- “Джек!” - передразнил его Джокер, еще больше заводясь: сам он не спал полдюжины ночей, изводимый своей памятью, и даже если обнаружение засора насмешило и разочаровало его, Брюс должен был выдавать совершенно иные реакции. - Я-ничто, “эй, ты!”, выблядок, но и “наш принц”, потому что был создан царственным союзом местного бога и какой-то там его сестры, родной или названной, не важно. Я могу понять его: наверное, я угрожал ему чем-нибудь весомым или обидным, вроде своего существования. Мог бы потом занять его место. Или наоборот - не смог бы. Не получился, не вышел. Я отличался. Я отличаюсь.

Брюс опустил голову, силясь вообразить, какие бури могли бы предварять эти черствые описания. Может, так и было? Может, Джек и правда мог быть чем-то тронут? Да откуда он мог знать? Он был взят в плен самым большим лжецом современности, у ног которого предвыборные обещания политиков кажутся кошачьим мяуканьем…

- И не был чем-то, кроме этого, - спокойно продолжил Джокер. - Даже их фальшивый или настоящий инцест не был моим, потому что у них там это было принято. Я тоже должен был стать таким, сечешь? Хочешь знать, была ли у меня сестра-невеста, о великолепный герой, о благородный Брюс Уэйн?

Он злобствовал, раскаленный - править бэт-сознанием, держа в уме мануал по обращению с ним? Он обнаружил, что крупно просчитался: понять Бэтмена оказалось сложнее, чем он думал, не говоря уж о манипулировании им.

- У тебя есть моя рука, куда тебе жаловаться? - холодно процедил Брюс.

- Рука-а? Что? Для дрочки? Нет? Чтобы не упасть? Мне на это похер, - задергался артист: где настоящее страдание, выжимаемое огромным трудом? Томас Уэйн, местный божок и тотем, не заслужил ни слезинки, пускай, но сам он претендовал на исключительность. - Я тогда убил собаку - их там было много, но эта была с’амая ласковая ко мне. Не мог выносить ее взгляда. Глупая, глупая теплая шерстяная сука! С этого все началось, за это он приговорил меня. Но дело в другом. Кое-что, в чем мы с тобой теперь хорошо разбираемся оба, мм? Я был плох. Недостаточно хорош. Неправильный. Разогрелись, он их разогрел. Сперва все было непонятно, потом мерзко, потом жутко, но не так уж и больно, я думал, будет херовей, но потом стало стыдно, а этого я терпеть не смог, я их достал, не смог быть послушным, неверно воспринял урок. Высадили мне мозги, Брюс. Залили в г’лотку несколько литров кончи, как тебе такое? Это то, чего ты так долго добивался, не лги мне, не говори, что не думаешь об этом каждый раз, как видишь это ублюдочное лицо - и как, достаточно правдоподобно? Может, я снова сочиняю, мм? По полной, Бэт, - он сделал внушительную эксцентричную паузу, щедро подмешивая в голос несуществующее возмущение, которое, как он ошибочно полагал, должно было там быть, - оплодотворили.

Убеждая себя промолчать до времени, Брюс внимательно осмотрел фальшивый тон, ничего, как водится, толком не понял про него, кроме самого унизительного для себя, и окончательно рассвирепел.

- И я знаю, что такое разорванный, сорванный, порванный… - с наслаждением повреждая его своими невидимыми клинками, вдохновенно вещал Джокер, дитя страшной, но вполне тривиальной южной секты на болоте, меж ив.

Брюс знал такие: трейлер-парк, утоптанный пятачок земли среди болотных кочек, удобренный кровью, усыпанный стеклянной крошкой от любимого местного развлечения - стрельбы по бутылкам и енотам; внутри жилищ, непрочно стоящих на сваях, обитают воинственные белые мужчины, один в один такие, как из мрачного соло-спектакля про техасского черного волка, отыгранного для него прекрасной Коломбиной. Крупноголовые бойцовые собаки, таинственное мерцание гнилушек по ночам, звон москитов, корявые серые стволы медовых кипарисов, пушистый седой мох, ласково кивающий ветру с их ветвей, ржавые, толстые цепи на воротах, двустволки и помповые ружья, особая, безумная чистота крови - Белое Братство или отверженные из каджунов. И культ Библии не мешает им отправлять свои собственные, извращенные религиозные обряды.

- Они все хотели этого, это за секунду стало мечтой каждого, стоило этому ублюдку махнуть рукой… - давил Джокер. - О, они обожали его… Целыми днями кричали его имя… Джек-Джек-Джек. Он был о-очень умен. А я ошибался. Сделал там дядю тетей, и вот тогда мне вспороли рот, чтобы я не мог больше кусаться. Так что извини, я не знаю, кто это сделал. Не узнать теперь, они все мертвы. С з’апасом. Чтобы наверняка. И я и правда заслужил это - по вашей логике. Я был мужчиной изначально, ты был прав, я весь был - увесистый, слишком агрессивный, неуправляемый. Преступление, суд, приговор. Мне нравилось исследовать границы. Как далеко воткнется нож в кошачий глаз, в горло жабы, в мою собственную руку. Почему можно давить аллигаторову кладку, но нельзя смотреть прямо на того, перед кем держишь ответ? Или это было потом? Не помню. Не помню. Но мне нравилось. На самом деле нравилось. Я следил, подготавливался, должен был прекратить защищаться, и переходить к более-менее антропоморфному облику. Или нет? Или тогда, когда я выплюнул свой первый молочный зуб?.. Да, я не рассказывал? Я стер тот ивовый гадюшник с лица земли. Подворье д’ерьмовое, кадьенская секта, которая исторгла меня вонючей сестринской…

- Проклятье… - взмолился Брюс, затаскиваемый ловкой, ненормально хитрой искренностью в паутину ловушки. - Нет такой логики, прекрати. Прошу, не надо. Не используй это… так. Так нельзя, понимаешь?

Но он знал, что дерево той общины было выкорчевано лишь потому, что делало этого человека неуникальным. А он сам был наказан лишь потому, что не смог сказать: “Да. Стреляй”.

Он зачем-то поверил ему - не задумываясь, полностью, безоглядно.

- Что? Твои любимые люди погибли, потому что у меня было на это право! - рубанул Джокер, уверенно чувствуя себя в их главной теме смерти и справедливости. - Сопроводи меня в больничку, мм? Или твоя скорбь касается только Готэма, а они так, побоку? Нет? Ну и отлично. Каждого звали моим братом, моей сестрой, каждая женщина была моей матерью. Никого не осталось, я проследил. Не существовало ничего, кроме стыда. И я не удовлетворен в конечном счете, понимаешь? Я не рад. Никогда не бываю. Мне было шестнадцать, и мужчиной я больше не был. Стал невесом. Не имел больше формы. Стал ближе к природе, мм. И я думал, ты захочешь узнать, что с ним стало, а ты воротишь нос! Но тебе не избежать награды, о, нет-нет. Он застрелился, стоило мне наступить на его тень на пороге. Скучно, правда? Но как уж получилось.

Брюс тяжело перевел дух, обнаруживая в себе только слабый след нормального: Джек-не-один-такой, сиблинги Джокера, бледные, светлые, летние существа, истонченные собственной кровью, такие же хищные, хитроглазые, острозубые, как он, и неудивительно, что его мутит от мыслей о размножении… Джек-отцеубийца, Джек, “стирающий с лица земли” собственную мать; не успевшие еще навесить на себя грехов дети, гибнущие от его руки…

Можно было бы сказать ему о том, что радость не следствие удовлетворенности, что лежит в иной плоскости, но зачем: в нем не было беды - никакого надрыва, никакого гнева, все это только имитировалось. Его стоило ненавидеть хотя бы за то, как он лжет, говоря правду, да и посмеяться над этой скромной трагедией было не лишним - воплощенная твердость учится извиваться, и теперь скромно хвалится своими достижениями в этой области - но было не до смеха.

Неужто без боли потери нельзя познать радость родства? Жаль его, бесцветного, или легче от того, что он никогда не узнает, как в человеческой груди однажды чудесно и страшно сжимается сердце?..

- Тебе только кажется, что ты как животное, Джек, - просипел он, сухо сглатывая, неожиданно ослабший перед одним видением запрокинутого в жестяной потолок трейлера белого лица, потому что мог умереть мгновенно от одной капли этой грязной крови. - Это не правда. Теперь ты здесь самый опасный злодей, верно? Самый ужасный, самый черный, самый большой садист. Для меня самый ужасный. Но ты больше никого не убьешь, пока я жив, и ты знаешь, что делать, если хочешь отменить все запреты и правила… Все будет хорошо. Пусть это будет зароком… Впредь…