- Прикройся, - как можно нахальнее выдал он, но получилось жестко и стыдно.

Брюс впал в плохо контролируемое негодование - это Джокер тут нуждался в прикрывании ног, бесстыдно выставляемых на всеобщее обозрение в килтах медсестер - и мог бы сделать что-то некрасивое..

Но теперь всегда, когда он закрывал глаза, он видел страницы книги, полутьму медотсека, белую кожу, неотличимую от белой ткани - поэтому с трудом одолел себя, резко откинул несчастный пиджак, и протянул раскрытую ладонь, словно подзывая пса.

Оскорбленный Джокер одобрительно дернулся, получая закономерный результат своего гнилого влияния - брови взлетели, в глазах плеснулась темнота…

Натянулась незримая лонжа…

Тишину разодрал истошно взревевший стационар у письменного стола.

Брюс вздрогнул - звук разбудил его от зла - и отчалил к источнику помехи, на ходу влезая в белье.

Джокер, больной и взмокший, все же нашел в себе силы жадно оглядеть шикарную героическую задницу, иронично посмеиваясь над собой.

Спина Бэтмена, Брюса Уэйна тоже была хороша, живая кора - между мощных крыльев застыла горячая роса пота, прилежно намоленная прошедшим часом идеального противостояния - обточенная волей и сотнями женских ладоней, покрытая рельефом шрамов - ножевых, от мечей и картечи, многочисленными следами от зубов животных.

Особенно выделялся кривой рваный кусок у левого бока, нечитаемый и прекрасный: его бьют только в спину - его любимый город, драгоценные люди. Завтра это покажется смешным, как и многие дни прежде. Это будет забавно.

- Просто ложись спать, - против воли выдал Брюс, не оборачиваясь, медля у телефона, стыдясь опустошающего равнодушия и неоправданного, непрочного доверия. - Не вздумай уходить в таком состоянии в город.

Он снял трубку, почти больной от безумных качелей, понять которые до конца была не в силах ни одна их часть, кем бы она не была.

- Вас ожидает мистер Эллиот на второй линии, - чопорно проговорил в динамике Альфред, и Брюс оживился, от неожиданного звонка приходя в настороженный, но восторг, благосклонно не замечая недовольного тона старика.

Полностью забывая про убийцу за своей спиной.

Джокер наклонил голову в привычном жесте изучения, и жару исследования не помешала даже дикая тошнота: человек, способный развеселить вечно угрюмого Бэтмена, должно быть, лютый весельчак.

Бессмысленно расставлять тонкие сети, камлать, совершать темные пассы - он не отреагирует.

Любопытный целитель мышиных душ небывало заинтересовал его.

- Джек, - бесстрастно позвал Брюс, разыскивая свои запонки. - Подождешь меня. Я в город, вернулся мой друг…

Он еще что-то говорил, но его никто не слушал; не обращая внимания на бледного клоуна, он не видел, как тот криво ухмыляется.

Брюс поспешно сбежал в город, равнодушно указав старику запереть гостевую с взрывоопасным содержимым - не было человека, желающего теперь держать руки безумца - ирония или сарказм, но скорее просто противодействие осушающей его могучие, но не бесконечные силы трещине в кое-чьей черной-черной клоунской душе.

Это было весьма кстати, потому что он пропускал особо тяжелый приступ, на сей раз вызванный неосторожно пробужденными в библиотеке воспоминаниями.

К тому же, верный своему максимализму, Джокер проверял вариант полной отмены самых ядреных успокоительных, надеясь успеть за время отсутствия Бэтмена.

С этим проблем не было: тот экстремально задерживался, но он уже ничего не замечал, удовлетворенный возможностью провести на себе эксперимент по долготерпению, беспечно избавляя его от своего ненавязчивого контроля, который впервые позволил себе, выйдя в одиночку против Буча и толпы полицейских.

Сохранить разум вышло лишь до двух ночи.

Когда больше медлить было невозможно, он связал себе руки, изогнулся, располагая их за спиной, и принялся терпеть иначе.

Еще плавно опускаясь на пол, вцепился зубами в собственную рубашку: нельзя было допустить, чтобы у него была возможность повредить его. Вне… конечно же… своей воли.

Пошатываясь, укрылся в ванной, уже ничего не соображая. Рухнул в красивую белую джакузи, ложась спиной на ее холодное дно.

Можно биться, сколько хочешь. Свет только режет глаза. Лишиться обзора, чтобы перетерпеть. Что? Что перетерпеть?

Снова всплывшее мелькание огней Айсберга плавно перетекло в блики прошлого: сперва мерещился только запах пота, потом зловоние клетки, наполненной его собственными испражнениями; под конец остались только окровавленные опилки и гниющие, пульсирующие рубцы на лице.

Когда боль становилась слишком сильной, нельзя было позволять себе крики. Через невозможность закрыть до конца рот достигался апогей страдания: через разрезанные углы губ оттуда на язык попадал гной, временами его было слишком много, и тогда его слабое тело извергало из себя скудный обед.

Драгоценную воду.

Но это было неважно. Беспомощность, вот что было страшно. Настоящего одиночества он не знал - он всегда был один.

Других людей не существовало. Он сам был вычеркнут, или не внесен, или просто не случился никогда, даром, что что-то оставалось, черное и склизкое - итоги его существования.

Все это случилось потому, что он уже тогда был монстром. Уже тогда это было просто заслуженное наказание.

Даром, что он не помнил, за что. Просто за то, что это он? Да. Похоже на правду.

Но единственной точкой безусловной реальности оставался Бэтмен - породистый, находящий его непременно, неминуемый - но он теперь раздирал горло, и он тек и горчил: был на границе.

Он вдруг вспомнил, почему должен ненавидеть его: никого больше нет, только они двое, а раз так, то они совершенно тождественны.

Вспомнил, почему дал запереть себя: испугался испепеляющей силы, наливающей его тело при одной только мысли о нем. Постараться и не потерять это знание, как много раз прежде, ведь это было важным предостережением.

Как он смог понять, что это существует на самом деле? Гнойное молоко, рожденное ранами, исходящее из желудка, создающее пустоту. Когда это случилось и случилось ли?

Нет, ничего не существует, ему только кажется. Сон, след, осадок.

Он снова обратился внутрь себя, обозревая печальные, оскверненные руины, большую часть времени замурованные равнодушной системой самосохранения, разрушить которую значило выпустить хаос на свет, посеять его основательно и повсеместно - обрести монструозную силу?

Головная боль стала невыносимой, глазное давление рвало сосуды.

Но он не мог позволить себе заскулить, твердо удерживая в памяти: где-то он есть, может, уже стоит за спиной. Сильный. Осудит за слабость.

Страдают только жертвы, боли боятся только трусы - выживают только хищники.

Потянуло болотом, и желудок сдавил ожидаемый спазм - первый, но не единственный.

Сколько прошло времени? Он снова надолго выпал, наблюдая на внутренних сторонах век склонившиеся над ним глумливые лица, протыкающие его кожу липкие пальцы, вязкую слизь, залепляющую его рот, заливающую его горло.

Кровь, клинковая бритва, хлюпающий отзвук, шлепки, смех, разорванное мясо.

Этого нет. Это отличная новость…

Когда кто-то на самом деле приблизился, для бдительности уже не было места: тень закрыла его собой. Целостность вены на правой руке вдруг показалась ему нарушенной.

- …росто…ый релаксант…

Через время он смог мыслить. Горизонт прояснился: стена, кафель. Мерзкий запах пота, внимательный взгляд чужака. Шприц, игла.

Аркхем?

- Мистер Джокер?

Его рот был все еще заткнут тканью: ну и повезло тебе, незнакомец! Он впился туда зубами, тонкий батист лег ему на язык, словно крыло какого-то мерзкого насекомого: тошноту стало невозможно терпеть.

- Почему нельзя было просто попросить помощи, глупое дитя? О, вы оба невыносимы.

Джокер впал в ярость, затолкнул рвоту назад и выпустил чертову ткань.

- Куда… - прохрипел он неверным голосом. - Куда идет утка, переходя дорогу?

- На другую сторону улицы, - ответили ему холодно и раздраженно.