- Пожалуй, тебе стоит еще немного поумолять меня, Бри, - безынициативно подал голос Эллиот - так, будто его отвлекали от важных дел со всякой ерундой: наклонившись, он ласкал оружейным стволом побагровевший от ушибов клоунский живот.

- Клянусь, я убью тебя, Томас Эллиот, - прошептал Брюс, и взглянул в своего последнего врага так, что тот обернулся на него, хотя смотреть не хотел. - Не важно как. Не важно когда. Я выпотрошу тебя, сука, и повешу сушиться. Отойди от него. Отойди, смотри только на меня!

Практически достигший края делирия Джокер взвизгнул, взорвался странным смехом, не давая ему продолжить: не мог удержать болезнь в ее темнице.

Он сотрясал врага, сотрясал строгие механизмы оружейного спуска, не испытывая страха.

- Не будем обращать внимания на того сдавшегося слабака, Джок. Не будем? Хорошо, что ты со мной согласен. Нет, - бодро возобновил свою мутную историю Эллиот, следуя за этим безумным звуком, - не вернулся, а прибыл. Этот человек… это был не я. Однажды… посмотрим… вечером, может, даже днем, он ступил на отлично освещенный осенним солнцем готэмский асфальт. Он должен был воспользоваться поездом или автобусом, поскольку авиаперелеты - разумеется - ему были недоступны. Мехико-Готэм, сухие травы, ленты дорог, долгие ночи в мотелях…

- Не говори херни, - ласково улыбнулся Джокер. - Умник. Экспрессом. От Наукалпана до Готэма, тридцать часов без пересадок не хочешь? Тридцать сраных часов, изнывая от нетерпения.

- Этот человек легок на подъем, - подхватил Эллиот, массируя его плечо. - Решил и готово. Осталось только вычесать из волос Мексику, всех ее жуков, песок и колючки, и вот его дешевые ботинки топчут мой город, да, Джокер? Он должен был быть одет неброско, в коричневое или, скорее, в серое… Невзрачный. Этот человек был невзрачным.

- Его это более чем устраивало, - фыркнул Джокер. - Он тогда получил красную карточку за три ошибки, и вылетел из самых интересных конкурсов властей. Так что, если бы у него было даже три комплекта яиц, они все были под угрозой из-за негласной практики химической кастрации особенно отличившихся агрессоров. Забавно, кстати, что Уэйн Фондейшн, учрежденный для поддержки жертв преступлений, непроизвольно защищал его от этого сомнительного удовольствия целых два года… Главного производителя бед! И стал бы защищать дальше. Гуманизм, Томми, это тебе не коровья лепешка, мм. Удивительная ирония… Ну и… Верно. Этот мужик приехал, и после этого ничего не было. Его не было.

- Да, этот день был последним, - печально согласился Эллиот. - Нормальные люди сказали бы - “не было его прежнего”, но мы не такие, да? Мы с тобой не пошли бы таким простым путем, Джок. Он должен был подготовиться, принарядиться: его неказистая одежда уже не подходила, ведь он искал особенного внимания. Такого, какое трудно получить, если ты простой оборванец. Как там говорят у вас, мисфит, верно? Плохо сидящий пиджак, неправильная речь, хреновая осанка. Он взял себе имя или получил от кого-то?

Томно вздрагивающий Джокер, будто по какому-то загадочному правилу обязанный ответить ему, пожевал щеки, и перевел взгляд - туда, где в углу застыл побелевший герой.

- Имя он… себе… взял, - кашляя в паузах до рвотных позывов, выдавил он, подмигивая застывшей на стене акварели, так надежно скованной крепкой клеткой багета, что Миссури на ней прекратила свой бег. - Ч’ужое. Так звали его отца. А прозвище он получил тут, и стал мной. Не сразу, через часок-другой: в первом же баре, налившись в сраку джином. Раньше он никому не позволял замечать ту херню, что у меня с лицом, сразу резал. Не умел оценить нормальную шутку, был слишком молод. Ты прав, это было скучно. Он был скучный, посредственный, не знал, чем себя занять. Не настолько хорош, чтобы его слушали важные шишки, непригляден, совсем не интересен. Он не знал, что можно просто попросить, он не стал бы и требовать. Все были не правы, все ошибались, а он мог только стоять и смотреть.

- Как это случилось? - напряженно спросил его пристрастный дознаватель, часто дыша: динамик передавал это злобным пыхтением. - Как он стал тобой?

Джокер стал донельзя лукав и томен.

- Он проводил слишком много времени наедине с собой, - весело признался он. - Хреновая компания. Но он узнал другого человека: случайно наткнулся на его существование в третьесортном таблоиде с родины. Мм. Не уверен, не помню. Но в той гр’я-азной газетенке он нашел интересные картинки… По очевидным причинам тот незнакомец предпочитал быть в курсе, как журналюги, одна из самых отвратных армий всего того воинства, что он ненавидел, извращают правду. В их лжи много настоящего, они ничего не умеют от него скрыть, - он улыбнулся так очаровательно, что Брюс застонал, наконец осознав, что все, все - конец: он почти мертв, подыхает, как собака, и тот взгляд, так равнодушно брошенный, был для него последним. - Чего-то настоящего ему и не хватало.

- В газете, которую ты тогда читал, на соседних страницах был и Бэтмен, и хозяин Палисайдс? - догадался Эллиот.

- На одной, - захихикал Джокер, щурясь от счастья, и у его глаз разбежались четкие в трещинках грима лучики морщин. - На одной странице: Бэтмен - ряженый клоун, блеяли они, Брюс Уэйн совсем сдолбился, вот так там было написано! - приступ хохота сразил его, и он стал говорить невнятно. - Брюс Уэйн совсе-ем сдолбился: вываливается в несознанке из какой-то итальянской колымаги, в одной руке сиська светленькой шмары, в другой - пизденка негретяночки, а глаза у него… о, его глаза… можно сталь резать!

- Ты решил, что это головоломка? - уточнил Эллиот, прилично в этом промахиваясь.

- Нет, - снисходительно к его глупости фыркнул Джокер, и стало понятно, что он снова просто издевается, и дальше последует праздная история о появлении шрамов. - Головоломка? Загадка? Я так не думал. Я вообще мало думаю. Просто… не знаю, как сказать тебе… - он замялся, посмеиваясь. - Мне кажется, таблетки, которые мне прописал врач… много, много разноцветных таблеток… как странно на меня действуют…

От смеха он стал совсем бешеным, но Эллиот уже его не слушал - даже спектакль от признанного мастера абсурдизма не смутил его, будто он был тверд и уверен в том, что правда на его стороне.

- Слышал, Бри? - восторжествовал он, прикладывая грязно оскорбившую смешливого преступника руку на матовый и антрацитовый бэт-символ на своей груди. - До тебя его не существовало. Он создал себя для тебя, сильно, да? Ты понимаешь, что это значит? Точнее… Понимаешь, что это не значит ничего? Джокер - фикция. Он сам это признал! Есть в этом мире что-то более отвратное? Ты просиял в гордыне, притворившейся бескорыстным добром, и на этот знак закономерно потекло дерьмо, со всех щелей потекло, хлынуло - разбирайся, тебе же это так важно! Тоже думаешь, что это ирония? Но его рождение даже не предложение в ответ на спрос: он пожалел тебя, он был тебе необходим и вот, однажды он откликнулся! А она… она умерла, чтобы ты не забыл его никогда, узнав. Не посмел позабыть.

Все так же мучимый фантомами образами Брюс поднял голову, осмотрел его внимательно и строго, и морок, старательно наводимый на него с посильной помощью печального подлеца с взрезанным лицом, рухнул, развеялся.

- Много болтовни, как и всегда, - глухо выдавил он, неуверенный, что может продолжать держать лицо: на белой коже вспухал отвратительный бордовый след, кривились губы, дрожали тонкие клоунские веки, изрезанные губы проводили в атмосферу разочарование, которого Брюс Томас Уэйн не хотел никогда вызывать - и в горле высыхало само собой.

Эллиота его ответ не удовлетворил.

- Болтовни ему много. Сука, - проворчал он, с размаху впечатывая кулак в клоунский кадык - раздался недвусмысленный хрящевой хруст, и избиваемый пленник снова закашлялся. - Ну во-от. Сломал, что-ли? - протянул он, оглядывая диспозицию. - Прости, друг. Но ничего страшного, у меня тут все схвачено.

Это, увы, было так.

Брюс замер, чувствуя, как виски предательски обильно покрывает пот - ничего не изменилось, он бродит по кругу: все те же муки, все та же привязанность, все та же ненависть и никакого просвета…