Новая, излишне легкая сдача своему естественному врагу прилично смущала.

- Не знаю я, чего ты хочешь, летучий крыс. Мог бы предположить, но ты так нестандартно себя ведешь в последнее время, что не возьмусь, - страшно инициативный клоун удерживал Брюса одной рукой, другой жадно шарил везде, где мог дотянуться. - Но вот что я тебе ска-ажу, Уэйн… То, чего хочу я…

- О, черт, Джек… - долгожданная, мокрая от слюны ладонь наконец крепко обхватила его член, и он осекся. - Подожди, все успеем… К черту Готэм, к черту все… Джек…

Джокер мрачно вскинулся, не улыбнулся мнимой победе, и болезненно присосался к геройскому плечу, то ли намереваясь пометить его, то ли наказывая за несбывшиеся ожидания: только это усмиряло беду? Пускай… Что-то огромное вскипало, отбрасывало тень, тревожно зудело в венах, тайной своей составляло все мысли.

Острый язык последовательно зализал старые и новые, свежевспухшие ушибы, основательно обследовал привлекательный полупрокол на мочке уха.

- Ты просто кусок мяса, Уэйн, - рычало чудовище. - Делай все, что я прикажу, и не пострадаешь. О, я смотрю, ты не против?

Пылая, Брюс еле подавил порыв выгнуться - чудесное жаркое пространство кривого рта не давало ему покоя, и он вполне серьезно рассчитывал, что из плоскости воспоминаний это переместится в реальность…

Но Джокер, урча, только вылизывал его шею, самодовольный и злобный, и даже его холодные пальцы, окольцевавшие его у основания, не двигались.

Это его расстроило больше, чем ожидание чьей-то смерти, и он устыдился, еще больше теряя контроль.

И никаких протянутых рук?

Одна из четырех таких рук вдруг больно ущипнула его за сосок, высекая стыдную искру.

- Ух ты! - удивился прилежный хироптеролог, когда субъект исследования не смог скрыть вспыхнувших глаз и пронзившей его судороги. - Вот так нравится, да? Любопытно. Учту.

Брюс уязвленно прикрыл глаза.

- Я тоже не… баба, Джокер. А для мясника у тебя… какие-то странные методы.

Джокер скептически приподнял брови и выставил на услужливо подставленном горле болезненный след, в будущем рискующий почернеть.

Пальцы тщательно выгладили бедра, изучающе взвесили в ладони мошонку, прогладили; вернулись к сжатию, нервно растирая шелковистую кожу ствола, моментально сужая окружение до одной точки.

Касаясь гладкой геройской кожи, он почти явственно видел, как от его пальцев остаются слизистые линии - мерзкая бледно-зеленая, тошнотворная темно-коричневая жижа.

Всему есть причина, все потому, что эти руки так долго удерживали гнилые щупальца помоек - неочевидные, неизвестные ему корневища беды, прочно спрятанные в пучинах памяти.

- Серьезно? Погоди, так мы что, одного пола? - зашипел придурок, упрямо сдерживая за спиной темноту, и его рот и правда превратился в улыбке в мерзкую клыкастую пасть. - Вот черт… Я и не заметил!

Под его забинтованной ладонью, плотно прижатой к геройскому бедру, опасно перекатилась двуглавая мышца.

- Джокер! - прохрипел поддетый Брюс, совершенно теряясь.

- Ага-а… - невпопад ответил снова плавный Джокер, хаотично и неловко разглаживая языком выступающую лесенку пресса, ямку пупка, ключицы, уголки губ - что попадалось. - Ты просто глупец, Брюс… Брюс. Каждый бьет тебя в спину, да? Хочешь этого? Тебе такое нравится, верно? И кто из нас на самом деле тогда странный? Каждый существует, чтобы служить тебе, рыцарь, подтверждать собой твое существование. Я только один из множества, и меня это неимоверно злит. Берегись. Береги-ись…

В подвластном ему паху, на перепутье с бедром, забилась в истерике кровяным пульсом голубая вена, вызывающе требуя внимания, и он приник к ней ртом, будто была какая-то срочность, вроде спасения жизни.

Но, казалось, его пыл прилично спал; в любом случае, он выглядел так, словно не решался что-то сделать. Не особо хотел того, на что не решался? Какая чушь…

Не усваивающий больше ни одного, даже самого весомого слова, Брюс к этому моменту так завелся, что мощный прилив агрессии, тесно выплеснувшейся в нем, победил напускную холодность, и он ухватил бледные бедра, и легко занял верхнее место, плотно прижимая Джокера к простыням.

- Мне нравятся твои руки, Джек, - зачем-то признался он, но вышеназванные руки незамедлительно облапали его живот снова, вцарапываясь в кожу, и сожалеть о неловких словах стало невозможно.

Сочтя это почти волшебством, он с трудом вернулся к важной миссии.

- Сделать так, - он раздвинул ладонью худые ноги и по-хозяйски неторопливо огладил бедра и стояк вожделенного клоуна. - Потом так? - нагло подсунул руки под поджарое тело, разглаживая большими пальцами волнительные ямочки на ягодицах, тугие мышцы, белую кожу…

- В этом есть смысл… Или так, - длинные пальцы прочертили по геройским губами какую-то пентаграмму-отмычку, потому что легко раскрыли податливую плоть и пронеслись по зубам, приятно напоминая об одной предосенней заутрене влечению.

Но Брюс явственно ощутил, что играет с огнем.

Подался поближе, провел языком по правому шраму, прижался к поближе к чертовому клоуну, обхватывая рукой его аналогично исстрадавшийся орган.

Сорвал поцелуй, жадно, но неуверенно, но кривые губы нервно раскрылись, выдавая вдруг какие-то невозможные секреты - явственное сложение страха, досады и ярости, какая ерунда… - и он затрепетал, сминая их.

Полуживой от долгих скитаний по Айсбергу Джокер был теперь непривычно вял, но сильно возбужден; легко допускал любые поглаживания, не оказывая сопротивления, только крупно вздрогнул, самодовольно оглядываясь, когда Брюс, устав бездействовать, обхватил губами его член, обнажая головку языком.

Упругая, пряная плоть пульсировала у него под губами и когда он двигался, и когда замирал, и он прикрыл глаза, стараясь не обкончаться уже теперь.

Джокер милостиво принял нехитрые ласки, масштабно рассчитывая риски и награды, и лукаво сказал, сильно прихватывая в щепоть кожу смиренно склоненной раскаченной шеи:

- И это все, что ты можешь, Уэйн?

Брюс замедлился, внезапно находя, что похоть - гораздо более сложное понятие, чем он мог бы предположить.

И он мог бы решить, что для Джокера эти ласки настолько же нежеланны, насколько приятны, но это же абсурд? Тревожная дрожь, увиденная им однажды, чем-то похожая на этот трепет - поникшие ресницы, горькая гримаса губ, опущенный подбородок - не забывалась, но в данный момент под его руками пылала раскаленная добела кожа, сокращались жесткие мышцы, кипела кровь - и быть еще осторожнее и внимательнее к нюансам было просто невозможно.

Сухие, тонкие пальцы пощадили его и почти невесомо легли ему на волосы, и он улыбнулся, не прекращая, впрочем, осторожных движений языком по нежному рельефу уздечки; подался вперед, с наслаждением ощущая их надменное прикосновение, строго напоминая себе о решении не торопиться.

- О, черт… - прошипел Джокер, и это был, без всяких сомнений, приказ.

Несдержанный герой с сожалением оторвался от волнительных посасываний, пускаясь в рассеянные поиски лубриканта - не самое удачное время для того, чтобы бороться с эгоизмом.

- Надо же, какой ты сознательный: не минутки без революционных изысканий, - зашептал он, и вернулся к не-поцелуям, нализывая нежную головку, и временами так глубоко забирая, что трогательно утыкался своим переломанным носом в плоский шутовской лобок, мимоходом только обнаруживая, что тоже тяжело и неровно дышит: твердая плоскость клоунской голени все это время невзначай поглаживала его в паху, утешая и обнадеживая.

Вместо ответа Джокер снова сдвинул его по-своему, обхватил его бедра ногами, и он забылся, пылая, но из последних сил с сомнением обозревая идею не-подготовки.

- Просто заткнись.

Но Брюс не считал, что это так уж просто.

- Ты случайно не падал в пещеру, полную клоунов? - деловито спросил он, вздернув истонченную голоданием щиколотку повыше, отвлекая этим общее внимание от собственных взрывоопасных действий: приложить пальцы к отверстию, растирая чертов гель, вызвать сумасшедшую судорогу и дрожь у обоих; распределить ласку по ягодичной ложбинке ребром ладони, пытаясь не погибнуть от страшнейшего приступа возбуждения.