Потер языком безвольный язык, нащупал, сжал в ладонях длинные пальцы, не менее вялые.

- Все нормально? Джек? - тревожно спросил он, отрываясь: на уровне чутья определял сейчас Джокера как тело, лишенное сознания, аналогичное его тоскливому двухнедельному двойнику, и его накрыла вечная теперь досада - он нужен, сейчас, всегда, принадлежит, бесправный, только ему самому.

Пусть он подает руку только ему, и взгляд его достанется только этому дому; запереть его в подвале, не отпускать за порог, чтобы он не сеял зла, не проливался темнотой…

Брюс ужаснулся, но мыслей скупого дракона не отверг. Наклонился, поцеловал черту проволоки на трепещущей от тяжелого дыхания шее, слишком влажно и жадно проследил ее языком; присосался к бледному рту, пересчитал зубы, втерся в рубец на нижней губе…

Между ними на мгновение застыла прозрачная стропа слюны, и лопнула, никем не замеченная.

- Джокер? - снова позвал встревоженный герой, растирая собственные жидкости по кривым губам пальцами под видом чего-то пошлого, но в действительности нанося невидимый грим-метку, ритуальный рисунок, мимоходом выписывая себе сотни диагнозов - сумасшедший, совсем больной, бешеный, мерзкий злодей, повернутый на контроле, кнут хлещущий, повторить сто сорок четыре раза…

Джокер снова не ответил, только попытался принять самодовольный вид.

Его трясло; не нахальная улыбка, но горькая складка у рта; морщинки у глаз равнялись не лукавству, как бывало прежде, а напоминали мятую ткань?

- Я не знаю, что случилось, но ты очень хорош. Джокер? Какого черта теперь ты в ярости?

Загадочный псих криво улыбнулся, и правда разозленный, но и исходящий желанием, и Брюса тоже заколотило - подставленное плечо, стыд, молчание, печаль - все это было настолько неожиданно и чудесно, что наверняка невозможно - и он снова жадно прижал губы к влажной шее, впадая в сосредоточенные исследования чужих реакций, надолго остановившись только, чтобы натереть в кулаке крепкий клоунский член прямо через тонкую ткань белья; склонился, блуждая губами по твердой, покрытой испариной груди, приласкал ключицы, бедра, старое пулевое ранение.

Джокер крупно задрожал, сотрясая полумрак библиотеки.

Сатанея от надоедливой слюны, заливающий его подбородок, он повернулся спиной, дрожа от неловкости, и Брюс прижал его к себе, облизнул губы; не соображая, что делает и как, избавился от преграды ткани.

Огладил бедра, спускаясь ниже, снова плотно обхватывая возбужденный орган, разводя по нему тугие движения.

Прежде студеное геройское сердце заходилось в самом настоящем страхе - замирало, больное, сжималось, предупреждало о какой-то неведомой беде, текущей в этом узловатом, мосластом теле.

Воспаленный Джокер выгнулся, совсем теряя голову.

- Черт, Уэйн…

Он подался назад, втираясь в мощное тело, не замечая даже, как горячая ладонь собирает с его рта избыток несчастной слюны, все еще отмеченной семенем.

Непознаваемое стало вдруг простым.

Пальцы вернули тщательные прикосновения внутренним сторонам бедер, огладили мошонку, прошлись по стволу и крепко сжали головку, оттягивая крайнюю плоть.

Брюс заставил себя остановиться: собирался впечатлить прекрасного безумца, растопить странное оцепенение. Теперь он не мог ошибиться, снова упустить момент, упустить преимущества… И это было недостойно, но он не мог оказаться хуже.

В этот момент - не дольше мига скользнувшей тени - он мог признать, что ждал его, замирая по углам с чертовой книгой - “а ты как ночь, как ад, как чернота” - потому что пес этот должен был сам улечься у его ног.

Совершенно невыносимый срок он, Брюс Уэйн, был дешевле злобы, холода и темноты подворотен - шесть чертовых дней, сто сорок четыре часа, вычитая только кошмарные сны да разговор с очкастым ублюдком - потому что там был он, незримый, белый и цветной, злобный, отвергнувший его, и не-живой, а призрачный…

Мыслить становилось все сложнее, и все распадалось на странные, но простые понятия: сломать, сжать, проникнуть, впитать.

Чертов смазливый гаденыш; бесполезный, пустой взгляд; прямой, горький запах; хрупкие, хрупкие, хрупкие кости… Живой и злобный, укрощенный, жалкий. Горячий.

Практичные руки, выглаживающие ныне реальное, восхитительно влажное тело, поднимали и захватывали - и хитроумный маневр завершился удачей: гибкий циркач на все еще дрожащих от полученного удовольствия геройских бедрах.

- Джек? - Брюс кружил большим пальцем по чувствительным местам уздечки, размазывая слюну, прощупывая нежную плоть венца, пока этот странный человек загибался от стыда.

- Не могу понять… Мне больно? - просипел бледный злодей, с хрустом поворачиваясь, и смятенный герой увидел, как налились кровью его глаза - полопались сосуды, порозовили своей живой краской склеры, прямо сейчас, тогда, когда он был так открыт..

Тогда, когда он задирал нос, недостойно считая себя выше..

- Нет. Я чувствую то же самое. Это что-то вроде радости. Я рад знать тебя.

Джокер только издал совершенно нехарактерный для себя скрип зубами.

Брюс прежде не мог себе представить ничего подобного: он опирался на его грудь, он опустился на его колени. Он держит на коленях самого Джокера..

- И я рад, что ты здесь, и что ты…

Можно было и продолжить, и выразить радость по поводу его подчинения, да только гарантий все равно никаких, но хотя бы раз поверить, что будет возможность опереться на чье-то плечо на самом деле… Какая глупость.

И он не мог больше терпеть этой откровенности - не в таких количествах.

Потом будет откат, наверняка Джек будет разозлен из-из этой открытости, решит, что все это слабость…

Будто он сам не такой.

Язык скользнул по позвонкам, выше, еще выше. Влажная от слюны рука растерла промежность, переместилась на отверстие. Губами Брюс снова чувствовал дрожь и его самого затрясло сильнее.

Смазки было маловато, и пришлось потратить сотню лет на поиск тюбика в приставном столе тут же, но он сгладил эту заминку, в качестве разнообразия от души присасываясь ртом к трепещущей, горячей подмышке.

Он нашпиговал подобным все ящики в доме, и совершенно серьезно опасался подвергнуться обсмеиванию, но теперь это не имело значения. Просто было невозможно: Джокер не мог даже скрывать, как тяжело дышит, куда ему…

- Слышу твои мысли, - уныло прохрипел проницательный шутник, не оправдывая его ожиданий. - Бэт-схрон, мм?

Возмущенный Брюс вспыхнул, приподнял брови в жесте долготерпения начал ласкать его слишком медленно - мстил.

- Я тебя взгрею, клянусь, - мягко сказал он, обмазывая пальцы, когда почуял, как Джокер снова соскальзывает в какие-то тяжелые раздумья.

- Ага. Давай-ка побыстрее… Что бы ты там не задумал.

Брюс только усмехнулся, втерся в сокровенное отверстие, чувствуя себя часовщиком, склонившимся над хрупким механизмом и, когда противоречивый псих в очередной раз поерзал, втолкнул сразу два пальца, но всего на одну фалангу, и это показалось ему теперь не похотью, а благородным жестом, освященным дрожью единства.

Подопытный приятно осекся и застыл.

- Тебе нравится? Джек?

- Продолжай, - невозмутимо позволил упрямый злодей, и Брюс сделал круговое движение, извернул ладонь, особенно изощренно оглаживая окаменевший орган в своих пальцах, удерживаясь от хаотичного кружения с удивляющим его самого усилием.

- Нет? Не подходит тебе такое, Джек?

Совершилось краткое движение - все, что он позволял.

Власть кружила Брюсу голову, но воспоминания о едкой, ядовитой, горчащей от лекарств вязкости и больной, горячей тесноте смутили его дух, и он влажно сглотнул обильную слюну, внезапно жалея о выбранной линии поведения.

- Если тебе не нравится, - начал ломаться он, медленно расшатывая пальцы в несомненном намерении прекратить стимуляцию. - Ты прав, это как-то неуместно, да?

- Я тебя сожру и клочка кожи не оставлю! - почти ласково пообещал мученик.

Почему только его спина была сгорблена, словно он переживал ампутацию конечности, а не царственное внимание гранитного стража справедливости?