Какая незавидная доля…

- Войдите, - рассеянно позвал он любимого старика еще до того, как тот успел постучать, потому что никто больше не пришел бы, не стал бы мяться у двери, поскрипывая половицами. - Сегодня Хеллоуин, Альфред? Или уже ноябрь?

Альфред вплыл в хозяйскую спальню с твердым намерением устроить мощный разнос за сотню пропущенных завтраков…

Уставился на спину хозяина, по плечам украшенную широким ожерельем ротовых меток.

Мощная гряда хребта оплыла в расслабленной позе, на шее алели следы зубов, в центрах веера все в глубоких проколах кожи. У левого бока застыла тройка пока еще розовых синяков: отпечатки пальцев от тех пальцев, что отпечатков не оставляют…

Старик молчал.

Что он мог сказать? Попросить прощения? Поддержать?

- Я сейчас все обработаю, сэр, - наконец тускло сказал он, надеясь, что…

- Ты про спину? - неожиданно неподотчетно равнодушно развернулся Брюс, разминая в руках содранную с кровати простыню. - Прости, не хотел тебя смутить. Прости.

Дворецкий нахмурился, совершенно ничего не понимая, и мысль о бестактности, которую он совершил, даже не пришла ему в голову, хотя прежде он втайне гордился своим самообладанием, учитывая хотя бы ту пару килограммов мокрых разнокалиберных женских трусиков, что он вылавливал из местного бассейна - сброшенных не ради любви, мужской природы или дневного имиджа, которые он никак и никогда не комментировал, хотя каждый раз перед ним вставало видение его старомодного, стеснительного друга, который явно бы не оценил масштабов духовно саморазрушительных подвигов сына.

Даром что сам оказался способен безотвязно преследовать свою будущую жену после того, как его, в хламину пьяного, вырвало ей на туфли.

- Что-то случилось, сэр? - почти отчаянно спросил он, тревожась.

Если дело было не в уродливом.. Чужая постель, как недостойно.. Но что он мог теперь: ему выдавали отгул за отгулом, этот человек не нуждался в нем даже мальчиком, чего ожидать, когда он стал мужчиной?

Хозяин неожиданно легко и иронично вздохнул, вставая.

- Не могу ему помочь, - с нешуточной тоской проговорился он, искренне улыбаясь. - Неужели я такой слабый…

Старик в ужасе отшатнулся.

Все было как всегда.

Острые пики - шпили Палисайдс - и левый, и правый - все так же стремились в небо, неожиданно голубое, последнее, наверное, перед пусть быстротечной, но промозглой, грязноликой зимой. Спокойно стояла тисовая роща, покрывались глянцем после дождя обтрепанные осенью кусты шиповника, и камины можно было бы и растопить, да только эти глупые химические брикеты никуда не годились…

Альфред заметил неладное, только когда непривычно активный с самого раннего утра хозяин, уже сунувший нос во все обычно равнодушные ему дела, освятил своим появлением кухню: вот уж что было совершенно необычно!

- Сэр? - с плохо скрытым сомнением вопросил он: время, когда этот человек держался за его брюки, мечтая получить запретный сахар в виде остатков глазури, прошло так качественно, что уже не существовало - иных причин его пребывания в тривиальной обители питания не бывало.

- Что? - невозмутимо откликнулся Брюс, и раскрыл свою обычную книгу-на-день, устраиваясь у окна.

Его спина была слишком пряма.

- Вы что-то хотели? - поднажал взведенный какими-то неуловимыми изменениями дворецкий, вяло размышляя, чем конкретно ему грозит смерть казалось бы навечно заведенного порядка.

Когда “тот человек” появился, так ничего не изменилось. Но теперь - будто умер кто-то? Готовы поминки, и стоит занавесить окна.

- Нет, - недовольно ощетинился Брюс, почуявший стариковы метания. - Есть немного свободного времени. Обращайся, если тебе понадобится помощь.

Альфред помрачнел, и решил особого значения странному поведению воспитанника не придавать.

Даже когда через пару часов отсутствия тот, неподвижный, такой трогательный в своей пышущей молодости, невинно рассматривал и без того со всех сторон изученный вид из коридорного окна, пока проходила обязательная ежедневная протирка ликов славного прошлого - будто сторожил что-то.

И когда пыль, и без того незначительно налетающая на поверхности в гостиных и используемой библиотеке, сама собой исчезла без следа, и куда-то делась вся накопленная по бамбуковым корзинам грязная одежда, старик только убедил себя, что его мучают галлюцинации, хотя остротой и крепостью своего разума обычно гордился излишне.

Но когда он по привычке собрался совершить давно заведенный и совершенно ненужный при существующей доставке чего угодно куда угодно променад до фермерского рынка - каждую субботу, без пропусков, отбытие ровно в три - и обнаружил застывшего на заднем сидении Фантома хозяина, он не выдержал.

- Мастер, - мрачно проговорил он, в отражении гаража и лобового стекла почему-то видя Тома, растерянно протягивающего ему свою ладонь, будто зря убитую птицу или противопехотную мину, черт знает как попавшую к нему в руки.

Брюс стратегически укрылся за газетой.

- Да, Альфред, - в тон ему вежливо выдал он, мощно подавляя стискивающее грудь волнение. - Не поедешь сегодня на свой любимый рынок?

- Вы недовольны моей работой? - скептически хмурясь, хлестнул проницательный дворецкий, легким движением снося бастионы противника.

- Как ты мог такое подумать? - удивился Брюс, потрясая своим бумажным щитом, словно решительный норвег, осмелившийся совершить набег на братскую деревню. - Тебе тяжело? Не выспался?

В области заботы ему, неопытному, казалось вполне допустимым такое навязчивое поведение.

- Вы потратили… некоторое время на наблюдение за мной, сэр, - не дал себя сбить старик, поглаживая сохнущие руки.

- Я тебя стесняю своим присутствием? - резанул Брюс, и сразу устыдился. - Видишь, до чего я докатился? - через паузу горько вывел он, сдаваясь. - Хочу провести время с единственным живым членом моей семьи, и это так необычно для меня, что даже не верится, да?

- Мастер… - поднажал Альфред, любуясь на восстающие на периферии зрения картины благословенного прошлого. - Я стар, но еще не выжил из ума. Что происходит?

Это был цугцванг, и Брюс знал, когда надо бросать оружие.

- Что ты получил по почте, что тебя так взволновало? - прямо спросил он, аккуратно складывая бесполезную бумагу. - Что с тобой, Альфред? Что это было? У тебя проблемы - я их решу. Ты… болен? Тогда мы все сделаем, чтобы…

Альфред устало вздохнул, досадуя на свою недогадливость.

Как тяжело было в слепой верности и безграничной преданности: капризный, мягкий мальчишка превратился в растревоженного зверя - и ему не понравилось то, что он увидел, как не понравилось бы его отцу. Нервный, злой юноша возмужал, окаменел, и должно было поступиться любыми принципами - дворецкий скромно полагал, что каждый в этом городе должен был сделать для него тоже самое - чтобы дать ему свободу.

Но ему не смог помочь даже противоположный полюс безумия, разве можно было изменить что-то теперь, зная его всю жизнь…

- Знаете, Брюс, - помолчав, начал он, и хозяин вздрогнул от звука своего имени. - Никто не может обвинить меня в недостатке любви к вам. Я готов отдать жизнь за вас, но ответить на этот вопрос не могу. Просто поверьте - все нормально. Со мной - нормально. Вас… вас это не касается.

Он не мог сказать правду, и именно по озвученной причине - никогда еще мастер не нуждался в надзоре больше, чем теперь. Разве теперь подходящее время для того, чтобы оставить его? Он должен был сделать что-нибудь отвратительное, чтобы завершить и этот этап, и это.. вполне сходило.

- Ясно, - сдался Брюс, прямо глядя безоблачно светлым взором. - Это личное. Ясно. Поехали.

И он и правда отправился на рынок, провел там пятнадцать минут, произведя фурор своей одиозной персоной, тупо пялясь на огромные рыжие тыквы, такие вместительные, что могли бы пригодиться и Синдерелле, дерущихся в траве пятилеток, которых вслед за матерями не смогли разнять даже отцы, зеленые свертки перезрелой индейской кукурузы и гладкие плоды каштанов, девушек-подростков в костюмах первых поселенцев, раздающих крохотные баночки с клюквенным сиропом, хотя до дня Благодарения был еще целый месяц, а потом сбежал, не попрощавшись, укрываясь в желтом чреве такси как в ином измерении, однако смиренно полагая, что по-другому быть не могло.