- Ну же, - просмеялся Джокер, совершенно адекватный и психически здоровый, игриво оттягивая резинку трусов. - Иди сюда, Брюс. Поцелуй меня. Я не сделаю тебе больно. Наверное. Иди, поцелуй меня в задницу, Бэтмен.

Взвесь злой насмешки в его голосе тяжело садилась на безупречный, показной готэмский выговор.

- К черту, Джек, - зашипел Брюс, совершенно теряясь, чувствуя только стыдную ледяную мразь под горлом. - Катись к черту из моей ванной. Я перекупил тебя у мафии как вещь, ты поэтому исходишь ядом? Никогда не поверю, что ты вообще заметишь такое. Это было слишком для черного принца? Но я сделал бы так еще раз. Сколько было бы…

Он вдруг поймал себя на том, что ему стыдно такое говорить, стыдно вступать в привычное противостояние с этим человеком, стыдно все же опустить его на колени - и еще больше осатанел.

Стыд с ним - был ли он когда-нибудь? Он не мог вспомнить, но это было не так уж и важно: он сам всегда брал, попутно благородно утешая, проводил мириады минут в благих страстях - где было взяться позору и бесчестью?

Равнодушие собственного тела его немного успокоило - что он стал бы делать, если бы дерзкое мясо взвыло о желании: теперь он знал это чувство - желанный Джек, ждущий или фаллический огонь, заполняющий и лечебный, и как объяснить хотя бы себе, что его гонит что-то большее, не печаль или одиночество? Пустота. Он знал законченность, когда брал; теперь он знал и единство, отдав.

Этот рот ценен, потому что транслирует этот разум; руки, несущие гибель - огнестрел, детонаторы, ножи - пусть лживо, но обнимали его, и это было важно, обезличенно даже в срезах иерархии или эмоциональной идентификации, потому что так они, суровый панцирь и мерзкая чешуя шута, были немного лучше пустых оболочек ролей и масок; и пронзать и пронзаться было чудесно, потому что давало на долю секунды осознать что-то, получить что-то совершенно невозможное, что не купить - ну, разумеется - не сорвать насильно, не заполучить в обмен на двенадцать подвигов или череду взрывов…

Как преступно было думать, что можно осквернять поцелуями.. Как глупо разделить с ним это заблуждение: это хитрое животное сводило его с ума своей странной, нелогичной логичностью, извилистой прямотой…

Джокер, все это время с удовлетворением наблюдающий черные тени беды, мелькающие по прекрасному рыцарскому лицу, дал ему еще немного подергаться, пораженному, и сказал:

- Верно. Такое меня не волнует, имущие - покупают, ничего особенного. И что с того, что я мог принести тебе голову того жадного хитмана? А теперь он дырявит толстые животы наших с тобой соотечественников! А ты побледнел. Что-то не так, Брюс? Брюс. Брю-юс. Иди, примем вместе душ. Как. Тебе. Такая. Мысль? Ты же этого хотел? Я здесь, вставай на колени.

- Прекрати. Прекрати даже думать о смерти, - почти спокойно начал Брюс, но сорвался в горечь. - Почему? Что случилось? Ты так мстишь? Как-то неэффективно… У тебя была возможность резать. Ты ей не воспользовался.

Джокер победно запрокинул свое бледное лицо, и свет ламп скользнул по медной радужке - гад, змея, заколдованный под принца дракон.

- Не-а. За что тебе мстить? Хочу тебя. Хочу тебя сломать. Сейчас самое время, разве нет? Вставай на колени, Бэтмен, на самом деле вставай, я так давно об этом мечтал: хочу увидеть отчаяние в твоих серебряных глазах, когда ты будешь заглатывать мой болт.

- Этого никогда не будет… - растерянно прорычал Брюс, сраженный подобной откровенностью: и не гадость из этого рта смутила его, а прямая сдача злодейских намерений.

Понять, между тем, эти намерения было невозможно.

- Ага. Я тоже так думал, но желаемое оказалось, все же, несколько дальше, чем можно было предположить. Ты слишком хорошо держишься - вот тебе ответ на все твои вопросы, вот причина. Был бы я меньшим дерьмом, было бы лучше, верно? Проще. Не больно, мм? Как там твоя гранитная самооценка, ноет уже?

- Заткнись, Джек: никто и никогда не будет… - устало объявил Брюс, ухватывая Джокера за плечи.

На светлых волосах, покрывающих белую грудь, застыла слюна, за которой ни один из них не следил.

- Ага. Я слышал. Благородство… Вот что ты есть. Не могу понять - как ты еще жив такой? Я сгораю, Брюс Уэйн, так сильно хочу сломать тебя. Не могу сопротивляться этому желанию. Не хочу. Ты сдаешь. Расслабься, я все сделаю за тебя.

Его голос стал глуше, словно эту заводную куклу душили подушкой.

Жестокую, белую, печальную куклу.

- Что с тобой, Джек? - вдруг сдался Брюс, осторожно прижимая грязного безумца к своей груди. - Проклятье, Джек, ну какого черта…

Джокер помрачнел, но вырываться не стал - только прикрыл глаза, прижатый носом к вздутой напряженным моментом грудной мышце, оголенной в распахнутой пасти японского шелка.

- Я псих, Бэт, - холодно сообщил он. - Война меня немного подлечила, конечно, потому что пачкать смирительные пеленки, когда тебя насаживают на крюк в Кашмире, невозможно. Я не помню того времени полноценно, думаю, меня не было. Я уже говорил. Твоя проблема в том, что ты пытаешься меня оправдать - мне-то выгодно, но нет смысла в этом и не очень-то приятно участвовать в вашей гнилой раздаче диагнозов, приговоров и помилований. Мне это не по нраву. У меня свои ценности.

- Прекрати молоть чушь: нет у тебя никаких ценностей, - сухо попросил Брюс, и прижал придурка сильнее, с ужасом обнаруживая, что сумасшедшим тот себя не считает - и что еще хуже, он сам начинает сомневаться в достоверности этого факта. - Как жаль, Джек. Мне так жаль.

Джокер понимающе усмехнулся, не размыкая век.

- Мне тоже. Жаль. Что меня нет.

Он вздрогнул, потому что вздрогнул обнимающий его несвергаемый титан - несгибаемый герой, непотопляемый, основательный, твердый - Бэтмен смеялся.

Отваженный Джокер заворчал совершенно по-звериному.

- Ты здесь, Джек Эн, я чувствую запах твоих волос. Твоя слюна уже перепачкала мне весь живот, а семя отвратительно стягивает промежность, так что можешь не беспокоиться, ты настоящий. Ты причинил мне зло. Ты - есть, - спокойно выдал Брюс, печально чувствуя, как сжимается сердце. - Как патетично… Но нужно больше драмы, больше смерти, пожар, пиротехнику. Почему ты так плохо подготовился? Я не выношу пощечин, Джокер, почему бы тебе не отхлестать меня по лицу?

Полезно для разнообразия проиграть хотя бы раз на самом деле - не в бесконечной борьбе, не в поту ночных кошмаров.

Ничего не теряя.

- Отлично. Тебе все равно, что перед тобой только оболочка от человека, - лениво проговорил Джокер. - Подожду, когда ты будешь готов покориться. Поползаешь передо мной на коленях, может, придушишь ребенка-другого…

- Никогда, - отрезал Брюс, и инстинктивно перехватил руку, готовую ухватить его за гениталии. - Французский крюк, Джек! - почти восхитился он. - Мне было бы очень больно.

- Ага. Вот такое я противоречивое существо. Тебя так сладко обманывать…

И тут Брюс хоть что-то понял.

Дрогнул, но объятий не разжал, только стиснул пальцы на костях несуществующего Джека - проклятого самим собой Джокера - сильнее.

- Тебе совсем плохо, верно? Что случилось? Что вчера случилось? - жадно вопросил он, и получилось привычно грозно, но как иначе, когда он стал свидетелем невозможного. - Что затронуло тебя тогда, Джокер, что вызывает у тебя такое сильное отвращение?

- Со мной? Что со мной случилось? Я? Я испугался, что ты будешь целовать мне руки! - заскулил от смеха псих, разом обращаясь из дракона в обычного душевнобольного.

Никакой опоры, ничего не существует. Чертовы качели почти свели Бэтмена с ума: были слишком тяжелы для него, надломленного без этой излизанной кислотой ладони, без этого плеча.

Но кроме него не было человека, желающего помочь Джеку Нэпьеру, и тот обманывал, раз за разом, упорно следуя ради этого сквозь любые трудности. В этом незамысловатом и, одновременно, паралогическом факте крылась истина, которую понять страждущий этого Брюс Уэйн не мог.

- Прекрати. Почему на самом деле? - жестко спросил он, дергая Джокера за плечи, чтобы поднять на ноги: идея унижать и властвовать снизу вверх - с бортика ванной! - была поистине дьявольская.