Он уничтожил Джека. Бэтмен убил Джокера, сам, вот этими чертовыми руками.

Брюс поднял руку и уставился на кевларовую перчатку, почему-то увлажненную кровью.

Пока он поспешно припоминал повреждения пленника и обнаруживал черт знает откуда взявшуюся пропоротую рану на своей голени, неудачно пришедшую на пластичный стык, Джокер высвободил из казалось надежных пут наручников левую руку и ухватился за черные пальцы, задумав - безусловно - какую-то дикую гадость.

Замороченный особым представлением герой вдруг затаил дыхание и, легко уничтожив крохи сопротивления, уложил ладонь на скривленные в гадливости губы.

- Прекрати, Джек, - зашептал он, растирая свою кровь по желтым зубам. - Прекрати. Перестань. Очнись еще раз. Давай, еще только один раз, вернись в сознание. Я могу попросить. Я и прошу. Хорошо?

Опрокинутый, надломленный Джокер ожидаемо пришел в ярость, привычно зарычал, и вдруг уцепился зубами, укусил перчатку, глубоко погружая фаланги к языку.

Брюс перестал дышать, обнаруживая тень узнавания, пролетевшую по изуродованному, грязному лицу - мимолетную, бестолковую, изгнанную.

Упрямство, с которым Джокер упорно отвергал объективную реальность - если он ее вообще когда-то знал - неожиданно и сильно разозлило виновного рыцаря.

- Что, не годится? - зашипел он почти неслышно, поглубже вталкивая пальцы, ничего не чувствуя безжизненной, равнодушной броней перчатки. - Вот так. Тебе же нравилось. Любишь поглубже, Джек Нэпьер, Джокер? Нет? Теперь ты выше этого? Ниже?

Увлекшись, забыв обо всем (он в костюме, при исполнении, виноват, старик на другом конце провода, Джек болен, гремит ужасный, глубокий приступ, и этот человек должен быть задержан, а не осквернен), он заходил пальцами в стыднейшей имитации какого-то уродливого взятия чужих осад, где при ближайшем рассмотрении вражьего форта выясняется, что он пуст, троянен и никому не нужен…

Когда пальцы входили глубже, полувозбужденный член дергался, потревоженный, толчками пульса набирая кровь, но он, конечно, никогда бы не признался в этом даже самому себе; когда движения дотирались до корня, горело в глубине; на кончике языка, напротив, Джек подавал самые активные признаки жизни - в ином случае он совершенно пропадал.

Или это тоже была иллюзия?

- Отвечай, Джокер, - продолжил бесноваться в собственном неразрешимом противоречии Брюс: он был виновен перед виновным, и что здесь выбрать? - Одно слово, и я перестану. Видишь? Тебе надо очнуться. Очнись, не выношу, когда ты такой.

Джокер замычал и, когда рот оказался свободен от омерзительного стимулирования перчаткой, разгневанно задергался.

- Не называй… Мое имя… - заклекотал он сорванным горлом, и это было странно: стоило ждать что-то в крайнем случае вроде “отпусти”. - Мне не… Не выношу, когда мне…

- Больно? Тебе больно, придурок? - надменно зарычал очерствевший герой, снова слабовольно поддаваясь природной жестокости и приобретенной за годы моральных метаний безжалостности - опасным качествам, кроме того, по роковому сложению их образов совершенно бесплодным. - Ты ведь это хочешь сказать?

Грязное от грима и крови лицо дернулось, словно от удара, и стало совершенно ясно, что именно это чертов псих и пытался сказать.

- Хочешь жестокости, Джокер? Любишь пожестче, значит? Этого ты всегда хочешь? Проклятье… Отвечай.

Джокер мутно вскинулся, словно находился в состоянии алкогольной комы.

- Я жду, клоун. Этого ты добивался, следуя за мной? Дать тебе то, чего ты хочешь?

Возбуждение, которого он не признавал и не признал бы никогда, превратилось в тугое копье, жалящее, прямую сущего, идущую от кончиков пальцев до внутренностей, и исчезающую где-то на сцепке костей посреди позвоночника.

Впервые в жизни он не знал, что происходит, и можно было признать, что эту тщету, неоправданные ожидания и иллюзии он не в силах преодолеть.

Прежде он обещал себе - что?

Следовать за своими желаниями? В чем они состоят?

И только совершенно неопознанные образы, словно Эринии, вдруг заполнили его измученный какой-то особенной - или все той же, что и прошедшую четверть века? - болезнью страдающий разум.

Когда эти уродливые губы кривятся, произнося не то, что он хочет услышать, он явственно видит, как их разбивает болезненный удар кевларовой ладонью; и стоит представить, как по испещренной шрамами спине ползет яркая ткань, обнажая кожу для ударов иных рук, как под горло втыкается спица чего-то безумного.

Ненависть обратилась в черную стрелу, умазанную ядом, обратилась вглубь острым, зазубренным наконечником - привычно направилась внутрь, на него самого - но было уже поздно.

Джокер, все так же выключенный, зарычал, измученный, и заполучил за это пальцы поглубже.

Осекся, почти явственно позеленевший - по тонкой кожице на виске, оголенно зияющей из-под стертого грима, потекла юркая капля пота - закипела, забурлила в глубинах горла рвота, хлынула.

- Вот черт, черт… - зашипел заигравшийся Бэтмен, разом пересматривая свою позицию по миллиарду положений, быстро переворачивая низведенного до положения объекта извергающегося психа.

Сценарий очищения через желудок, почти осуществленный стыдным поцелуем, свершился - хлынула яркая желчь - он опять забывает питаться нормально…

Клекот горечи вдруг неуловимо изменился, и потребовалось время, чтобы понять, что Джокер пытается смеяться.

- Чертов псих! - почти застонал Брюс, совершенно растерянный своим поведением - когда он стал таким? Когда мутировал в такое ужасное, жестокое, легкомысленное существо?

Он и правда всегда был таким в наложении с этим человеком?

- Это… имитация… - засипел Джокер, щурясь и растягивая шрамы. - Горько. Неважно. Проникновение. Ход. Кульмина…

- Заткнись, - оборвал его Брюс, но знал, что он прав.

В целом, вся эта… истерика просто имитация привычного подхода к взаимодействию.

Никаких прав для Джокера. Никакого будущего, никаких сомнений. Он - безнадежен. Недостойный. Сеет зло ради веселья - официальная шутовская позиция, вся насквозь лживая - и не важно, что он никогда не улыбается по-настоящему.

Не протягивать руки, бросить его в темноте. Если он сдохнет, всем будет лучше. Чем не идеальная единственная жертва для него, безгрешного?

Выбрать всех, а не его - пристрелить пса, не дать себе..

Да, все так. Чудовище, недостойное жизни. Пришло время огласить приговор, но сказал Брюс нечто совсем иное и, когда последнее слово было произнесено, он понял, что и это правда: это вопрос выбора.

- Джек, - тогда сказал он. - Ты охотник на людей, ублюдок и дикарь. Но я помогу тебе, обещаю. Попроси меня снова, так, чтобы я знал, что ты меня понимаешь, и я…

- Нахер, - подал голос жалкий пес, щурясь на собственную рвоту. - Иди нахер, Бэтмен.

- Не надо, не лги мне… - зашептал жестокий, тяжелый, налитой Бэтмен. - Ты можешь ненавидеть меня, но твое тело мой главный фанат, разве нет?

Первенство твердости было фальшивым: Брюс изнывал от того, как далеко от него этот больной разум, не проводя простейшей параллели (Джек не походил на женщину, желанную слабость и мягкость, надежду и спасение, ни в каком аспекте своей непростой сущности, и тем ценнее было его склонение - не-природное, а духовное), просто потому что не умел: весь его опыт и доминантная сущность имели серьезный изъян - кровоточащую рану партнерства, неведомую ампутацию покровительства.

Одиночество, и в постели в том числе, при наличии другого человека - иного пола, нежного, фертильного, оплодотворяемого, достойного не со-дружества, а поклонения - было единственным его апробированным состоянием; вечное одиночество, глубокое и темное - измучившись, оно взывало к плечу поддержки, к протянутой руке…

Джокер только зарычал, неравнодушный, но отвергающий, отполз подальше, пользуясь вражьим замешательством, и забился в угол, пытаясь связанными руками не допустить трещины на левой височной доле своей перезревшей головы.

Черный кевлар, панцирь, хитин стояли у него перед глазами, и это было, без всякого сомнения, мучительное изображение.