Пока еще осознанно следующий в ловушку Брюс с содроганием (его снова смутил жадный интерес ко всему, что есть Джек, что его касается, что могло бы коснуться) понял, что “худые лопаты” это вольное описание собственных рук Джокера, узких ладоней, чудесных пальцев, мелких косточек. Прекрасные бледные ногти, всегда тщательно остриженные…

Его руки лишь кажутся красивыми? Это исходит из каких-то глубинных заблуждений?

Он незамедлительно возжелал снова приложить собственную ладонь к его ладони, чтобы опять обнаружить, что чужая длиннее и изящней, чтобы почувствовать под запястьем биение его жизни, несуществующие линии судьбы для невежд, небрежно стертые кислотой, осужденные вновь и вновь вытравливаться, лишь проявившись…

Нельзя же так сходить с ума… Но и границы стерлись, и можно было кое в чем, но быть благодарным Эллиоту: он вспомнил страх - свой личный, отчужденный от печали за все остальные, уже потерянные жизни - наконец-то, по-настоящему, впервые за много лет.

- А твоя… - нажал он аккуратно, все же бережно трогая равнодушно лежащие на его шее пальцы: самое загадочное и наверняка чудесное - та женщина.

Высокая, белоснежная, холеная? Печальная и хрупкая? Слишком много повидавшая, измученная? Чистейшая или совершенно обычная… Была ли она тонкой, плавной сиреной, русалкой, только наполовину принадлежавшей миру людей - его горькое морское тело было бы отличным доказательством этого - или наоборот, милой, округлой, уютной домохозяйкой, подарившей ему июньские костровые искры веснушек, пусть и побледневшие со временем, и осторожные карие глаза, и полный нос, как ни посмотри комичный, и эти, пусть спутанные водорослями, но имеющие настоящий цвет кудри, отметивший его простым жарким летом глубинки…

Взбудораженный, он слишком замечтался - призраки менад и весталок окружили его, сливаясь в один неясный, противоречивый, а потому обязанный быть максимально далеким от реальности образ.

- Ого. Мне нравится эта игра, - откликнулся Джокер, и в его голосе явственно засквозила гадливость: прирожденный женоненавистник. - Шарады прям. Пустое времяпрепровождение, если хочешь знать мое мнение. Мать? Не было у меня матери. Были сестры моего отца, сечешь? - он искренне, непохоже на себя беззаботно засмеялся. - Грязные, немытые, злобные суки, провонявшие собой все спальники… Не понял только, почему ты решил, что я хочу поделиться с тобой. Может, Джозеф Керр бывает иногда хорошим парнем, мм?

Уже порядком привыкший к его острым углам Брюс определенно не очень понял, о чем речь, и это отразилось на его лице.

Джокер, обнаруживший, что даже добравшись до сердцевины испортить механизм не так легко, раздраженно повел плечами, отдергивая пальцы.

- Это не так уж и важно, все равно я всех его баб не различал, - нетерпеливо продолжил он. - Не принято там у них. Было. Неплохо устроился мужик, мм? На самом деле это не память, а знание. Неудивительно: прошло уже двадцать шесть лет, и с тех пор иной год не было дня, не наполненного чем-нибудь куда более занятным. Только в дурке ваш покорный слуга смог немного отдохнуть! Я ненавидел его, но пытался впечатлить. О, я был так слаб, когда он отмахивался от меня. Ты не поймешь, и это…

Это было нечто исключительное - такая откровенность без кривляний, но легко все запороть: щека Бэтмена от границы челюсти до виска под многодневной щетиной явственно загорелась и снова охладилась, и тот неосторожно задергался, задетый по живому остро и кровоточиво.

- И тем не менее я понимаю тебя, Джек, - опрометчиво сообщил он. - Пощечина - это самое унизительное…

Джокер застыл, на время забывая обо всем, кроме пряно зовущего следа чужой червоточины, неизменно привлекающего его.

- Откуда ты это знаешь? - быстро потребовал он ответа, и вцепился в доверчиво протянутую к нему руку, вынуждая к покорности и сдаче: даже если бы какая-нибудь вздорная женщина осмелилась бы на такое, унизить Брюса Уэйна ей все равно бы не удалось.

- Так уж получилось, - тяжко вздохнул допрашиваемый, наблюдая на периферии памяти зеленеющий весенний день.

Активность подсчетов в синаптических связях прекрасного клоуна можно было почти почувствовать: невозможный, но единственный вывод - истина, и он против воли усмехнулся, любуясь этой охотничьей стойкой.

Он успел восхититься, нацелиться на кривую Улыбку…

- Не она. Он тебя бил, - жестко выдал Джокер. - Серьезно?

- Только один раз, - сдался Брюс, с неохотой отвлекаясь от желанного шрама.

- Не расскажешь? - поднажал любознательный манипулятор, намеренно кротко глядя в сторону. - Я хочу знать.

Его хватка на чужом запястье стала ослабевать, и Брюс, сдаваясь неподдельному интересу к себе, удержал ее пальцами, словно надевал тугой ритуальный браслет или защелкивал наручник.

- Я тебе слишком много позволяю, но так на так, верно? - усмехнулся он. - Будто я могу скрыть что-то от тебя, будто от тебя можно что-то получить просто так… Он вернулся слишком рано, очень мрачный, очень. Что-то случилось с пациентом. Мне он таким совсем не нравился, но я хотел помочь ему. Ластился, должно быть, и правда слишком навязчиво, а ведь мы не были так уж близки, он старался быть строже со мной. Я был настойчив. Сказал одно и то же, наверное, пять десятков раз, крутился у его плеча, был требователен… Но я думал, что осчастливливаю его. И вот он ударил меня. Посреди фразы, не смог больше терпеть. Или, может, я тогда сказал что-то не то? Не помню. Пощечина, ничего особенного, но чувствительная, след не сходил до ужина. Я был в ярости, знаешь? - он вдруг улыбнулся, словно вспоминал что-то хорошее, вроде ребячьих забав на природе или победных спортивных матчей. - О, это было очень стыдно. Мне и сейчас стыдно, потому что это была такая ужасная праведная ярость… С тех пор я так злился только на тебя… Неважно. Чувствовал себя таким правым! Ужасно глупо. Я так и не простил его по-настоящему. Желал… Желал, чтобы он также страдал - как мне казалось в моем ничтожестве, запредельно. Мне казалось, что он недостаточно искренне извиняется, даже учитывая, как стал нежен, излишне… Впрочем, это и было так: у него было полно реальных проблем - гремел кризис, он был на грани банкротства, а от этого были под угрозой десятки их с матерью благотворительных проектов…

- Ка-акой сарказм, Бэт, - протянул Джокер, осторожно обдумывая последствия того самого неотданного прощения, преследующего и изводящего. - Кто бы мог подумать…

- Да. Кто бы мог подумать, - легко согласился Брюс, внимательно оглядывая их руки, таясь, чтобы не пустить огня по напряженным струнам. - Что меня бил отец, пусть и условно, а тебя - нет. Сарказм. Если подумать, я впервые говорю об этом вслух - неудачное же я выбрал для этого время… Но тебе я могу сказать: ничего не может быть уже хуже, ничего не может быть лучше. И это была не мафия, Джек. Даже они его уважали: кроме того, его выбрала она, а она очаровывала всякого на своем пути, и их в том числе… Это долгая история. Она бы тебе понравилась, так она была остра на язык и бесстрашна - я половину забыл, половину не понимал, но…

- Первостатейный был мудак, мм? - развеселилось чудовище, радостно запуская свои холодные руки к сочному, желанному сердцу, закованному в клетку грудины, но так неточно и наугад, что вызвало только насмешку, впрочем, не смутившую его жадную до информационных жил натуру. - А ты даже не разозлишься на эти слова? Не знал, что ты бываешь такой замороженной рыбой! Он мог бы оставить хотя бы завещание, они бывают весьма лиричны. О, не говори только, что он был так блажен, что не подумал об этом!

- Ты блуждаешь в незнакомом лесу, Джек, - непринужденно ответил Брюс, благородно пытаясь не презреть дурака. - Разумеется, он оставил… послание. “Не будь беспечен с этим богатством. Пожалуйста, не трать все это на быстрые машины, вызывающую одежду и саморазрушение”. Я отлично справляюсь, доведя себя до полубезумия одиночеством, в карнавальном плаще вжаривая под максимум по трассам… Не могу успокоиться, выхожу против всех, покидаю дом, пересекаю моря, взбираюсь на горы - но там, в самых дальних местах земли, все равно есть причина беспокойства, от нее не сбежать. И я злюсь - как я могу быть доволен, когда кто-то оскорбляет достойнейшего? Но я так долго нахожусь в этом состоянии, что, похоже, эволюционировал в подобие валуна. Его завещание и правда отличалось, полное ожиданий, которым не суждено было оправдаться… Нет, не так. Там была только одна надежда, надежда на то, что Готэм станет моей семьей, а я дошарахался от них так, что они гоняют меня в ночь с фонарями и спускают на меня собак. Я не могу и десятой доли того, что он мог в качестве защитника, и он… отец смог бы еще больше, проживи хоть еще немного, и вряд ли стоит учитывать, что в его время было куда меньше безумных циркачей-террористов… Мы с ним теперь ровесники, и это показательно. Нет, он пал жертвой того, против чего всегда боролся, не сумев защитить свою главную драгоценность, мою главную драгоценность, и не ищи в этом глубинного смысла, махинатор… Скажи, ведь твоя память совершенно изменилась? - ломанулся он напролом, на волне откровенности опрометчиво открываясь окончательно, забыв об истошно вопящем предостережением инстинкте, уникальном, взращенном им исключительно для этого человека, хотя и неидеальном. - И тебе это не нравится?