От этих слов Джокера окончательно одолела ярость, до того старательно сдерживаемая: особенная беда, нежно лелеемая, была признана, но триумф был так же недостижим.
- Хватит притворяться! Ты так не думаешь. Это реальность, но тебе вообще до этого нет дела. Злить тебя убийствами? Это ты чувствуешь, когда я убиваю? Интересно. Я так и думал: мы одинаковые. Шахматы - белые, черные… Я - слабак? Надо же, ты снизошел до оценок! - зарычал он прямо в обнаглевший рот, не предназначенный для ныне извергаемых им гадостей. - Когда я говорил подобное про твою реакцию, я имел в виду совсем другое - жертву… Не верю, не верю, ты так же будешь тащить меня из пропасти, как каждого другого, как тащил бы Эллиота, как тащил бы Крейна. Того мужика, что осмелился связаться со стариком - как зовут? Не помню. Того мужика, что был бел-елым, мать его, рыцарем - тоже… не помню… тащил бы… Да, да, правда, мне было неприятно узнать, что я просто жертва, я рассчитывал на что-то более… красивое. Без шарманок. И вообще, ты, будто, своим чертовым прошлым не поражен.
- Есть такое, поражен, - раскивался Брюс, на плато сухой груди, под двумя слоями ткани футболки и рубашки, губами разыскивая природой созданный для его поцелуев сосок. - Но я не ною о себе так громогласно, как ты.
Джокер потерял дар речи на секунду - так это было нагло и лживо, да еще и ленивые поиски завершились успехом, и его по коже чувствительно цапнули идеальные зубы.
- Ты совсем охуел! Брюс! - ахнул он ошалело, вцепляясь горстью в скользкий лацкан темно-шелкового халата, и резко дернул революционера на себя, надеясь повредить хотя бы одного из них, но тщетно - равнодушные губы замерли у его губ, твердея от печалей, и он знал, что каждый поцелуй рискует стать последним, и дальше он не заслужит ни взгляда. - Ты не ноешь? Да вся твоя чертова жизнь - это вой по потерянному. Давно пора было уже забыть об этом. Ты - не исключение, будто только ты сталкивался со всяким дерьмом, неженка. Любая моя жертва посмеялась бы над тобой. Сознательный такой, мм.
Брюс бледно усмехнулся, полностью опустошенный: если бы люди могли смеяться при встрече с этим комиком…
- Ты повысил голос. Разве и тебе не все равно? - зло поинтересовался он, хотя для новых слов язык поворачивался с трудом. - Сознательность в твоих устах превращается в синоним слабости, клоун. Ох, ты так беспомощен, избрав в качестве орудий человеческие эмоции, что мне трудно удержаться от того, чтобы раздавить тебя. Ты ведь в этом ничего не смыслишь, любитель.
- Не заметно, что мне не все равно? - разозлился его искалеченный клоун, потрясая захваченным плечом. - Упрямый баран. На все готов, всем отдаешься, как шлюха, и платы тебе не надо из любви к искусству: брал бы спасенных женщин, унижал бы поверженных мужчин, и мне не стало бы дела до тебя. Думаешь, мне нравится звать тебя зря? Я тут шатаюсь за тобой, как чертов старый пес, бессильно щелкая челюстями, лишенный возможности заставить тебя понять самого себя, и только в каждом рыке обреченный содержать… призыв… к оружию. Ты не понимаешь. Не понимаешь.
- Я понимаю. Просто не согласен, - возразили ему, и слабость, настигшая Брюса, была так сладка, что Джокер не смог справиться с собой, и завладел ведущим положением - перевернулся, возвышаясь над ним, растрепанным, задумчивым, прекрасным от болезни, впечатывая ему колено между ног - и сразу же пожалел об этом, не умея понять себя: прежняя поза ему нравилась больше.
Тяжелое, мускулистое тело темного рыцаря испускало влекущий жар - самое то, чтобы прижаться по голому, озябнув в старом замке даже под гостеприимный гул камина - но его красивые руки обессиленно лежали вдоль туловища, хотя должны были бы найти приют в объятьях или драке, не важно, а глаза были рассеянны ровно как на газетных фотографиях: Брюс Томас Уэйн, порода, корпорация, скандал, прибыль, слух, благотворительность, без комментариев.
- Докажу. Как и говорил. Буду убивать. К черту договор, - отрывисто захихикал он в плотно сжатые губы, разочарованный этим серым обликом, быстро обдумывая входящие данные: ни одна реакция не вписывалась в привычные схемы, и отличная шутка отчего-то потеряла вкус. - Только огонь может выявить, кто чего стоит. Белые заборы, Брюс, белые, мать его, резные, декоративные ограждения, за которыми целые фабрики фальши неловко, обильно плодятся по-собачьи. Гомеостаз, самый примитивный: бесконечно воспроизводить самих себя, не знающих пришедшей за ними стали, назвать это традицией. Родители, которых выгодней было бы стерилизовать, и - евгеники, вроде меня, которых лучше было бы казнить без тени сомнения, но они не такие, они не звери, мораль, гуманизм, вся та хуета, которой они оправдывают свое дутое самомнение, будто каждый может быть как ты или я; государственный защитник, врачи, врачи, тесты, белая дверь в кабинет для опытов - человеколюбие! Патриоты. Сила и слава. Они просто разозлили меня, вот и все. Непререкаемые инструкции лидерства, порождающие стада неудачников, прикрывающих лицо белоснежными перчатками. Вера и надежда как самые сильные иллюзии. Иисус все разрулит! У каждого есть обратная сторона, которую они скрывают от себя, не зная, что цену имеют только смерть и боль, пока у них не загорятся жопы, и то сразу ни черта не поймут, ожиревшие, потому что накануне пожирали литрами кон кесо, пока желудок не начал трещать!
Он открыл рот для новых доказательств, и в самом деле ублюдочный, желая услышать о своей идеальной единичности, о самом своем потаенном секрете, состоящем в том, что он обо всем знал “как”, и только не хотел ничего вообще и никогда, и тут произошло нечто странное - ужасное и отвратительное: мироздание дало трещину.
- Убивай, - равнодушно, непозволительно просто отвернулся Брюс. - К черту. Меня нет. Делай, что хочешь, Джек, нет меня.
- Что? - опешил неожиданно сам себе кажущийся глупцом Джокер, вдруг приближаясь, хоть немного, но все же к каким-то новым тонкостям.
Все, что только и было - это противостояние. На что он еще мог рассчитывать?
- Ничего, - прошелестел Брюс, и стал выглядеть так, словно сейчас отдаст концы от усталости. - Незачем ни к чему меня призывать, я и так знаю, что должен кругом всем и каждому, и тебе в том числе. Может, я и выгляжу неуязвимым, но я еще жив и мне тоже иногда все в горло упирается… Не важно, что внутри, что снаружи, Джек. Все это уже не важно, как ты не поймешь…
Проигравший этот раунд и теперь теряющий опоры Джокер зашипел, распахнул полы его халата, демонстрируя что-то привычно ухватливое и наглое, надеясь на банальное средство - провокацию.
- Знал бы ты, как сильно я ненавижу то, с чем не могу справиться. Ненавижу, - неосознанно зашептал он, обвивая руками равнодушное тело в пароксизме объятий, и отвесил смуглому горлу звонкий поцелуй - жесткий, гулкий, жестяной. - О, если бы ты знал, Брюс, как сильно меня злит такое.
- Я снова по другую сторону, Джек, - таким же шепотом ответил Брюс, строго хмурясь. - Хотел бы я ненавидеть твои шрамы, ненавидеть то, что случилось с тобой, ненавидеть то, что ты есть. Но я не могу. Мне стыдно оттого, как я рад, что ты обречен был стать собой, так сильно я люблю тебя.
Определенно сбитый с толку Джокер мутно уставился на него, забывая, что собирался сказать, хотя было время угроз, и его уродливые губы сложились в раздраженную, нахальную ухмылку.
Брюс сглотнул, но тщетно - сухое горло только жгло. Почему-то сказать это оказалось очень просто, хотя до того ультимативно предполагалось невозможным, да и делать этого не стоило… Но он улыбнулся - не мог больше думать о себе, хотя нуждался в чертовом клоуне, может, даже больше, чем тот в их вражде.
Медные глаза оценивающе оглядели его, оглядели еще раз - почуявший выгоду злодей задумчиво что-то высчитывал - плотоядно оглядели его еще, еще - чистота изменяется, мутирует, и вот, все: осталась только власть.
В объятьях больше не было смысла.
========== Глава 118.’ ==========
- Вот черт, - пропустил Джокер этот странный удар, возвышаясь в полутьме полыхающей ночи в своей цветной броне жуткий, но несравненный для одних только глаз, и все то могущество, что он мог обрести, вновь оказалось недоступно, и он нахмурился, злобный, но сказал нечто странное. - Да ты просто струсил! Не могу поверить! Я уважал тебя, уважаю тебя за то, что ты можешь невозможное, и ненавижу за то, что ты этого невозможного не хочешь, но это уже слишком! Ты обещал всего полчаса назад, что всегда будешь за моей спиной, так давай, вставай, измени мир!
