Несчастная перевязь на клоунском торсе, похоже, не прожила даже этого незначительного времени.

Судя по переполненности, жару и иным железным признакам, сеанс был протяжный, и он иронично попытался вспомнить, что ему снилось, почти теряя контроль от предчувствия близости оргазма. Снова воспользоваться Джокером показалось ему отличной идеей, и он устыдился, подаваясь назад, не имея больше сил на эгоизм: у сплетения тел были и иные тайны. У контроля было и иное предназначение.

Каменная плоть на задней стороне бедра тоже была горяча во всех смыслах, и он прижал ее между их влажными телами, походя уговаривая себя не постанывать…

- Ей было всего семь? - четко сказал вдруг Джокер по-испански прямо в геройское ухо, одним махом ломая марево текучего наслаждения, окутывающее и его. - Не интересно. Но мы можем договориться.

Брюс сжал челюсть, осторожно убрал наглые пальцы, сразу же пленившие его левую руку в непривычно стальной хватке, исследовал постель на наличие реальных ножей - четыре штуки - и обернулся, почему-то спокойный.

- Мне повезло, да? - тихо сказал он, чувствуя, как от мерзостности Джека у него сжимается сердце. - Что у тебя не было делирия. Что тебе снилось?

- Нечто восхитительное, дружище: окружной суд выписал оградительный ордер, запрещающий тебе приближаться ко мне больше, чем на десять метров, - ответил Джокер все еще на диалекте Мехико, но совершенно трезвый, своим низким, настоящим голосом, выглядя, между тем, совершенно дезориентировано: подобного пробуждения он в планах тоже не имел.

- Джокер.

Джокер, впрочем, не видел затруднений в предоставлении герою правды, раз уж тот так ее хотел.

- Как меня обвинили в убийстве ребенка, - он перешел на родной язык, не желая баловать себя преимуществами иностранного. - Я был очень зелен тогда. Совсем дикий.

По телу Брюса прокатилась болезненная волна удовольствия.

- Ты убил ее? - спросил он непозволительно хрипло, холодея: их канат неожиданно, но еще никогда не был таким запутанным, хотя все казалось просто - у него все ключи, он прекрасно знает, чего хочет, Джек тут, никому не угрожает, прижат к простыням и совершенно обнажен, что исключает любые… почти любые сюрпризы.

- Мне невесело, Бэт, - понуро прошептал обмякший во всех смыслах Джокер, не открывая глаз. - А когда мне невесело, жди беды.

- Ты не ответил на мой вопрос.

- Убил-не убил, какая разница, мм? - неожиданно злобно зарычал прежде унылый клоун, и сам прижал героя к простыням, жадно нализывая пот с его шеи, урча, потираясь и вздрагивая. - Все нормально, это просто кошмар. Я тебе приснился - настанет утро, и все будет как всегда…

Нервная, мозолистая ладонь убийцы жадно заскользила по горячей коже хорошего человека.

Брюс почувствовал себя безвольным: возбуждение его не покинуло, и он в который раз ужаснулся себе - привычная почва, Джек-душегуб, а он чувствует только, как пот росой покрывает их тела, как снова набухает некоторое время назад твердый клоунский орган; как почти танцевально - чертов гимнаст - двигаются его мускулатура, его руки, его губы, обильно умазанные слюной…

- Ты хотел очерствить меня? - прямо спросил он, неожиданно приближаясь к пониманию всего того, о чем раньше мог только подозревать, почти ласково отводя злые пальцы от своего паха.

- Да. Прежде хотел, - Джокер отступать не желал, и они, сцепив руки, провели пару восхитительных минут в странной пародии на армрестлинг.

На запрокинутом рыцарском лице, под тонкой кожей, стелющейся под нижними веками, набухли злые сосуды - признак самого сильного напряжения - кулак, впечатывающийся в челюсть, самый тяжелый поднятый вес, последняя стадия гнева.

- У тебя бы не получилось: я и так ужасный сухарь, - сдался Брюс, позволяя себя одолеть. - Но стало хуже. Я…

Джокер оскалился в темноту, подаваясь ближе.

- Знаю. Я изучал тебя, - неловко признался он, будто никто прежде не замечал его ужимок. - Недавно ты вкусил отсутствие разницы между добром и злом, ягненок. Но это ничего, тебя не сломать. Неудобно. Прямо бесит. Теперь я делаю для тебя кое-что другое. Что - не скажу. Тебе понравится.

Нуждаясь в пространстве для раздумий, Брюс уложил руку на бледное бедро, властно выставляя большой палец в желанную сторону - устремленный клоунский член болезненно затвердел в недостижимых двух сантиметрах.

Крепкое сжатие помогло ему поймать мутный темный взгляд.

Проклятая полутемнота изрядно мешала, но он нашел в меди то, что искал, удовлетворенно рассвирепел, каменея - полог похоти плотно рухнул на постель - и тут вдруг увидел в злых глазах что-то…

Огромное, оно темнело над холодной мужской ухватистостью, над равнодушной жестокостью, над деловитым, ледяным эгоизмом; превышало уровни, на которых извивались и сверкали чешуйчатые кольца зверя; разумеется, было выше вовлеченности рассудка, наносных поземок контроля и искусственной осмотрительности…

И это было страшнее, чем печаль, неизменно волнующая его самого при одном взгляде в медь - это и было пустотой? Не только, какое-то безусловное искание изводило его. Должно быть, мучительно… Ему должно быть и правда очень больно?

Самый наивный вывод в соприкосновении с психопатом… Но это Джокер. Разумеется, он отличается.

Он - хуже.

- Делаешь… - обреченно зашептал тогда он, пламенея. - Ты такой… наивный, клоун… Змей, то же мне… Я лгал: ничего ты во мне не изменишь. Неважно, вот твое ребро…

Джокер, определенно не интересующийся чьим-то мнением в целом и его в частности, вдруг потерся левым рубцом Улыбки о колкую геройскую щеку, и этот у других людей по-звериному дружелюбный жест явился почти угрозой.

- Да, Бэт, мое, - невеселый шутник уложил свои длинные пальцы на четвертое истинное ребро Брюса, очевидно совершенно намеренно попадая на свежий, темный ушиб, оставленный резким предательским ударом каблука своего собственного ботинка. - Ребро.

Это было слишком - загорелась кожа, закипела кровь.

Джокер прижался поближе, тяжелым, шумным вздохом нейтрализовывая спорные моменты, жмурясь, когда его обхватили стальные руки, отяжелили и без того напряженные плечи.

Впервые за долгое время он сам инициировал поцелуй, хотя предпочитал получать ласки; вывалил язык в приоткрытый только для этого рот, не подозревая, что повторяет чьи-то ощущения.

Так было бы все иначе.

Бэтмен был словно стальной - покрытая кровоподтеками медная кожа его казалась почти черной в пограничном, еле существующем свету; испарина, легко мерцающая, напоминала пыльцу, и была почти с отвращением смазана шершавой, лишенной линии жизни ладонью.

- Помоги мне, - уныло прошептал псих, следуя за злобными намерениями, прежде четкими, теперь зыбкими, но все такими же ядовитыми. - Наполни меня, меня сжирает чертова пустота.

Брюс осатанел: Джокер говорил его ртом, его словами. Его губы двигались, и он зажал их своими, приятно чувствуя пульсацию жизни.

- Просто заткнись, Джек, хотя бы еще раз совсем заткнись, - прошептал он между поцелуями, осторожно скидывая жилистое тело, и снова поворачиваясь боком.

Поврежденная рука бодро юркнула к грудине, впиваясь в мускулатуру, и он вздохнул, снимая с нее давление - хотел опереться предплечьем о простыни, но был неожиданно резко выдернут под локоть.

- Это не ранение, Брюс. Не ожог, - строго осадил его Джокер. - Не надо его беречь. Это латная перчатка на моей руке. Хорошее украшение, мм? Понимаешь, о чем я?

Брюс был готов понять это, но что-то вроде благоразумия полыхнуло и растаяло, и сиреневый от штор сумрак стал этому надгробием.

По спине потек пот.

Кривые губы прижались к дюжему крылу, отметили его слюной; потекли ниже, почти сосущие. Кончик языка ужалил и заскользил, острый, в каких-то загадочных поисках.

Брюс вздрогнул от неожиданности, когда движения вдруг стали осторожнее.

Это все было за гранью - этот черный человек и нежность, конечно, были несовместимы совершенно - он даже редкие моменты чего-то повседневного умудрялся превратить не то в цирк, не то в камеру пыток - основой их взаимодействия всегда была его сиятельная пассивность и пластичность: этот человек позволял - временами все, временами ничего, но сам ничего никогда не брал.