По ключицам оцепеневшего Бэтмена потекла слюна.

Шершавая ладонь продвинулась по сухому, царапая ногтями, и он закрыл глаза, сцепил зубы, уговаривая себя только не дрожать от восторга.

Рука исчезла на секунду и вернулась влажная от слюны, пальцы сжались, разлилось огненное скольжение.

О, святые небеса…

Грубые пальцы, невозможно для этого человека неловкие, неожиданно задрожали, стиснулись на сосредоточии огня - переполненном кровью органе - словно Джокера настиг удар или сердечный приступ. Дыхание стало тяжелее, и левая мозолистая ладонь пустилась в смутно знакомые оглаживания бедра.

Правая изучила вопрос идеального угла, злодейски медленно совершая поступательные движения; указательный палец пощекотал уздечку, застыл - Джокер о чем-то ненадолго задумался - прильнул к уретре, размазывая скользкую дозу предсемени, отдернулся, словно обжегся.

Кожа в местах соприкосновения горела, жилистые предплечья плотно прижимались к животу, протяжно передавая косым мышцам движения кистей.

Очередное плавное движение заставило Брюса окаменеть и притаиться.

Никогда прежде ему не приходилось делить инициативу, и теперь он остро переживал это. Вот-вот, еще немного, и неудобные вопросы будут произнесены, хотя они сейчас определенно ни на что не спорили; этот человек получит право потребовать чего-нибудь невозможного, вроде первенца или половины королевства; или возникнет необходимость вступить с ним в схватку, но всех желаний есть только одно - отодрать его, втирая его костлявые плечи в простыни.

Пока откупом хватало миротворческого покаяния: неподвижного поклона под его горячим телом.

Идеальная для сокрытия горения задумчивость, разумеется, не понравилась кое-кому безумному.

- Ах, ты не принимаешь меня всерьез! - прошептал Джокер в горящее ухо, сам сильно отвлеченный прощупыванием пределов в двух плоскостях - реальной и призрачной: получить это тело - но ему была нужна и эта воля.

Цепкие пальцы свободной руки, прежде аккуратно потирающие вздутую портняжную мышцу геройского бедра, промочились слюной в паломничестве до рта, словно для очередного этапа жаркого дела.

Наивный злодей рассчитывал на небольшой сеанс устрашения.

- Ты себя видел? - просмеялся несгибаемый Бэтмен.

Разозленный Джокер дернулся, зашипел, нажал сильнее, вынуждая достойнейшего противника опуститься ниже, и ускорился.

Неидеальные движения, но изящно выгибающаяся ладонь с лихвой покрывала любые недостатки. Тяжелое дыхание, воспаленное и глубокое, тоже было чудесно и чудовищно, как и любые неожиданности, которыми полнился этот чертов клоун.

Брюс крупно вздрогнул, когда влажный язык тяжело шлепнул его по шее, проследовал к уху. Жаркий, рваный рот всосал мочку, приласкал ее угрозой зубов, выпустил, словно выплюнул что-то негодное…

Не думать ни о чем, не признавать, как горит горло подтверждением страсти. Не дать себе признать, что это долгожданное благо.

Не темное заблуждение, не беда… И пусть это наваждение, жаркое марево…

Идея подобраться ближе претендовала на звание самой гениальной за долгие годы. Как нагло, как грубо было иметь все и ничего не отдавать взамен - и он застыл, покоряясь.

Пытаясь сдержать логичные действия - подмять, присвоить, навсегда заполучить контроль над чужим телом - несдержанный Бэтмен не сомневался, что хочет продолжить изучать его, и попытаться решить, хочет ли он дать изучать себя.

Прекратить было невозможно.

Он вспомнил свое наивное желание погасить вожделение, покончив с этим одноразовым сексом, и погрузился в вязкий стыд. Этому не было конца, этому не могло быть конца.

Пока его допускают, пока он сам позволяет…

Джокер снова потерся ртом о ременную мышцу шеи, настороженный, плавный, текучий, и Брюс застонал самым позорным образом. По телу разлились волны совершенно особенного жара, сгущающиеся в паху.

По задним сторонам бедер потек чей-то пот - общий.

Это было уже слишком, но Брюс ощутил несомненное - диссоциативное, идущее в разрез с агрессивной волной не-покорить Джокера и не-покоряться ему - желание припасть с ним в поцелуй, совершить что-то красивое и простое - благодарное.

Сердце не выдержит - слетит, сорвется какой-то его клапан, остановится важный механизм, зашипит кипятковый пар.

Стараться, чтобы кончить также быстро - отличный трамплин для рыцарского жеста - не было необходимости, и он обильно излился на простыни, не имея никакой возможности сдержаться, и правда обжигаясь о волны жара, об ослепительные красные пятна перед глазами, о белые шумы, застившие ему слух…

Пользуясь пока еще свободным доступом, он выпрямился, желая взглянуть в темные глаза, ухватился за чудотворную руку, чтобы отереть ее, но не успел.

Джокер холодно улыбнулся ему, чертов псих, злобный и черный, соскользнул с постели и скрылся в ванной.

Наказывая себя непонятно за что отсутствием паузы, Брюс принял невозмутимейший вид - необходим был контраст с раздраем в душе - медленно спустился на пол, разминая колени, и сдернул простыню с кровати. Под ней была еще одна, подогнанная по углам, и он оцепенело уставился на нее, совершенно не замечая.

Примерно догадывался, что сделал не так. Или нет, совсем не догадывался.

Появление в своем арсенале несвойственных ему прежде жестов - чего-то совершенно нового, обходительного пополам с агрессивным - тоже тревожило его.

Прежде никогда не возникала необходимость целовать кому-то руки, грубо нарушать чужие границы, падать ниц, ждать, белея от восторга… Самое страшное: срывать запретные поцелуи, держать кого-то силой - он никогда не опускался до такого скотского состояния.

Если бы этот человек захотел, они уже давно драли бы друг другу глотки.

Эта мысль зрело налилась и лопнула, и он содрогнулся от двусмысленности.

Он не очень представлял себе, что происходит в голове Джокера - еще бы - поэтому, поглядывая на дверь ванной, перестелил для него постель, выжидая его возвращения, но спасовал, натянул брюки, сгреб в охапку простыни и свою одежду, и ушел, борясь с собой.

Все это было в равных долях чудовищно и прекрасно, равно как и этот человек. Непонятный и непонятый? Иррациональный.

Брюс чувствовал себя безвольным и слабым.

========== Глава 50. ==========

Не было, наверное, времени, когда Брюс Уэйн не считал себя слишком солидным для сантиментов. Сперва он брал пример с отца, теперь его вел печальный долг.

В принципе, он мог признать в себе надежду на тепло, но разве сейчас это было не как если бы он решил прикуривать от быстро тающего фитиля тротиловой шашки?

Покончить с одиночеством хоть ненадолго или обнаружить в себе такую же пустоту?

Вскрыть его сном, словно ключом, но скорее всего дать ему вскрыть себя.

Может даже иметь возможность увидеть его спокойное лицо, его человеческое обличье хоть ненадолго.

Зря он считал себя таким уж серьезным…

Неужели он фетишист? Дрожащий сталкер, или маньяк, или просто идиот? Какая-то новая ориентация, филия, мания…

Он вернулся в свою холодную спальную, пнул трость, глухо откатившуюся к стене, посетил корзину для белья со своей стыдной ношей, сел на кровать, рассчитывая позже принять душ, но кончился.

Это было слишком важно, чтобы не призвать себя к ответу. Слишком хорошо.

Он поспешил вернуться к своему обычному суровому образу, опасаясь главного своего недостатка: его реакция на какие-либо сильные переживания всегда бывала им противоположна, если ему удавалось ее отсрочить.

Это ликование обернется гневом? Он раздавит его, переломает?

Теперь необходимо было проверять границы раньше, чем это сделает его властный характер.

Да он почти принудил его - разве он не собирался уйти тогда, после прикосновения к восхитительному рубцу? Нет ничего странного в том, что он не захотел… продолжить.

Только одна мысль - это не Джокер, он бы так не поступил, а значит, обманывает, готовит какой-то особенно мерзкий номер - отменяет все?