В искомой комнате свет был приглушен, почти не существовал, словно в сплетении ветвей на тропических обоях было время прятаться ночным животным, но комната не была пуста, и его перекинуло из ледяной, угрюмой покинутости в огневую, навязчивую жажду.

Все та же осень плескалась за окнами, вкрадчиво втекала, прелая, отдающая белым признаком предстоящих холодов, в лазейку приоткрытой фрамуги.

Вальяжно рассевшийся на неприбранной кровати Джокер коротал время среди приличного бардака за изучением квадрата окна - его хищные глаза тлели привычно надменно и холодно, и в них пока не было настоящей тьмы - треска рвущейся реальности или потребности причинить недоступному боль, только неимоверная скука.

На нем были лишь привычные противозаконно узкие брюки и уродливая лиловая рубашка, сдобренные одной только бледной мишурой подтяжек: нестандартный приступ задумчивости сразил его прямо посреди облачения? На нижней губе застыла крупная капля слюны; лицо, лишенное грима, все равно молочно белело в полумраке, будто равнодушная театральная маска.

Брюс, как самый аскетичный из владельцев вычурных особняков, эту гостевую, созданную пусть и с по-семейному ограниченной, но эксцентричностью, не любил, но с этим обитателем она приобрела некоторый шарм: пыльный дух старины сменился пряностью таких противоречивых соседей, как крепкий пот и мыло, фарфоровые кошки на каминной полке оказались разложены так, будто собирались максимально неразборчиво приступить к грязнейшей мартовской оргии, а на носатую голову престарелого птичьего чучела, в декоративных целях водруженного на секретер еще Патриком Уэйном, был демонстративно натянут клетчатый носок с дырявой пяткой.

- Нет, - с порога выдал он, на пути к злодейскому ложу натыкаясь на локальные залежи грязного цветного белья, разрозненные стопки дорожных карт, дрянных бульварных романов и справочников, потоптанные брецели, помутнелые виноградины, похожие на глаза давно мертвых рыб, тарелки, полные вялеными временем колечками лука, раскрошенными огрызками тыквенного пирога и подсохшими корочками хлеба (похоже, сэндвичи с тунцом с его израненным желудком ему по вкусу, надо же), удивляясь только, как и зачем Джеку удалось нейтрализовать заботливую руку дворецкого, сделавшего наведение порядка смыслом своей жизни.

У него даже получилось разгрести себе проход, и тряпки отправились в угол, а стопка тарелок - за дверь, хотя наклоняться было тяжело, и в ушах начинала шуметь тяжесть давления - до этой секунды он и не представлял, насколько сильно его приложили неведомые медикаменты.

Пышущий агрессивным морозом Джокер покосился на него, безнадежно плохо имитируя непринужденность, поскольку любопытство в нем взяло верх над драматизмом.

- Ты о чем, Бэтти? Опять начались глюки? - хрипло отозвался он, спуская вызывающе оголенные ступни на пол, и взялся так пренебрежительно разглядывать мягкие спальные брюки хозяина, будто это был пояс для чулок. - Могу посоветовать хорошего врача. И таблетки у него без рецепта.

У Брюса перехватило дыхание: это была злая обида, тлеющая ярость, достойная соразмерных в представлении этого человека демонстраций: заложенной в школе бомбы, лезвия у горла, долгой грязной ссоры - какое наказание придумал ему этот категоричный тиран, какую каторгу? Сперва ему было невдогад, где лицемерно опускаются ресницы, а где начинается уже настоящая болезнь; но сейчас он с некоторой долей удивления обнаружил высокое знание каждого тайного жеста, а потому мгновенно решил, что снова ошибается.

Он должен был, но отродясь еще не говорил с людьми снизу, и оттого слова застревали где-то в районе надгортанника, и он позволил себе слабость промедления, разжигая пристенный камин: глупый клоун, должно быть, как всегда продрог.

За дверью вспыхнуло и затихло тихое шуршание - Альфред коршуном бросился на выставленный прочь хаос - и он вымученно улыбнулся, впервые не зная, как говорить с Джокером.

- Знаю я твоего хорошего врача, - как мог беззаботно бросил он, зачем-то проверяя кочергой идеально сложенную растопку, хотя золы там не было и быть не могло: он был бескрайне одинок, в его мрачной берлоге не бывало гостей, которых мог бы обогреть его очаг, - лучше помолчи. И я не свихнулся, по крайней мере не так, чтобы разговаривать с галлюцинациями, - слишком быстро закончив с полешками, он подошел, и не слишком аккуратно уселся вплотную, останавливая себя только от обычного собственничества. - Я говорил с тобой. Нет, ты не будешь больше печален, Джо-кер. Никогда. Я тебе запрещаю.

Джокер мерзко, фальшиво захохотал, содрогая своим крепким бедром бедро Бэтмена - чудесное место соприкосновения, сейчас единственное в физической плоскости, но незначительное в невидимом клубке огненной лонжи, поддерживающей их.

- О, ты совершенно обнаглел. Ты? Мне? Запрещаешь? - заиздевался он, не слишком бодро вызывая к жизни опасный тон и вульгарную, пошлую маску, и хорошенько натер нижнюю губу своим острым розовым языком, заставляя плоть обильно блестеть от слюны. - И что ты мне сделаешь, мм?

Он, противоречивый и небывало тихий, был гладко выбрит - Брюс со своей многодневной щетиной и ввалившимися щеками почувствовал себя клошаром в сравнении с ним - и когда он успел так обрасти…

- Ты придурок, Джек, - с наслаждением вывел он, довольный незаслуженной наградой в виде пусть шаткой, но обыденности.

- Ага. У меня это в истории болезни записано.

Они застыли, наслаждаясь отзвуком любимого развлечения - словесной перепалки.

Несмотря на то, что пробуждение состоялось совсем недавно, легкомысленно не вызнавший указаний врачей Брюс чувствовал себя удивительно усталым; кроме того, какие-то особые глазные боли - очевидно, последствие их небольшого суаре на троих с Томми - были достаточно резки и совершенно неуместны.

А сил ему требуется много - больше, чем он прилагал раньше.

Это отчаяние не должно было длиться: его пламенный, естественный отказ увидеть смерть этого человека, прозвучавший прежде, пройдя естественную метаморфозу и став делом прошлым, сейчас равнялся почти импотенции, почти абсолютному бессилию, и он разлепил губы, собираясь нападать и защищаться, возвращая себе активную роль.

Но, не умея вдруг справиться с собой, склонился у лилового плеча, тягостно вдыхая тревожный запах хищного тела, недавнего душа, родного дома, словно его отяжелила огромная невидимая рука, будто был пройден долгий путь, и теперь все, всему пришел конец - и, может, это и было так?

- Прости… Прости, - прошептал он изгибу ключицы, следом поднимая глаза, потому что должен был и хотел взглянуть прямо, но увидел только белое ухо и розовую спираль шрама: в него самого смотреть не желали. - Я не мог иначе, и никаких чикано, Джек. Подвел тебя, но не хотел, чтобы тебе было… как было. Можешь сказать…

- Он заставил тебя кричать от гнева. Это только мое право. Так что могу, - перебил его Джокер, вслепую, только на уровнях разума определяя смысл сбивчивых слов, - но не стану. В этом нет необходимости.

- Если не можешь, попробуй отплатить мне, - не сдался Брюс, мечтая о любой реакции, исключая это равнодушие. - Но я предпочел бы что-нибудь попроще для начала. Тот боковой захват вполне сойдет: буду думать, что это объятья.

- Это то самое твое последнее желание? - криво улыбнулся Джокер, лениво злясь на униженную просьбу.

Брюс кивнул, прикрывая глаза - дотронуться, подобраться еще ближе - прижать, заключить, вобрать в себя, закинуть на плечо: какого черта, каждую минуту, когда он был связан вражьей недоброй волей - даже тогда он нуждался в этом меньше, чем теперь - но он не мог? Больше не мог. Каждый раз, когда он бездумно подчинял, он заменял этого человека его темнотой - та радостно или гневно отзывалась, создавая десятки клонов, способных служить ее целям - и теперь он был готов преодолевать и себя, и ее, что угодно - только чтобы не допустить никакой смерти, и духовной в том числе.

Никаких гарантий, ну разумеется - но если Джека нет, то что вообще тогда существует?