- Джокер… - начал Брюс, судорожно выискивая слова, способные достигнуть его.

Он хотел бы сказать ему правду - но не смог понять, в чем она состоит: ради кого он так старается? Ради исхудалого психа или ради себя самого, уже знающего ужас пустоты…

- Вставай, - тогда снова подступил к нему Джокер. - Я! Я обвиняю тебя, - он попытался изменить выражение своего лица, заставив мышцы расплыться в подобающей случаю печали, но ничего не вышло. - Ты взялся лезть на мою сторону, притворяешься, что знаешь лучший исход для меня. И вот, мне причиняют вред, а ты бездействуешь, поскольку не даешь себе понять, насколько серьезно я оскорблен. Так вставай, очисти свою совесть!

- Не имей мне мозг, Джей! Ты, ублюдок, так и не сказал ничего из того, что на самом деле думаешь! - взорвался Брюс, горячо ненавидя его наивную изобретательность: пустые глупости умело втекали в его уши, по замыслу их создателя превращаясь в мечи и стрелы: “Ты слаб, безнадежен, ничего не смог изменить”…

Джокер вдруг остановился, помрачнел, тяжело набирая в легкие воздух, и закашлялся, часто сокращая мышцы своего впалого живота.

- Пошел ты, - просипел он, когда смог снова говорить, и глаза его тлели. - Мозг у него пострадал. Все, я все сказал. Теперь сам умоляй меня.

- Что ты опять задумал? - опасливо вопросил Брюс, задыхаясь от учащенного сердцебиения.

- Увидишь, - ядовито прошипел Джокер, но для настоящей ненависти оказалось мало место: в его голосе таял след какого-то иного чувства.

Так Брюс Уэйн, уже второй раз за эту памятную, сумасшедшую осень, стал недостойным даже секунды желанного внимания.

- Джокер? - осторожно позвал он, не замечая уже увлеченного желанным представлением врага: вполне логично было ожидать, что Джек уже сейчас нарвется на пулю или нож исключительно чтобы досадить ему. - Прекрати, что ты там… Просто прекрати, я думал, ты… Никогда не понимал их, ты прав. Оставаться в строю ради чего-то идеального, недостижимого, да, это смысл жизни. Но так нельзя, так не получится. Я был готов терять, не смог только смириться… Просто всегда будет еще один день, Джей. Теперь я это знаю. В любом случае… я не должен оправдываться перед тобой.

Он сделал приличную паузу, верный своей привычке хотя бы пытаться обуздать свою неистовую кровь, так часто толкающую его на поспешные поступки - теперь уже не было возможности ошибиться.

Какой смысл рефлексировать? Обо всем знал только Джек, только Джек понимал его. Кто еще умел ступать за край, за границу крыши, в бездну?

Тем удивительнее было видеть, как он спасовал в самом конце.

Дыхание восстановить не удалось, и теперь он глотал густой, теплый воздух, отдающий агрессией - ужасный дух: решимость, но отчаяние.

Он неожиданно для самого себя затих, скрючиваясь в своем углу - им самим вслух было озвучено то, во что он не собирался верить. Джек погибнет, он сам не дотянет до момента, когда этому человеку будет гарантирована безопасность, заплатит за него так, как не заплатил бы ни за кого другого, а все, чем так полны медные глаза - просто очередная шутка, не мог он печалиться, наблюдая смерть своего самого главного врага, самого идейного из всех соперников.

Он никогда бы не сделал для него подобного, никогда бы не стал бы упрямиться, он просто трусливый клоун, никак не равен ему, недостойный, жалкий, глупый, слабый, неженка, отупелый, шизофрения окислила его мозг безвозвратно, он животное, кусок льда, не растапливаемый никакими словами, никакими прикосновениями; просто мусор - битое бронированное стекло, запыленная ромашка у дороги, твердая, прямая арматурина, торчащая из стены заброшенного дома…

С таким же успехом можно было, в дополнение ко всей этой лжи, считать его двенадцатилетней индонезийкой, но правде в глаза смотреть с этого момента он отказывался - в конце концов он тоже пострадал… К черту, он тут самый пострадавший, а чертов клоун даже не догадывается, каково было знать о его гибели, никогда этого не почувствует…

- Готов к страшному суду, мальчишка? - встрял Эллиот, ласково поглядывая в сторону дыбы. - Ты же к этому ведешь? Собираешься самоустраниться, верно? Попробуй. Думаю, стоит начать с откусывания языка, ибо время разбрасывать камни давно прошло. Жду с нетерпением, мне есть чем тебя удивить, потому что теперь ты будешь служить мне вечно, понимаешь? О, это оказалось так приятно, что я почти утешился: быть укротителем, экзорцистом быть - правильно… Язычники, поклоняющиеся огню, достойны костра.

Он с восторгом ждал суицида.

- Мое мясо кончится тут, ебанат, - вежливо отреагировал Джокер, все еще активно рассчитывая пути выхода из сложившейся ситуации. - А что, дашь мне оружие? Отличная идея, я тебе уже один раз проиграл, так что давай еще, а? И берегись, я два раза не ошибаюсь: неплохо обучаюсь новому, мм.

- Никаких шансов, голубок, - выступал в это время захватчик. - Но ты бы смирил рассудок, покаялся бы. Или тебе интересно, что будет дальше? Хотел бы увидеть…

- Я все… - Джокер быстро облизнулся, равнодушно глядя. - Уже видел. Более мне ничего не интересно.

Он снова закрутился в путах, торопясь, оказавшийся, но закашлялся, до предела раздраженный, пульверизатором разбрызгивая красное содержимое лопнувших сосудов покровов желудка и горла, и Брюс вдруг понял, что он видит.

По позвоночнику прошел болезненный разряд молнии: страх. Джек страшился потери власти, потери влияния - точно так же, как он сам.

Джек чего-то боялся - Джокер, способный пожать плечами, оставаясь в герметичной камере, стремительно заполняющейся водой. Джокер, играющий и со своей жизнью в том числе. Джокер, не устрашившийся того, что с ним случилось в детстве - можно было быть уверенным, что он обожает это, и печалится лишь о потери памяти…

Брюс хотел бы разозлиться сильнее, чем он был зол, только не испытывать этой глухой тоски.

Он мог многое, а должен был еще больше, он осваивал свою теневую профессию. С того момента, как удары других мужчин научили его охотиться, он лишь на пару лет смог отстраниться от себя, лишь на какое-то время убедить себя, что может быть счастливым.

Но вызвать снова фальшивое острие улыбки на страшном лице он не мог.

Внимательно глядящий в его глаза Джокер, казалось, был уверен, что получит свое.

- Давай же! - звал он восторженно, не скрывая полыхающей самолюбви. - Давай. Не за меня. Я - не другие. Я особенный.

Брюс кивнул, соглашаясь с этим - не такой, как другие, особенный, не тот, кого хотелось разочаровывать.

Он мог бы использовать его жизнь ради своего выживания, он обязан был молиться этому невеликому, но чуду: Джокер желает кого-то спасти.

Он должен был сказать: “Да, хорошо, стреляй, Том. Одним сукиным сыном в мире будет меньше. Я говорил о прощении, но сам не умею прощать.”

Или он мог бы встать, стать быстрее возможного, выбить пистолет - это было обыденно для него, он так делал по крайней мере девятнадцать полных раз в реальном времени. На тренировках - и не счесть сколько.

Поднялся бы на ноги, сбрасывая путы - в миг бы оказался у вражьего локтя, провел бы рубящий и, конечно, успел бы до того, как по злой воле сработает боек, разобьет капсюль…

Это уже было. Он уже делал, и в намного более неблагоприятных условиях.

И Брюс наклонился, по-собачьи ерзая на месте и вытягивая шею чтобы удобнее было выбрать губами затаившийся в невеликом паркетном зазоре оранжевый бочок пилюли - широко уложил его на язык, приподнимая голову, чтобы продемонстрировать всем, без исключения, присутствующим, как будет глотать.

Он крупно, обреченно вздрогнул, когда настороженную, адреналиновую тишину разрезал однозначный скрежет чужих зубов.

- Ты сраный предатель, Бэт, - услышал он, но головы не поднял: он улыбался, ему было стыдно.

========== Глава 111. ==========

“Не.на.ви.жу.” - стучали морзянкой ножки стола. - “Не.на.ви.жу.Не.на.ви.жу…”

Застывший в неприглядном поклоне Брюс сухо сглотнул - жесткий желатин пилюли оцарапал ему пищевод; вязко тая, лепился к стенкам желудка - или это только казалось? - но землистого вкуса могилы пока не выходило испробовать - все, как и прежде, было рассчитано…