Теснота и жар поразили его. Он привстал поудобнее и попытался углубиться, удерживая плечо убийцы, своего морока и проклятья.

Совершил несколько осторожных движений, примеряясь и удивляясь отсутствию ожидаемой реакции; поражаясь неподвижности, молчанию, податливости. Но это же Джокер, чертов головорез, изверг с кислотой в венах…

Однозначный бес внутри дернулся разорвать доверчивую плоть, но волевого усилия и печали было достаточно, чтобы оставаться в человеческом обличье.

Если постараться, можно было уловить низкую горловую тень голоса в шумном дыхании… Джека. И Брюс, справедливо полагая, что теперь о всем своем прошлом опыте можно забыть, качнул бедрами, надеясь хоть так вызвать хотя бы какой-то отклик - стон, хотя бы стон…

Он снова вспомнил про вип-пропуск в эту сиятельную персону и почти разозлился - в полной мере это было невозможно из-за чудесного действа, в котором он принимал непосредственное участие.

Сомнения отравили его, и сведенные вместе лопатки, напряженные ровно четыре удара пульса, были оценены им походя - он рассеянно наклонился и разлизал судорогу; прозрачная капля пота, дрожащая на белом крестце, была им смазана без должного уважения; мимоходом расцелованные взбухшие вены на шее были упруги, горячи и прекрасны, но и только; главное, он старался помедлить, втискиваясь в вожделенное тело, только потому что был верен благородным принципам сильного…

- Тебе нравится? - прошептал Брюс, тяжело дыша, собственнически поддаваясь омерзительным призракам домыслов, поступаясь близостью в фрикциях все быстрее после каждого слова. - Джокер… Тебе такое нравится, верно? Как я тебе, не разочаровываю?

Джокер дернулся, совершенно разгневанно зашипел что-то невнятное, но явно нецензурное - понять было невозможно, потому что существовало только осторожное скольжение.

По коже растеклось обжигающее тепло, логично рожденное в паху и почему-то под солнечным сплетением; плечи горели, как после долгого дня на южном солнце; по спине стекал жгучий пот.

Бэтмен подавил животный рык, накрыл собой сгорбленное тело, притянул его поближе, и более не сдерживался, полностью погружаясь на неведомые прежде глубины.

Не умея удержаться, обнял правой рукой тощие плечи, и если прежде он жадно впитывал каждое прикосновение к тонким костям, не решаясь лишний раз касаться, то теперь почти ненавидел эту обманчивую хрупкость.

Он все увеличивал и увеличивал частоту фрикций. Эта теснота, усилившийся пряный запах от его волос, его сердцевина, его почти печальная дрожь…

Не сумев подавить очередной порыв чувственности, он поцеловал Джокера в лопатку, прямо у своей ладони, чувствуя его еще полнее, желая, но не умея опошлить происходящее посредственными сравнениями.

- Ну так… что… Джек…

Джокер вздрогнул, что-то снова невнятно сказал - какие-то адовы проклятья - и восхитительно сжался.

Это было слишком похоже на удар, и Брюс содрогнулся, стоически хмурясь.

- Джек… - снова позвал безумный герой, сотрясаясь чьим-то пульсом.

- Прекрати, - невнятно от заткнутого рта просмеялся Джокер, и подался назад, потираясь несчастным плечом о чужие губы. - Не заткнешься, это я тебя… О, ты черт…ов девственник, Уэйн… Ты такой…

Брюс вспыхнул и взвился от унижения: в мгновение ока верхнее положение было потеряно.

Но Джокер жарко выдохнул и выгнул спину, и он задохнулся от восторга - горький вкус потери и остатки разума смыло лавиной от этого небывалого зрелища.

Глубина проникновения тоже увеличилась. Восхитительная тьма, упоительное падение; прочный, гибкий человек, способный выдержать его, выдержать от него все.

Он дал себе слово быть грубее, но ничего не вышло. Он почувствовал приближение пика, ускорился, дурея от тесноты, от того, кто с ним, от сотрясающего его бешеного сердцебиения, от странной боли под горлом…

Джокер снова вздрогнул, попытался привстать, очевидно желая быть ближе, и Брюс, убежденный в своей состоятельности, прижал белое плечо к простыням, содрогнулся от нового упругого сжатия - подлого или рожденного необходимостью - и не уследил за собой.

Пик возник неожиданно, неожиданно подхватил его - он совершил достаточное количество резких толчков, чтобы опасаться последствий - ослепил его, ошпарил…

Хрипя пересохшим горлом, он всадился поглубже, излился в ждущее этого тело, ненавидя преграды - нечто совершенно новое, не война или беда…

Понемногу пришел в себя, обнаружил, что разглаживает красные следы от собственных пальцев на несчастном бедре, и строго запретил себе это.

Постарался не думать, как… Джек оценивает весьма среднюю продолжительность этого необычного акта.

Все пульсировало и он прикрыл глаза, чувствуя, как неприятно сжимается сердце: все осознал, обо всем пожалел, сохранил навсегда драгоценную память об этой слитности.

Позволил себе еще пять секунд промедления, в течении которых смотрел на свои пальцы на плече врага, убеждая их не двигаться, прижимаясь губами к его шее, и вышел, придерживая презерватив, в смятении ожидая увидеть кровь, которой, к счастью, не было.

Пока он отвлекался, избавляясь от помех, Джокер потянулся и перевернулся, не желая больше быть на коленях.

Брюс снова вспыхнул, вдохновенно сглатывая - верно, еще одна часть, о которой он эгоистично позабыл. Мысль о том, что его пощадили, не давала ему теперь покоя - он ведь был плох? О, он был ужасен.

Затереть его в поту в простыни, удовлетворить его - еще две минуты назад это занимало все его мысли, и было бы тем, ради чего он стал бы сжимать объятья, выставлять незащищенное горло. Теперь физиология победила - впервые уместно - и он не мог представить себе, каково ему сейчас и что он сам будет…

Джокер обсмеял выражение его лица своим чудесным низким смехом и помощь ему уже не требовалась. Когда он успел?

Длинные пальцы лениво растирали семя в отмеченной позорным инвентарем ладони, и Брюс жадно уставился на это беспрецедентное, сокровенное зрелище.

- О, ты так много болтаешь! - весело, глухо прошептал чертов удивительный клоун, язычески скалясь. - Ты просто смешон, Уэйн.

- Я смешон и слишком много болтаю, - снисходительно поддакнул ему Брюс, отирая с губ поцелуи. - А ты наконец одолел меня.

Он провел пальцами по частям улыбки Глазго, возвращая утертую слюну в удивительно бесстыдном жесте, прижался сухим сжатым ртом к подрагивающему плечу в последний раз.

Не самая удачная шутка, однако, пошла на ура: бледный клоун расхохотался.

Когда Брюс уходил, самодовольно щурясь, собирая одежду и прибирая последствия этой неостановимой страсти, Джокер все еще захлебывался смехом, схватив себя за горло.

========== Глава 42. ==========

Через пару часов у него в голове прояснилось - конвейерные ленты сожаления запустились сразу же, но он не верил в их естественное происхождение: тело еще помнило все слишком ярко и слишком мало времени он себе дал на осознание - и он с опозданием понял, что натворил, поддавшись чужому бездумному движению - все та же шутка, опасная глупость.

Эти границы были так важны, а он так грубо сорвал их. Проверил, чего он хочет? Узнал, какой он на самом деле? Конечно, нет… Все еще больше запуталось.

Допроверялся!

И теперь - неужели это того стоило? Как бы не было не казалось тонко, как бы не сейчас не горело в глубине…

Стоило? Это катастрофа. Это все разрушило, и не особо важно, что он не знает, что именно…

Он верил в его неуязвимость, но когда это касалось равнодушной ему сферы эмоций, а теперь он влепил кулаком в хрупкую систему самооценок, удар в которую гораздо более опасен для Джокера, чем для него самого.

И не важно, что для него все это обычное дело. Надо быть последним подонком, чтобы топтаться на протянутой руке, на доверчиво выставленной спине…

Проверил… Хотел разозлить его? Из города хлынут фонтаны крови, вот чему равняется его гнев. Но он так равнодушен. Ему все равно.

И Брюс постарался изгнать призрак произошедшего - давать себе отчет в природе своей иной тревоги он не мог и не хотел. Избежать мыслей о том, что у податливости Джокера есть причина. Корыстный интерес. Нечто прагматичное.