Из-за каждого угла за ним следили невидимые глаза, и невозможность устранить причину беспокойства сводила его с ума: когда впервые он наступил на горло своей справедливости? И почему теперь он не может сделать это снова, какие таблетки или уколы существуют от этой болезни, что губит его…

Почему от мысли о социальном самоубийстве, о заточении в подвале его обуревает восторг - что это, радость птицелова, готовящего силки? Он никогда не хотел походить на всех этих психов - на того, кто сейчас носит бэт-знак, на всех этих постоянных клиентов Блэкгейт и Аркхема, на Джокера…

И тщетно было полагать, что это нервы расстроились - в плену тюремного строительства клетки он, наоборот, совсем закостенел - зная, что это просто предчувствие, рожденное досадным фактом: что-то не сходилось, отбытие жесткого, ненавистного, особенного придурка было недостаточно драматичным: когда это Джокер позволял себе пресность?

Настоящее спокойствие не было достигнуто.

Ему снова не было дела до работы - все надежды и риски корпорации проходили мимо него, все вести и непринятые решения копились в бумажных стопках на столах в кабинете, на тумбочке у кровати, на подоконниках в северной, конечно же, библиотеке.

Он забыл, как звучат его обычные оправдания; Бэтмен, его черная тень, превратился если не в постыдный, то обычно-интимный секрет, и знать ничего о нем он не желал; вечер над городом, забывшим уже его настоящее имя, обещающий ночь и поэтому значимый, больше не волновал его ни своей синевой, ни разбавленным серым, или ржавым полотном.

Бэтмен только враг Джокера.

Оттого он иногда, слепо пялясь в документы, негромко смеялся, скалясь: не чувствовал себя живым.

На седьмой день внезапный прилив вдохновения подхватил и понес его, словно чертов катамаран в виде лебедя.

Его суровая, насупистая натура страдала, но пальцы уже добрались до телефона: он вспомнил незаслуженно забытое, предпочтя вдруг реальность странной летаргии, в которой провел эти дни - необычно для него, неожиданно, раз уж он все еще был камень на дне реки, приятно холодный, ужасно тяжелый, неподъемный, и был он таким всю свою жизнь - когда не надо было тащить на себе слона, когда не надо было бежать быстрее ветра…

Все еще чувствуя себя ужасным мудаком, он стиснул челюсть и пустился в неспешные поиски сотового.

Вместо Эллиота ответила переадресация, и он принялся прилежно сочинять послание, хотя навыки эпистолярного стиля основательно подрастерял за долгие годы после учебы.

Осторожно подобранные слова потухли: экран смартфона высветил входящий вызов.

- Серьезно, Бри, все в порядке? Тебя по всем газетам полоскают - я и не думал, что… Ты уж извини. Кому такая чушь вообще могла прийти в голову? - зачастил в динамике легкомысленный, восхитительно ничем не выдающийся Эллиот, не обращая внимания на такие мелочи, как приветствия, когда Брюс подключил его. - Я все звонил, но до тебя было не добраться. Ты слушаешь? Ты слышишь?

Брюс и забыл, как пользоваться телефоном без амортизатора в виде Альфреда.

- Откуда ты знаешь, что это я? - изумился он, лениво глядя, как падает пыль в световом столбе последнего на сегодня солнца.

- Сначала я… Честно говоря, Бри, честно… Был шокирован, знаешь? - вещал добродушный Эллиот, сотрясая низкими тонами динамики. - Газеты тебя растерзали, да! Почему ты не заткнул им рты? А… Кто мне еще позвонит, ну! Нам надо увидеться.

Брюс, не имеющий возможности поделиться своими настоящими эмоциями по поводу внезапного разоблачения, опустил глаза, устало улыбаясь.

- Знаю. Не бери в голову эту возмутительную чушь. Прости, - пробормотал он, попеременно то потирая пальцами переносицу, то приглаживая волосы пятерней, словно был смущен: забыл сообщить старому другу свой личный номер, как мило. - По понятным причинам я был несколько занят… ты понимаешь, да?..

Эллиот на другом конце трубки, в уютном кольце Петли, засмеялся - но так устало и неожиданно, что Брюс вздрогнул.

- Понимаю. Ты занят. Но… Пациент, - коротко сказал он, оборвав вынужденный смех. - Умер. Виктория… отменяется. Но ты мне нужен. Ты мне нужен, Брюс. Адрес сейчас вышлю, будешь там, не обсуждается. Встреча. Одень что-нибудь забавное, я скину листовку. Ты всегда любил бедноту, тебе там понравится.

Цветущая весна, ненормально зеленая в сочной траве и молодых листьях, буйная, зрелая, пахучая пышным маем и пронзающая сердце, даже если тебе всего восемь; погибший пациент отца, первый в его практике - и весь мир тоже, как и избалованный мальчишка, не понимал значение слова “смерть”; бумажный интерьер библиотеки и теплая, обожаемая, возлюбленная рука, отдернутая в ужасе, которого он заслуживал…

…окаченный воспоминаниями Брюс был вынужден согласиться.

Облачаясь в свою привычную одежду - черные брюки, легкий светлый пуловер, - он злорадно представлял себе разочарование хулиганистого друга, желавшего его провести с глупым карнавалом.

Место назначения оказалось неожиданным по двум параметрам: и правда богемным (несмотря на вызывающую дороговизну на первый взгляд) и, что интереснее, незнакомым: новым.

Он знал, что Эллиоты постепенно обеднели по вине пресловутого кризиса середины восьмидесятых, и гонорара врача на блистающую жизнь, которую они наблюдали в детстве, никак не хватит, но это было излишне… экономно.

Обожающий внимание толпы, шепотки и презрительные взгляды Брюс с опаской миновал вход: фейсконтроль, похоже, тут предусмотрен не был. Очередной подкол? Но в помещении он понял, в чем дело: все позеры - театральная братия, менеджеры и позолоченная молодежь, разодетые, как на маскарад, были до такой степени поклонниками разнообразных изменителей сознания, что внушительные охранники распределились по периметру.

“Встреча” была оформлена в стиле семидесятых, и женщины щеголяли джинсовыми жилетками с блаженной вышивкой и вязанными крючком платьишками.

Менеджер пережил пару инсультов, пока Брюс не прогнал его прочь.

Эллиот, отирающийся у бара, в котором он уже успел надраться, и правда учел условия маскарада: оказался облачен в… комбинезон. Эта странная одежда, пошитая из плотной костюмной ткани цвета морской волны, была уж слишком странной.

Его округлая лысина, еще покрытая редкими черными волосами, матово поблескивала.

- Надо же, тебя даже не пришлось уговаривать! - воскликнул он, подмигивая, и по его травянистым, лесным глазам скользнули искры приятия. - Но за домашнюю работы тебе - ди. Нет, даже с минусом! Говорил же, принарядись. Какой серьезный мальчик! Ты пришел кормить инвалидов? Резать ленты новой школы? Читать вслух Историю Британских островов?

- Боже, Томми… - простонал Брюс, как любой интроверт посреди подобной обстановки, сразу же помрачневший до аутизма. - У меня, если хочешь знать, тоже костюм: оделся под молодого Уэйна.

- Ты - образцовый мужик, Бри! - захохотал Томми, - Вперед, на встречу приключе… Охо-хо, приветик.

Причина осечки была очевидна: у его плеча по барному стулу (черт знает когда - прежде табурет был пуст) растеклась очередная женщина из отборных - белая, гибкая, черноволосая, томно уложившая припухлые губы во что-то вроде улыбки. С ней был бритоголовый мужчина - огромный, массивный, идеально накаченный, с глуповатым выражением лица - совсем не пара такому высшему классу.

На ней было простое мягкое платье, из тех, что скрывают ноги, притворяясь целомудренными, дополненное внушительным декольте, и она была так красива, что у Брюса перехватило дыхание.

Ткань струилась, багряная, лилась с ее бедер, обнимала руки.

Эллиот уже не казался удивленным.

- Мои новые друзья! - совершенно искренне чему-то радуясь, провозгласил он, пытаясь не улыбаться, словно от счастья. - Прекрасная Незнакомка и ее брат.

“Прекрасная незнакомка” и “ее брат” уставились на него, или он ожидал этого - конечно: фальшивый герой, в их глазах это он не-Бэтмен.

- Томас Кайл! - бодро отрапортовал глуповатый культурист.

- Тезка мой. Отличный мужик! - Эллиот вдруг бросился Брюсу на грудь в дружеские объятья, объективно совершенно излишние. - Нравится? - добавил он шепотом. - Селина.