Такая, как она, никогда бы не признала поражение.

Притвориться веселым у нелюдимого Бэтмена в этот раз не получилось - да это было и ненужно - и он просто выдал ей теплый взгляд, полный благодарности за знакомство и случайную, но важную науку выбора, и махнул вино, которого, вообще-то, не выносил, залпом, до поры не ощущая вкуса подвига, оказавшегося куда ближе, чем он думал.

- Спасибо и за эту защиту… - печально прошептала она, наблюдая, как двигается его кадык, отмеченный мишенью родинки. - Всегда от мужчин одни беды, и даже мой брат… А ты… Со мной такое впервые, знаешь?

- Знаю. Я отличаюсь, - нескромно подтвердил он, сожалея на самом деле - о невозможности выбрать себя, а не ее, даже так, пусть в неопределенности, длящейся пока он не сделал этот мерзкий глоток, о самом желанном и недостижимом, находящемся далеко и во тьме, о безумии и разуме, о несбыточном, о непознанном и непознаваемом, о том, что исчезло, да и вряд ли было - и о горечи отравы в целом, конечно. - Беги сразу и не оглядывайся, со мной все будет в порядке. Есть человек, с которым я хотел бы встретиться, так что я со всем справлюсь, и за тебя в том числе. Он тоже, как и ты, не понимает, почему мне нравится подменять кого-то на плахе. Прощаю: никто не делал для меня того, что я хочу сделать для тебя, неудивительно, что и в этот раз мной воспользовались.

Селина кивнула, пытаясь себя то ли размягчить, то ли, напротив, ожесточить.

- Нет, мой герой, - печально прошептала она, влажно прижимаясь поцелуем к его сжатым в последнем порыве решимости губам. - Ничего не в порядке. Не нужно мне прощение, мне нужны гарантии безопасности.

Голоса стихли, смолк колокольчик печали, не дававший ему покоя с самого утра, и он потерял сознание, хотя полагал, что у него есть еще немного времени, до того, как отрава подействует.

========== Глава 105. ==========

Крепко связанный Брюс очнулся в полной темноте, шерстяной и жаркой - от его дыхания на тканевой преграде, лишившей его зрения, уже собрался конденсат - и слабый запах лаванды, любимого бристольского кондиционера Альфреда, недвусмысленно говорил о том, что он остался в родном доме.

Голова раскалывалась, сосуды рвались на части от дикого, неестественного давления, виски были готовы лопнуть, но он бодро пустился в самообвинения, царственно пропуская нормальный этап опасений за свою жизнь и имущество: дурак, неисправимый дурак, теряющий голову от любой женщины, теряющий рассудок от чертовых иллюзий, слабоумный эстет, готовый ради позолоченного медного болванчика презревать собственный путь, чего уж говорить об острых коготках простецких недобрых намерений, щедро украшенных темным блестящим локоном, отличной грудью, налитой под модельным платьем и сбрызнутой ароматом магнолии, и нельзя было не поддаться ей, такой напуганной, нельзя было не выбрать ее, поверить, что это ловушка, и все равно, в чем она состоит, потому что самое тревожное - чем все это могло кончиться для Томми, так неосторожно выбравшего в злополучный для них момент эту ядовитую, тонкую красавицу…

Мысли о том, что это было его единственное слабое место, о том, что что-то помогло ему хотя бы не опозориться в роли похотливой лысой обезьяны, обманутой при совокуплении, и даже о том, что он почти покорил ее нежную природу, были слабым утешением.

Руки были плотно прижаты крест накрест к телу, и он знал что это - смирительная рубашка, отличная шутка, мерзкая, но он уже достаточно, несмотря на неподъемную тяжесть тела, совершил необходимых приготовлений для повторения того самого гуттаперчевого трюка освобождения, в обычном состоянии не представляющего для него труда…

Необходимо было оценить перспективу. Тот, кто его отравил, не знает, что он очнулся? Иначе он должен был уже быть здесь, рассчитав дозировку.

Только нажива интересует его или их, не более? Слишком хорошо, чтобы быть правдой: тогда у него было бы время, чтобы взять их с поличным, раз уж занятной Селине теперь ничего не угрожает - в этом он был уверен, в целом даже одобрял, остудившись минутой-другой ожидания.

Была только одна загвоздка: даже обретя возможность наблюдать, он не мог толком двигаться - и, если затекшие от резиновых рукавов кисти могли уже сжиматься-разжиматься, плечи были непомерно тяжелы.

В черноте мешка перед глазами плавали овальные, микробоподобные круги, кислотно-желтые, тошнотворно-зеленые.

Отрава отлично работала - веки слипались, в желудке происходила какая-то особенная бойня, и это было странно: походило на отложенное отравление - последовательно растворяющиеся капсулы, призванные поддерживать его в таком состоянии?

Брюс немедленно пожалел, что не уделил крейновской стезе (похожим методом когда-то доходяга-ирландец дурил его в черной башне, скрупулезно намерив себе время особым вариантом оболочек) в свое время должного внимания, вопреки привычке придирчиво осваивать любую практичную область, и нахватался в результате по верхам из-за появления кое-кого взрывного, цветного и лукавого.

Такой тщательный подход излишне подозрителен .

Не иначе, как от нетерпения и под влиянием медикаментов, он вдруг почти явственно увидел милуокский пригород, и то чувство стыда желания и бессилия совести отлично гармонировало с нынешним падением - конечно, ровно до того момента, как к нему приблизится враг или союзник, и он будет свободен - силой или по чужой милости, и быть плененным - о, как близко он уже познакомился с этим ощущением…

Медитировать дальше не было ни смысла, ни времени, и его нехитрая, цельнометаллическая воля, подстегиваемая горделивым воем охотничьего инстинкта, подняла его над полом, когда он почуял чужое присутствие за дверью.

Характерный для электронного замка в его кабинете шорох пластиковых клавиш - мерный, совсем неслышный иному уху - так сильно удивил его, что он запрокинул голову - туда, где явилось бы недоступное для взгляда лицо врага.

Ключа от этой двери не знал даже Альфред - но мог получить тот, кто бывал, как и он, тут достаточное количество времени.

Мягкий ковер заглушил излишне тяжелые для обычного человека шаги, и рядом с ним застыл кто-то с определенно недобрыми намерениями.

Брюс прищурился, когда с него содрали плед, словно тряпку с попугайской клетки, и он увидел, что и правда, как и предполагал, находится в своем кабинете…

Но это было не ограбление, которого он легкомысленно ждал.

Уныло разглядывая человека в собственных доспехах, он с усилием уговорил себя не впадать в ярость, и жаль, конечно, что любимый старик, с которым такое случалось не часто, был не прав - если бы это был Джек, это бы годилось. Все, что мог придумать чертов клоун, сошло бы: быть изрезанным, оскверненным, пребывающим в состоянии манекена, бездумной куклы, которую можно наряжать и расчесывать; сдохнуть, в конце концов, от его руки было бы не унизительно - сам заслужил, по своей воле заслужил, необманутый, а желавший доверять, так долго подставляя ему спину, так часто опускаясь перед ним на колени.

Может, он и правда мечтал об этом с самого начала? Достойный соперник, единственный, сильный, свирепый, породистый, но не преодолевший, потому что ему все и так позволялось - иррациональное, суицидальное желание, но сильное, чего скрывать, черт знает откуда взявшееся… Все эти прощения, прощания, столкновения, огненные всполохи, отражения в стеклах и зеркалах - почему это не было унизительно? Что-то необъяснимое, высокое, прекрасное восставало против инстинкта самосохранения, против природного добра, скучно заключенного в социализированности: только бензиновая прерия, каменный лес, охота и погоня, брызжущая кровью схватка-свара, где можно грызть и подставлять шею под острые зубы, сжимать руки, вложив всю мускульную силу и быть наконец обнятым так же в поту и восторге, проникнуть в самое сокровенное, самое достойное, и дать проникнуть в себя, как в самого непокоряемого, а потом стать лучше, сдавшись, успокоившись, наконец достигнув тишины от угрызений совести и печали, от пустоты…