Джокер не сразу понял, о чем речь.

- Не печально ли мне? - угадал он, раздумчиво укладывая брови: об этом он не думал. Ему должно быть грустно? - Вот это абсолютно не твое дело, Бэтти.

Брюс кивнул, хотя ввиду своей авторитарности границ с ним разделять не желал.

Но это было волнительно. Видеть его с разных сторон, узнавать любую часть его, даже самую темную, иметь возможность показать себя самого, даже в самом отвратительном или, что куда хуже, беззащитном, ослабленном виде - разве не это было высшим благом? Разве не об этом, пусть неумело, пытался рассказать теперь Джокер?

- Ты понимаешь меня? - намеренно расплывчато уточнил он, имея в виду ту самую неозвученную необходимость узнать каждую сторону друг друга.

Их совместное одиночество.

- Да, - честно сознался Джокер, все еще погруженный в дождливую мглу летней готэмской ночи, высоко оценив невозможные зрелища, обильно воссоздаваемые его беспокойным, воспаленным мозгом - уникальная для него практика познания другой личности, которую он на самом деле понимал, вот только не мог достигнуть. - Это ты меня не понимаешь. Я говорю о грязи, Бэт. Думал, снимешь бинты со своего благородного профиля, и я… не смогу… тебе ничем ответить, мм? Защищал меня, будто я нуждался в этом. Предложил за меня жизнь, будто я этого заслуживал. Оскорбить меня з’ахотел? - не успев повысить голос, он вдруг остановился, любознательно склоняя голову, чтобы изучить обращенное к нему лицо. - Испугался?

- Нет, - поспешил возразить леденеющий в ожидании плети Брюс. - Нет. Я ничего не боюсь.

- А стоило бы! - взъярился вдруг Джокер, и его красивые руки свело бессильной судорогой, искривило, будто птичьи когти. - Ты не понимаешь. Не понимаешь, во что ввязался. Ничего не знаешь. О, ты… Ты… Твоя реакция… Просто увидеть тебя в таком состоянии уже будет забавно, и не важно, что следом мне не помогут ни порох, ни нож - каждый раз, как мы будем сталкиваться, ты будешь знать меня слабаком. Это приводит меня в бешенство и в восторг, слышишь?

Не восприняв всерьез уверенность преступника в том, что у них впоследствии еще будут причины “сталкиваться”, Брюс, во время отчаянного монолога старающийся удобней ухватиться за его руки и расслабить их в своих ладонях, чтобы он не повреждал себя, отчаянно хмурился: узнать, насколько их тонкие движения навстречу друг другу совпадают, оказалось удивительно.

- Мы это обсуждали уже много раз. Твою чистоту определяют только поступки, - уверенно возразил он на эти совершенно непонятные самообвинения, и прижал его сильнее. - Так не насаждай больше своей темноты всем остальным, оставь ее мне. Ты знаешь, что я… хочу этого, верно?

Его рука не выдержала и метнулась по тощей спине, разглаживая прохладное полотно рубашки, примостилась на другом плече. Пальцы сжались в порыве доблести, зовущей только постараться не сделать ему нестерпимо больно проклятым прошлым, и не важно, если он поймет, сколько власти у него над Бэтменом, сколько всего он может сотворить…

Как можно было так ошибаться - готов убить лишь его? Вовсе нет: был готов убить любого за Джокера, и если это слабость, то откуда - абсурд! - такой мощный прилив силы - это и есть зло, это и есть падение?

Сам он мог выговаривать себе как угодно строго; Джек при этом не должен был даже предполагать, что с ним несправедливы.

Но стрелы достигали его: ожог привычно омрачил его с одного касания, а все это таинственное притворство угнетало; острые лопатки, прижатые боком к его торсу, почти прорывали ткань, и он притерся к ним теснее, словно мог оплавить, отнимая у этого лилового облика печать печалей.

- Хватит подделываться под человека, - грубо прошептал он в неряшливые кудри, мучая острым клоунским локтем свое бедро, умудряясь превратить пронзительный жест поддержки в удобный для Джека похотливый. - Я не свихнулся. Ты - это ты, ничто этого не изменит, никакая новая деталь этого не дополнит. Даже если тебя на самом деле зовут Джозеф Чилтон, тебе шестьдесят восемь лет или ты чертов педофил. Я из тебя эту дурь выбью.

- Ты не понимаешь? Ты просто не понимаешь, - повторил в десятый раз Джокер, нисколько не реагируя на странные фантазии хотя бы касательно его отличной сохранности в столь преклонном возрасте. - Ты думал, носишь маску и… пши-ик… - он закатил глаза, будто раздумывая, как объяснить значение этого шипящего звука. - Твоя маска… снимается-одевается, даже если ты… думаешь, что Бэтмен может заставить тебя лгать. А я… такой, как я…

Брюс не смог побороть щемящего импульса под ребрами, наклонился и прижался губами к его уху, пытаясь подсказать придурку что-то важное, но совершенно не поддающееся облечению в слова.

Чушь про маски он бодро исключил из реальности - просто притворился, что не слышал, не испытывая по поводу этой избирательности никаких эмоций, хотя муторное ощущение непричастности, какое однажды одолело его, когда он взялся смотреть постановку знакомой наизусть “Луговой арфы” с середины второго акта, теперь появилось снова.

Все без исключения в этом позднем вечере, в этой стыдно долгожданной встрече казалось каким-то неполным, но личный опыт мирной жизни всегда представлялся ему собранием самых натужных метафор.

- Успокойся, - разошелся он, уже ни в чем не имея границ. - Я готов слышать тебя, Джек, не злись. Игры меня никогда не интересовали.

- Не будь таким наивным, добряк, - с удивительным отвращением отмахнулся от него Джокер. - Почему ты не пойдешь мне навстречу, и не пораскинешь мозгами? Такой, как я, ничему не покорен, а ты уютно ожидаешь истории большей, чем из трех-четырех слов. Что они могли мне сделать, кроме как пустить меня по кругу? Что еще имеет смысл? Меня-то не прихлопнуть пощечиной.

Время потекло слишком быстро, рефлексы, наоборот, замедлились. Гостевая комната растаяла, превратилась в желатиновый куб, и получивший прежде желанную правду в свои ладони Бэтмен растерянно застыл, продолжая удерживать ее даже рискуя сжечь руки до костей, жалея только, что не понял всего с самого начала.

Слова обретали смысл медленно, но неумолимо, стиснули ему виски, но он справился с собой поразительно быстро. Раньше это стало бы поводом для гордости…

Он хотел быть обманут, но в этот раз не получилось.

Ему было этого жаль.

И подобным было кое-что еще… прежде: первенство тела - взятие высот, чудесная сдача, драгоценная ответственность.

- Проклятье, Джек, - полыхнул он, подаваясь ближе, чистосердечный, и даже логичная ярость, которая охватывает любого собственника, обнаружившего акт вандализма посреди своей сокровищницы, не овладела им. - Прости. Я не должен был спрашивать, - формально-вежливо повинился он следом, как-то невольно и постепенно холодея до отстраненности, потому что ему хотелось сказать: “Тебе не стоило этого произносить. Никогда”.

Джокер искренне обозлился.

- Мой отец, тот светлый гуру, мм? - язвительно проговорил он, пытаясь понять, как себя вести. Как продать себя подороже.

Не найдя для такого случая слов получше, Брюс только крепче сжал его руки.

Даже если бы он знал, ничего бы не изменилось - ни ненависть, ни презрение, ни жалость к нему, или восхищение и приязнь… Только вот вина за хаотичные нападения - сорванный зря поцелуй, надрыв особенной агрессии, порванный в странной истерике рот, пальцы, протолкнутые в клоунское горло - вызванная ловким дирижером, провисла между ними, только чтобы хлестать его.

Воображаемый, но тугой черный кнут пополз, хищный, намекая на наказания.

- О да, ты именно такой, как я себе представляю, Бэт! - обрадовался бессердечный Джокер, разглядывая свои руки. - Это нечто. Не понимаю только, как ты можешь хлебать эту ссанину.

Брюс, окаченный студеным ливнем подозрений, скривился, изнывая от стыда: каких только границ они не переступали, каких только не могли переступить, но это было уже слишком.

- Джек, не делай того, о чем пожалеешь, - холодно предупредил он, усиленно гнобя свою великодушную натуру, зовущую оправдать его, желанного и ненавистного, и за это, непростительное. - Такой, как ты представляешь? Хочешь убедить меня, что подвержен иллюзиям? Ты?