- Ах, я теряю свои прекрасные волосы! - печально воскликнул он, потрясая своими ужасными патлами, и вызывая снисходительную улыбку - неплохо, но могло быть лучше, и он поднажал, властно желая размягчить твердую линию геройской спины. - Не хотелось бы выглядеть через пару лет, как Джек Николсон. Если доживу, конечно.
Вот теперь эффект был пристойный: мрачный темный рыцарь наконец засмеялся, выскальзывая из то ли раздраженной, то ли меланхолической задумчивости.
- Боже, ты хоть знаешь, как он выглядит, умник? - просмеялся он, и простая, но нестандартная для него, даже несколько мальчишеская улыбка осветила его лицо, чудовищно четко выделила затертые его обычной хмурью мимические морщины. - А, опять чертов Татлер. Тебе это не грозит.
Вот теперь на самом деле впечатленный Джокер открыл рот, но все, что он мог бы сказать, было слишком… непроверенным, и он с усилием заткнулся, привставая, чтобы облегчить неловким грубым рукам наложение окончательного варианта иммобилизирующей повязки.
- Джек, - привычно помрачнел Брюс, с опозданием обнаруживший, что шутку венчает иголка тьмы, и Джокер вдруг пожалел, что оставил ее там: усталость-преграда была слишком глубока, всеобъемлющая, обширная, неутолимая…
Что-то и правда изменилось? Но ведь ничего не меняется само по себе. Никогда. Только после наложения его умелых рук на горло-другое, и то ненадолго. А он кругом проиграл, и в последняя время терпел поражение за поражением - что-то в нем самом испортилось, не тянуло больше ни одного нового уровня сложности?
Гордыня, его проводник и порука, ранено заныла: нет ничего, чего он не мог бы, иначе ничего не имело смысла.
- О, да хватит, - резко сказал он, доведенный неясными, нечитаемыми жестами до крайности, впервые за много дней обнажаясь на самом деле. - Мы не созданы для такого. Мы оба сдохнем еще до того, как солнце снова встанет, во-от для чего мы рождены. Это правильно. Это - среда обитания, верно? Все эти… Вот они все обрадуются, да? Твои драгоценные люди… “Было бы здорово, если бы эти фрики передушили друг друга”, мм? Думаешь, они тебе памятник поставят?
- Солнце уже встало, мужик: десятый час утра, - перебил его Брюс, слишком собственническим жестом прощупывая остальные ребра на всякий случай. - Не поставят, и мне бы не хотелось этого. Пойдешь в душ?
- Не-е, - протянул Джокер, и попал под скользкое от пота, твердое геройское плечо. - И мудрая готэмская троица, и вся королевская рать, не могут, не могут…
Притулившийся на острых костях его тела Брюс стиснул зубы, явственно услышав в низком голосе болезнь.
- Ты такой придурок… Я не дам тебе умереть, - тихо сказал он, измотанный усталостью и эмоциональным эшафотом, на который потащился вместе с этим печальным шутом, и на котором тот, обернувшись палачом, его пощадил. - Спасибо, - легкомысленно добавил он, с наслаждением ожидая взрыва, не желая даже догадываться, что изменен без своего участия и где-то за пределами своей воли, параллельно ей. - За предупреждение.
Поблагодарить за жизнь - в намерении легким взмахом руки заменить ее на чужую - он не смог бы.
- Пфф. Это… предупрежде-ение ничего не меняло, - незамедлительно раздалось в ответ.
- Ага, не меняло, - согласился он, неровно дыша, пока разыскивал бланкет потеплее, тут же пущенный по назначению. - Мне просто хотелось сказать тебе об этом. Может, я даже нуждаюсь в подобном? Ты не считаешь, что глупо упускать шансы удовлетворять… потребности?
- Ты был такой жалкий. Словно мышь в латексе! - заворчал Джокер, черт знает от чего взвиваясь, и его худосочное тело заходило под одеялом от возмущенного дыхания. - Тебя так легко опустить на колени. Ненавижу. Ненавижу.
Брюс снова улыбнулся, снова оказываясь беспомощным перед трудной задачей донести неоспоримую, но недоступную для этого человека истину: кажущееся ему унижением для кого-то радость - отменить чью-то смерть или хотя бы отдалить ее приход - совершенный смысл жизни, не меньше.
Ужасающий и бесплодный не меньше, чем любая пустыня, Джек, тем временем, был не лучше его самого - разве это, благое и священное, не тот же эгоизм? Он сам просто платил по счетам, такой же ублюдочный…
Он - такой же.
- Ага, - вместо массивов слов и километров предложений лениво ответил он, когда тишина начала пособничать усталости в немудреном деле затаскивания их в, пусть временное, но небытие.
Но разве он не желал иногда продлить непродлеваемое?
- Почему ты улыбаешься, Брюс? - злобно зашипело у его уха, и под ключицу ему всадились острые пальцы. - Ты меня не слушаешь?
- Ага.
- Я тебе кишки выпущу.
- Я не улыбаюсь. Это оскал, - неубедительно возразил Брюс, и улыбка и правда истаяла. - Она была там совсем одна. Мучилась от жажды и голода, от холода, от боли, ходила там под себя. Была напугана…
Пригревшийся под шерстяной тканью Джокер осмотрел его краем, то ли осуждающе, то ли ласково, и не стал отстраняться, горько, таинственно улыбаясь: плоть бессмысленна, нет никакого будущего, никакой веры; такой, как он - единственный в своем роде урод - никогда не сможет сорваться с поводка, покинуть болото, не заразить темнотой…
Но он был должен? Хотел этого?
Сопровожденный конвоем затуманенного сонливостью серого взгляда, он загадочно вздохнул, ухватился за жесткость плеча сильнее, чтобы почти с размаху столкнуть со своим, надеясь причинить предупреждающую боль, изможденный, медлительный.
Подобная нескрываемая южность неизменно подкупала его героя.
- Не была, - лениво возразил он, не умея не ответить.
- Я знаю, что должна была, но не смог этого почувствовать. Может, и не была. Была в ярости. В абсолютном бессилии. Тебе знакомо бессилие, Джокер?
- Нет. Не знакомо, Бэтмен. Хочешь рассчитаться сейчас?
Когда этот лжец закрыл глаза, можно было верить, что он отрубился: его особая способность, которой можно было только позавидовать.
- Нет, Джек, нет. Рассчитаться… Будто у тебя есть, что мне предложить…
Родной дом словно гигантский ледник, источник тепла только его плечо.
Брюс протянул руку и потер плотно сомкнутые бледные губы большим пальцем, сублимируя сотню порывов: новые откровенные ласки, простые поцелуи - странные желания, учитывая логичное телесное опустошение, которое чувствовал, расслабленный и вялый.
Он пристально рассматривал лицо трофейного преступника, не решаясь усилить уже существующее соприкосновение, пока не провалился в сон.
Это был очень важный для него момент.
========== Глава 87.’ ==========
Через пару часов Брюс Уэйн проснулся небывало обнятым, очнувшись от шепота, частого дыхания и оглаживаний, и замер, пытаясь сообразить, что теперь делать.
В наличии имелись: плотный, быстро двигающийся цилиндр упакованных в бинты пальцев на его перевозбужденном, истекающем члене - неизменно чудесная практика с другим мужчиной, с этим мужчиной - стоящий колом член Джокера, поступательно размазывающий парный сорт предсемени по пропотевшему от соприкосновений бедру, и парочка сухих, подрагивающих в исступлении пальцев, слепо и жадно расцарапывающая его чертово несчастное анальное отверстие.
- Кажется, я нашел еще один из твоих ножей… - мрачно пробормотал он, чувствуя столь же недвусмысленную, как угроза Глока, негнуткую, горячую твердость, хотя назвать происходящее чем-то возмутительным, каким это ему представлялось прежде, не мог. - Убери руку, Джек.
Каждая пульсирующая ночь осенялась темными снами, в которых Джек Эн проникал ему под кожу, в грудную клетку, в живот или в глотку - и понимать свое сознание и свое тело как-то иначе, чем желающее принять его, было бы наивно.
Тепло разливалось от груди, чтобы, распускаясь, замирать в паху.
Он слишком часто думает о себе в таком ключе - наивный или доверчивый - пусть, это его, всего лишь его влияние; но он не бывал таким цельным, наверное, никогда в жизни, даже в детстве.
Надавливания и царапанье, может, и были весьма приятны, но не очень-то отвечали его представлениям о потере подобной девственности, и он тяжело вздохнул, все же откладывая захват наглеца: эта была другая сторона их каната - возможность что-то получить.
