Прожорливая лярва чужой правды ударила Джокера удивительно сильно, и он уже был готов спасовать, но глыба Бэтмена держала его даже на излете: позволяла надеяться хотя бы на разрушение.
То, что прежде вызывало в нем настороженную тревогу обвалов и пропастей - что-что-что он не может вспомнить, что он забыл, как это отразится на его правлении этой рукой? - теперь интересовало его более допустимого. Он находил во всем этом картинном погружении в беду даже какое-то извращенное удовольствие: Брюс закладывает его член за щеку, и он чувствует восторг подчинения; зеркальное отражение оного из обмана и имитации превращается в марш победителей, где он главный завоеватель, способный снести любое препятствие, когда чувствует под губами его твердокаменную тяжесть.
- Заткнись! Я всегда делаю только то, что хочу, и в твоих интересах вести себя осмотрительно, чтобы мне не пришлось это повторять, - отрубил он, размазывая губами щедрую порцию слюны по распускающейся пульсацией головке. - Пожертвуешь, и не раз, и это не будет приятно. Любой пожалеет о том, что встретил меня, и ты - тоже. На самом деле не бывает ничего легкого или невесомого. Все оставляет след, кроме меня, если я не захочу. Я был осторожен, Брюс. Осторожен, всегда, непременно. Не оставлял этих самых чертовых следов, ни единого отпечатка, ни одной чешуйки кожи, ни капли кончи. Но это было тогда, не теперь. Черт! - он все так же исчернял, поэтому зарычал почти в отчаянии, терзая поджимающуюся от каждого нового расцарапывания ногтями мошонку, тщетно желая, что, как только конечный фалл противостояния будет достигнут, все вернется в приемлемую форму, где он будет единственным злом, последним препятствием, когда в него можно будет сливать и всаживаться - а взамен он будет творить все, что захочет. - Все это так приятно, потому что ужасно больно… Почему тогда ты печален, Брюс Уэйн? - тихо спросил он вдогонку, пряча лицо на мощной, но обмякшей груди - показывая чудеса хитрости, которой он, звериный, обучился точно так же, как вольтажу и рукопашному бою: многократными повторениями.
- Потому что я не из тех, кого ты можешь сожрать, - жестко ответил Брюс, лаская кончиками пальцев шрамированную под щитом ткани спину, костистые плечи, страшные щеки, не смея поверить, что его желают. - Я могу сервировать себя тебе на подносе, но ты ведь подавишься. Зато я жрал тебя так же, как они. Я хотел тебя так сильно, что меня раздирала темнота. Совсем свихнулся: видел тебя много раз во сне - и это были сны во сне, верно? Ты теперь опять скажешь, что тебя нет, но я все же тебе никогда не поверю… Не хотелось бы верить в такое, Джек.
Джокер повел плечами и зачем-то кивнул, крепко удерживая в ответ прекрасный орган, прилипший к его ладони, хотя согласен не был: он подозревал, что это слабость, в одиночку не побеждаемая.
- Нет. Не скажу. Неверно. Неправда. Я здесь, Брюс. Буду тянуть из тебя нервы, плевать тебе в душу и портить тебе кровь, и так ты узнаешь, что это на самом деле я, - низко сказал он. - Ты тоже. Здесь.
Налитой, крепкий стояк - результат только его действий, и совершенно неясно, что лучше: импульс жизни, который странно, но вызывал он сам, весь, не только это глупое южное мясо и бескостный язык, мелющий острую чушь - или реакция, которую он мог намолить, нетрадиционно используя рот, когда никаких предпосылок к этому не было.
Он не был уверен, что хочет учиться тонкостям, но набухшая, потемневшая вена, затейливо вылепленная на стволе под его губами, небывало заинтересовала его - как любое уязвимое место на этом прежде опасном теле - и он потер ее пальцами, загоняя внутрь; ущипнул, стараясь увеличить, потер.
На языке она давала восхитительный эффект: позволяла чувствовать ток крови - печать существования.
- К черту все, Брюс, к чертовой матери… Смотри, не отворачивайся! Не смей отворачиваться. Я покажу тебе, как все обстоит на самом деле. Знаешь, сколько ты едва не стоил? Ровно одну проститутку. Брюс, такова была твоя цена. Если бы я не поленился убить ее, я бы бросил голову твоего дружка к твоим блестящим ботинкам еще до того, как ты успел бы что-то заподозрить, - злобно шептал он, мелочный, вздрагивая, и опять заглотил, да так резко, что зажмурился: причинил себе боль.
- Ты можешь сколько угодно бросаться на меч, ломака, - стушевавшийся Брюс, для которого эта цена значила ровно обратное (это Джек едва не стоил столько), тревожно вздохнул, укладывая пальцы на уголок кривых губ в беспомощном жесте, но добился только влажного погружения в клоунский рот - печаль и слюна обожгли его, а злой язык, почти режущий, опробовал на вкус, и он позорно быстро отдернулся, - я хотел замуровать тебя в подвале, потому что мы обречены на противостояние.
Достаточно было одного слова, не важно, особенного или незначительного, но все пересохло даже там, где сочилась слюна.
- Я знаю, - невнятно пробормотал его злодей, пытаясь прерваться, и уныло заскулил, пощупывая свободной рукой свой член, вынужденный терпеть заточение под тканью брюк. - И собирался сдохнуть там со мной. Поэтому я тебе все рассказал. Все-все, все-е о себе рассказал. Не болтай зря, наше место в эпицентре взрыва.
- Джек, - тревожно позвал его Брюс, стремительно вскидываясь. - Стоит жалеть о времени, когда я не знал тебя, но я не могу, понимаешь? Я знаю, кто ты, враг мой, и чего заслуживаешь.
Дрогнувший Джокер прищурился, определенно рассчитывая на боль, унижение и давление; не в силах оторваться, зажал головку плененного органа между губ, по-особенному аккуратно растирая уздечку подушечкой большого пальца - замер, ожидая.
Но осуществилось только невесомое касание у того места, где пролегала отметина операции.
Ничего не работало, и он притормозил, потому что явственно увидел, как глупо вкусывается в упругое мясо бедра, чтобы вызвать ненависть, чтобы и его повредили хотя бы на физическом уровне.
- Не на что опереться, Бэт, - просипел он. - Но я не хочу этого. Ненавижу тебя, ты чертова темница. Никакой свободы…
- Если ты уничтожишь меня, сможешь поверить в реальность? - твердо спросил Брюс, поднимаясь в решимости. - Убей меня. Давай же. Кишки дикаря, или как там у тебя было…
- Что? Ты свихнулся? - задергался Джокер, и прикрыл рот предплечьем: его тошнило все сильнее.
- Уже давно. Но это отличный выход, - подтвердил Бэтмен. - Боюсь того насилия, что могу сотворить с тобой. Мне так жаль всех тех, кого ты погубил, но куда страшнее мне за тех, кого ты погубишь - не могу, больше не могу выбирать их, но кто их защитит? Да и кому это под силу, если не мне… И когда ты так близко… Не могу больше выносить все этого, мне слишком приятно. Ты ведь можешь представить, что это я в коме, и все это мне привиделось? Мне это не дает покоя уже некоторое время. Стыдно признаться, это тревога и даже страх…
Белая рука заметалась в судорожном оказании помощи, врезалась в его волосы, пальцы сжались в судороге, и он вздохнул легче, потому что почувствовал боль, которую она принесла.
- Нет. Не знаю, - потерянно задергался Джокер, судорожно тягая жесткие пряди. - Ничего же нет? Чего тут видеть…
- Нет? - переспросил Брюс, которого идея самопожертвования привычно отвердила и, кривясь от бешеного скрипа в висках, ухватился за клоунское плечо, словно за метку финиша. - Тогда придуши меня подушкой в том, настоящем мире, потому что я знаю, что ты такое не пропустишь. Сделай это для меня, как друг или как враг, не важно.
- Не пропущу? - увлекся нестандартной реальностью Джокер, и вдруг на самом деле увидел белизну медотсека, где существовала только мутная от кислотного похмелья стена, гул трансформатора, миниатюрное оконце, подло пропускающее болезненный белый свет, и незримый Брюс Уэйн, Бэтмен, невозможно откровенно говорящий о себе для него.
“Ты слышишь меня? Достигает ли…” тебя мой голос?
========== Глава 119. ==========
Это было ново для него: не нужны жучки, чтобы вызнать запретное, вообще не нужно было совершенствовать слух, и новенькая механическая отмычка бесполезна, когда замки уже открыты; бессмысленны допросы, пытки и заложники.
