно, Джокер. Бэтмен…

Он искренне ненавидел Бэтмена - неизменно.

И в результате - как можно скрыться от себя самого? Он просто животное, чудовище, псих бездушный. Что с ним не так, раз мужская сущность его ликует только когда под его пальцами извивается драконья темнота?

Довольно, хватит - он просто инвалид: нет глаз, чтобы увидеть что-то, он глух к чистой жизни, и руки его неподъемные, и идти ему некуда…

- Так, все! - не выдержал его лирического настроения Эллиот. - Пошли.

- Куда? - довольно кисло отреагировал Брюс, следом сразу же стыдясь напрягать хорошего человека своим дрянным настроением.

- Пошли, развеемся.

Брюс поджал губы, пытаясь сформулировать, что..

- А! - вдруг что-то понял Том. - Что такое? У тебя кто-то есть?

Пока прежде совершенно расслабившийся Брюс Уэйн собирался из новой задумчивости, скиталец по европам пришел в опасное состояние исследования.

- Не ожидал! Да и таблоиды ты обошел - как ты это делаешь? - зачастил он, вспыхивая понимающим зеленым взглядом. - Прости, я не хотел…

Брюс иронично подзакатил глаза, смягчаясь от возгласа неловкости.

- Тоже читаешь Татлер? - неловко пошутил он, сразу же мрачнея от тяжелой цирковой тени, легшей ему на плечи.

Эллиот определенно поблагодарил его взглядом за вытаскивание из неуважительности.

- Да там про тебя целая колонка. Так что, ты у нас теперь занятой парень, а? Почти не холостяк? - тут же снова пустился он в ту же скользкую тему.

Брюс уже устал чувствовать неловкость к этому моменту, поэтому только ждал, пока Томми надоест углубляться в его личную жизнь.

Но это отчего-то было так неуместно.. Не важно.

- О, не напрягайся, - неожиданно сдался Томми.- А как насчет нашей старой мечты?

В его костистом, скуластом лице вдруг в гримасе верности выразились все те ночи - сопричастность, содружество, соучастие.

Беззвучный листопад, промозглый воздух, тропинка в хвоще, мох, тайник..

- Ты про каток ночью? - просмеялся Брюс, угадывая, что в скором времени воспоминания заставят его расчувствоваться, и взял себя в руки.

Они искренне засмеялись, вспоминая безумный план который составляли, улизнув из дома ночью, спрятавшись под старым тисом. Альфред тогда долго сокрушался о его сбитых о толстые, кривые корни деревьев коленках и…

- Отличная идея, - пустился совращать его неугомонный товарищ, твердо решивший прогнать печаль, может и не самую заметную для посторонних, но очевидную ему: безусловную и больную.

- Когда-то была такой, верно, - поддакнул Брюс, все еще взглядывая в прошлое.

- Пойдем в бильярдную, подождем ночи.

Брюс кивнул, и достал мобильный, произведший фурор в их мини-компании: Томми хитро заулыбался и подмигнул ему.

- Альфред… - начал Брюс, пытаясь не нахмуриваться.

- Как насчет настольного футбола! - проигнорировал его веселый друг, и утянул за собой.

В результате усталый Брюс отправил дворецкому смс хмурясь и скрываясь как подросток.

Из ресторана истекал протяжный, плавный мед живого блюзового выступления.

Певец долго и обстоятельно расписывал, как любит, но она не способна, а он любит, а она не способна…

Рыдал саксофон.

- Боже, - не выдержал Томми, тоже раздраженный этим музыкальным этюдом, и Брюс обнаружил, что уже некоторое время в их углу стоит усталое молчание. - Чего же так мучить девку? Я уже готов сам ему дать, только пусть заткнется.

Брюс замер на вдохе и захохотал, и с этого момента смог его душной привычной жизни хоть немного, но рассеялся, и он уже без лишних самокопаний окунулся в заслуженный отдых.

- Ну что, старичок, похоже те дни безвозвратно прошли? - сказал потом Томми на выходе из ресторана, словно подводил итоги. - Но я ведь все еще твой лучший друг?

- Ближайший.

- Спасибо! Так что, познакомишь меня с миссис Уэйн?

- Брось, Томми, нет никакой миссис Уэйн, хватит. И тебе не стоит садится за руль…

Небо над элитным пригородом отличалось от готэмского: темно-синее, бархатное, отмеченное сияющей точкой Венеры в сопровождении свиты иных светил.

По задворкам памяти снова пронесся теплый ветер: палатка в саду, установленная стариковскими руками, вороника, выстеленная лесом под ноги. Чья-то белая кожа, усыпанная веснушками ровно как это небо звездами.

Совершенно ненормальное для Брюса Уэйна состояние: нормальность.

- А ты ведь совсем не изменился, Бри, - услышал он на прощание.

Опьянение не изменило Эллиота, но теперь почему-то все откровения казались печальней, тяжеловесней.

Брюс отмахнулся, почти радуясь, что остался снова один - это безнадежно, он просто аутист, отшельник, дикарь - чувствуя, как тают благие воспоминания: они с Томми локоть к локтю, в стенах частной гимназии, где они нетерпеливо смотрели в окна на облитые маем или подмороженные декабрем деревья, игнорируя дела человеческие, жизнь и искусство, любовь, благосклонно отдаваясь только счету, спорту и сказкам Броселианда…

В машине он набрал полицейскую сводку за последние сутки через самую простую, не запрещенную программу - то, что пропустил, болтаясь по судам, курясь в жарких библиотечных ритуалах, беспомощно разыскивая счастье по кабакам…