Брюс уныло покосился на эту явную демонстрацию аркхемских замашек, всю насквозь фальшивую, и тяжело приподнялся, устало застывая на одном колене, словно уродливая пародия на рыцаря.

- Джокер, - прошептал тогда он, не смея быть с собой откровенным, но вынуждаемый своим необычным характером на иную открытость. - Я виноват.

Он мог бы прикрыть себе рот, потому что - справедливо - у него были все основания не приносить, а принимать извинения, но он не хотел. Им владело болезненное ощущение сопричастности - что-то противопоставляемое концепции одиночки.

Активное начало, важная концепция мужчины - не имеющего общественного права на на самом деле необходимую обширную эмоциональную жизнь, обреченного быть брутальным; обязавшегося перед миром всегда принимать на себя удар, ведомого долгом, долгом, долгом перед всеми - вступило было с иной бурей в конфликт, но, независимо от реального положения вещей, он вдруг осознал, что готов - может быть, впервые в жизни - преклонить колено по собственному желанию - сделать то, чего он так недостойно требовал всего минуту назад от своего злого отражения.

- Джек… - он протянул руку, но ее, конечно, принять было некому. - Вот здесь, - Брюс указал сам себе на нижнюю губу Джокера, по повреждению которой можно было смоделировать утонувший в пучинах прошлого сценарий нанесения на это странное лицо печальной улыбки. - Вырывался, верно? Вот здесь. И здесь. Как я мог думать, что ты сделал это сам? Я был несправедлив к тебе.

Взмокший Джокер рассматривал чужую агонию из-под полуопущенных ресниц с плохо скрываемой иронией: устал генерировать спектакль, впахивая как гример, режиссер, сценарист, исполнитель и рабочий сцены, и нуждался в продолжительном антракте - терпеливости никогда не было в списке его достоинств.

Было еще кое-что: смутное, неуловимое, но существующее желание не испытывать радость от тишины, сумрака и белизны; от покоя, равного могильному.

- Кто это сделал? - распинался Брюс, сам теперь усиленно отвергая объективный взгляд: над ним все это время просто издевались. - Не расскажешь никому правды, да? Хорошо, что не лжешь хотя бы, хотя бы себе, да?

Скрежет стал сильнее.

Из кровати. Он настоящий, и идет из недр кровати…

Брюс поспешно защелкнул новые наручники на тонких запястьях психа и рванул матрас.

В нос ударил тяжелый запах болезни.

Джокер отполз в безопасный угол подальше, попеременно как мог вытирая губы рукавами.

Безумие мгновенно истекло из его глаз - холодные и полные расчетливости, они были безжалостно отражали, как быстро он что-то высчитывает: теперь ситуация наконец вышла из-под его контроля - управлять Бэтменом с помощью притворства оказалось не очень сложно, но мотивов некоторых поступков он понять не мог органически, и это прилично мешало ему одержать верх и на этот раз.

Под матрасом и реечным дном, покрытым жирной пылью от сигаретного смога и черт знает еще чего, было оборудовано что-то вроде обширного двойного дна, содержащего в себе ужасное открытие.

Брюс замер на мгновение, собираясь из растерянности, усиленно справляясь с ненавистью к Джеку и к себе, с отвращением, и даже страхом: среди грязи нежилого помещения и нанесенного сквозняками мусора, на дне тайника лежала связанная женщина, нервно опознанная кевларовой рукой как еще живая.

Страх был, и признаться в нем было не стыдно - перед глазами стоял образ мертвого тела, достойного пера самых жалких ублюдков, вроде хозяина готэмского замка на углу шестьдесят третьей и Уоллес - самой низкой дряни, с которой Джека он не равнял никогда даже в самых слабовольных или возвышенных метаниях.

Прежде не равнял.

Линда Фритава, “почетный таксидермист” определенно, была в сознании: ее состояние нельзя было назвать критическим, но все равно ужасало - предельно бледная, почти до синевы, она была истощена, словно после долгой болезни. От вены в на левом предплечье протянулся щуп капельницы: Джокер-кормилец.

Брюс выдохнул, и осторожно ухватился за связанные кожаным ремнем запястья - змеистое тело пут длилось к лодыжками, охватывало их прочно и глумливо - жуткая рука черного клоуна ловко стянула жертву в молельную позу, самую надежную и умеренно неудобную…

Следов побоев видно не было, только прежде тонкие губы отекли и распухли из-за мудреного кляпа, состряпанного из яркой грязной тряпки, умело подвязанной через зубы хорошо знакомым шокированному герою цветастым галстуком.

На сиреневом тканом небе раскинули черные крылья силуэты карикатурных чаек - хищных, шумных, глупых, жестоких птиц.

- Какого черта, Джек? - ошарашенно проскрипел Брюс, падая перед женщиной на колени. Сколько она тут лежит? Неужели с того момента, как в его жизни фаллически и грозно встала больная обгоревшая водонапорная башня, единственный крематорий того стыдного времени?

- Чего ты вяжешься ко мне? - по-детски обиженно протянул монстр, но теперь притворный приступ был не актуален, и он спокойно и вальяжно, даже изящно устроился у стены, собираясь насладиться произведенной реакцией, даже несмотря на то, что вскрытие этого его тайника перед Брюсом было ему невыгодно. - Неужели тебя волнует, кто находит приют в моей постельке? Польщен. Не ожидал!

Он нашел эту шутку отличной, и захихикал, устраивая до поры скованные руки на коленях.

- Чудовище… - выплюнул герой, униженно глядя: подсчитывал использованные карманы капельниц с питательным физраствором, шприцы и прочий доказательный, уличающий мусор, неряшливо разбросанный по углам ужасной темницы. - Вот черт… Проклятье…

Вся эта чушь про имя, вся печальная агония была только средством, чтобы отвлечь его от тайника с несчастной жертвой? Если бы он пленил чертового придурка, доставил бы его в тюрьму, как собирался перед тем, как его одолели сомнения, она осталась бы одна и погибла бы от голода?

Все прежние картины мира потухали, невозможные, заменяясь где белыми пустотами, где иными козырными картами, не менее спорными: благо, ориентировался на местности он всегда отлично.

Четыре чертовых месяца этого вялого кошмара для нее? Какой вред это нанесло ее здоровью, ее психике? Сколько проституток он поимел и избил у нее над головой на этом клоповьем матрасе? Он сделал это для развлечения, это одно из его жутких хобби вкупе с минерством и обширной коллекцией забавного нательного белья?

В ту ночь, когда гремел праздник, она шла, свободная, в один из последних вольных дней, и ее каблуки вбивали гвозди не в призрачный мужской гроб, а в этот чертов ящик бесконечного плена?

- Болотное! - снова согласился не-Джек, почесываясь плечом об стенной выступ. - Ладно, хватит. Неплохо развлекся: ты настоящий генератор развлечений, Бэт. А вот теперь…

Он осекся, и комично уставился на наручники, словно только их заметил.

- Что такое, какие-то проблемы? - рыкнул на него Брюс. - Нравятся браслеты? Специально под тебя заказал украшение. Одолжить отвертку?

Слова, беспомощные и печальные, прозвучали, оживили воспоминания, и он вдруг еще четче понял, чего хочет: чтобы у него не было повода говорить такое, для начала он не будет такого говорить.

- Так что не дергайся. Это неописуемый поступок… - подступился он тогда с другой стороны, небывало умиротворенный, потому что наконец преодолел фрустрацию.

Вычисления, очевидно, принесли какой-то неутешительный результат, потому что Джокер пошел ва-банк: сказал правду, выставился открыто.

- Мешала. Могла. Могла помешать в одном из предполагаемых развитий событий. Мне помешать, сечешь? Забрал у них Фобос и уничтожил, и тебе это тоже было выгодно. Мне так было выгодно, так было надо, - честно объяснил он, и хвастливо добавил. - Не убил, как и договаривались. Хотя мне не нравится, когда мной протирают пол. Тебе стоит запомнить это, потому что я не повторяю два раза. Я не знал твоей проститутки, не знал ни имени, ни лица. Ты виноват, нарушил уговор. Мне не…

Желанное не-признание вины было получено: к смерти Джилл чертов злобный шутник не имел отношения, не имел отношения к смерти… в этот раз.