Долго слушал дозвон, представляя себе ночь, будку, истошно рвущуюся сигналом вызова тишину.

И иллюзии этого звука ему хватило, чтобы почувствовать себя счастливым.

Он и забыл, что делал и просто думал о чем-то неопределенном - ночное поле, залитое лунным светом, одинокий темный силуэт в окружении стаи ворон - когда услышал женский голос.

- Сегодня с вами Линда Фритава, почетный таксидермист! - не смотря на игривые слова, безэмоционально сказала она глубоким грудным голосом. - Господин Бэтмен, я полагаю?

Он в шоке уставился на телефон и зажал динамик рукой.

- Что происходит? - не зря он учился менять голос.

- Зловещее Пугало в слюни, не может даже отлить самостоятельно. Напраздновался.

Брюс не нашелся, что ответить на такое неожиданное признание.

- Умолял меня, вот я и пришла. Твой клоун в морге.

В городе опять раздался залп, приглушенный расстоянием, но плотный, тяжелый.

- Что?

Она снисходительно хмыкнула, чудовищное, бездушное создание.

- Джокер твой мертв. Помер. Сдох. Кусок гнилого мяса. Окоченение там, может и жировоск…

- Это не смешно… - в ужасе сказал он настоящим голосом, оцепеневший, убитый, пораженный прямо в сердце.

- Кому как. Не выносила этого наглого шута: каждый должен знать свое место. Пойду куплю себе корн-дог, поправлю фигуру.

Она прокашлялась, суровый глашатай мрака, и отпустила трубку.

Та ударилась обо что-то и повисла, транслируя ему ночь, все тот же праздник, тот же салют, притаившееся кладбище, громкий стук каблуков от ее удаляющихся шагов.

В груди стучало, жгло; ледяные тиски сдавили горло и он потерял возможность дышать.

Необходимо было прекратить истерику.

Он поднялся к Альфреду, и по дороге растерял все слова, совсем окоченел, не мог ничего почувствовать.

Старик сразу все понял, но отреагировал как-то странно.

- Я сейчас сделаю вам укол, подождите секунду.

- Какой укол, о чем ты?

Дворецкий посмотрел на него обидно ласково, еле касаясь его плеча сухой, смятой временем ладонью, словно он снова глупый мальчишка и не может признать чего-то стыдного.

- Мы сможем поговорить завтра, сэр. А сейчас вам надо…

- Что ты несешь?

Альфред попытался избежать его взгляда.

- Ваше лицо. Я знаю, что он… что случилось, в газетах… ликуют.

Брюс Уэйн, беспечный глупец, как всегда оказался за информационным бортом жизни.

Отвращение почти поглотило его.

- Он не может умереть. Какая чушь. Это не он. Не его тело. Это не может быть он.

Чувствуя, что его прорывает, он захлопнул себе рот, удерживая только от этого неподъемные руки.

- Я не смог сказать вам. Давайте все же применим специальное средство… Все будет хорошо…

- Мне не нужны подобные средства.

Это и правда было так: он ничего не чувствовал. Словно у него не было половины мозга. Конечностей. Вообще тела.

Только жгучая боль в груди еще напоминала о страшных словах, сказанных красивым женским голосом.

Гордона, конечно, не было дома, но достаточно легко было разыскать его на ярмарке, с семьей.

- Ты уже знаешь? - без обиняков спросил комиссар полиции, явно не понимающий, что происходит.

- Это он?

За его спиной звучал покрик зазывалы, девичий смех, капризный детский плач, но больше ничего не могло пробиться к нему в сознание - ни зрительные образы, ни запахи.

- Да. Уже четыре дня. Доигрался.

- Что?

- Выстрел в голову.

- В лицо?

- Нет. Лицо цело. Отпечатков, конечно, не снять..

Брюс почувствовал приступ тошноты - его сейчас вывернет. Серьезно? Как подростка, как женщину…

- Не может быть.

Он растерзал самолюбие Джокера, вот он и устраивает очередное жуткое представление. Да, так и есть…

- Хочешь проверить?

Брюс сглотнул тяжелое, вязкое отчаяние.

- Нет.

Гордон все же что-то почувствовал, потому что сказал:

- Кремируют вместе с другими Джонами Доу через неделю.

Он не был неназываемым… Нет. У него было имя. Его звали Джек Нэпьер.

Ветки калифорнийских ясеней, которые посадил его отец, шуршали что-то обидное, больное - или это у него в голове, голоса?

Он и правда шизофреник?

Глухая ночь, тихая и от этого злая к нему, дышала июлем, и это было бы приятно, если бы не длилась теперь, а в другое, менее мрачное время.

Ночные насекомые, пряные запахи цветов и травы, мгла на том, еще видимом конце парка - все это было безнадежно.

Пустота разрастается. Какие глупости…

Он не мог пойти спать, зная, что ему приснится Тупик. Может, он даже заговорит с ним, жуткий гомункул, рожденный его собственным сознанием?

Или он не сможет обмануть себя и там будет его мертвое тело. Он не смог бы функционировать дальше, если бы увидел…

Мир не должен был сужаться до одного этого странного человека. Бэтмен нужен в городе, должен поднять голову, справляться с новыми жуткими бедами.

Он не мог быть благодарен возможности узнать его: да он просто проклинал ее.

И он так сожалел. Мог быть рядом. Защитить его. Если бы выстрелили в него, это было бы даже приятно. Синяк, кровоизлияние, даже серьезное повреждение - но он бы мог снова…

Сказать ему что-нибудь резкое… Увидеть его злобный оскал. Можно было бы смотреть в его спину, почувствовать его горький травяной одеколон…

Горло снова сдавило, на грудь легла тяжесть. Он знал, что это: могильная плита. А ведь он не имеет права даже на его тело, на горстку его праха, на ужасное прикосновение к шершавому, безжизненному камню. На горе.

Эта смерть отличалась от других, а может он просто забыл…

- Мастер Брюс, вы должны поспать, - раздался за спиной голос Альфреда, явившего вместе с открытой задней дверью полоску яркого электрического света.

И, конечно, это сразу же напомнило ему детство, когда он сбегал ночью в сад, а старик приходил его искать с фонарем и, вопреки обыкновению, эти воспоминания теперь не причинили ему обычной боли.

- Сейчас.

- Вы должны…

- Я знаю.

Он прошел через коридор, мимо зеркал, которые отразили его кожу посеревшей.

Остановился, уставился на ее странный цвет. Отогнул воротник, рассматривая место, где был засос, который, хоть и появился нежданно, но ожидаемо истаял, подчиняясь жизни, текущей в его теле.

Этот исчезнувший след от его рта показался Брюсу таинственным клеймом, загадочным, словно круги на полях: что это? Откуда? Развлекается какой-то шутник, или фанатик подкрепляет веру собратьев? Это было обычное дело, ничего особенного?

Мог ли он верить даже тому, чему был свидетелем?

Иметь доказательства его существования - но ничего не удержать в руках.

Влажный след от его языка, прикосновения, обжигающие, но невесомые.

Не смог схватить его тень, поймать дыхание, законсервировать запах грима и крови от его извечно сальных волос.

Вмятину от его плеча на простыне, так поразившую его однажды, когда он увидел остывающую неубранную постель.

Не мог обладать единоличным правом на его взгляды - о, он ничего не мог, ничего не было ему подвластно.

“Ничего не существует”, как это было верно…

Он тяжело - несмотря на силу, наливающую его - больную, ядовитую силу - прошел дальше. Эту силу нельзя было признавать, тем более использовать. Назвать прямо.

Вошел в свой кабинет, где хранились его, не способные так же послужить убедительными доказательствами, фетишистские сокровища: кэндлвудский окровавленный платок, цветной джокер с невидимыми цифрами на рубашке, забытый навсегда сизый галстук с рисунком из тонких черных пчелиных сот, привычная складная “Крыса”.

Откинулся в кресле, благодарный только за истину: “Никогда не знаешь, когда тебе выпустят кишки”.

Если бы он, Брюс Томас Уэйн, мог быть тем, к кому можно вернуться…

Нет смысла теперь думать об этом.

Он мертв. Все кончено.

========== Глава 37. ==========

Он долго выбирал между визитом в виде Уэйна и в виде Бэтмена, не собираясь ложиться спать - хотя бы до кремации.